Макс Бременер - Тебе посвящается
Этот довод смутил всех. Станкин молчал. Гайдуков сосредоточенно мял в кулаке горстку снега, не слипавшуюся в комок.
Вдруг заговорила Лена.
— Дело Кавалерчика, — сказала она, — это была ерундистика. Раздули муху до размеров слона.
— Конечно, — ответил Ляпунов. — Только мы ж этого на собрании не говорили. А просто «муху» на «божью коровку» подменили. Так?
— Ой, Женька уж скажет! — вздохнула Терехина с нежностью и сокрушением.
— И коли мы теперь пойдем про Шустикова говорить, — продолжал Ляпунов, — как бы он нашу «полундру» не выдал. Вот какая вещь…
«Вещь» была серьезная.
— Что же, — сказала решительно Лена, — если получается, что фокус с «полундрой» заставляет нас покрывать Шустикова, придется прежде всего самим открыть, что это был фокус.
— Неплохо! — похвалил Ляпунов. — А как сам Борис?..
Даже при слабом уличном освещении видно было, как побледнел, вспыхнул и точно разом осунулся Кавалерчик. Он ничего не ответил.
— А по-твоему, Саблин? — спросил Ляпунов. — Открыть про «полундру»?
— Ни за что! — резко, громко отрубил Валерий. — Получится такая заваруха, в которой Борису достанется гораздо больше, чем Шустикову! И нам всем тоже. А Борису вообще не выбраться!
— Резонно, — заметил Ляпунов, передразнивая Станкина.
— У меня предложение, — сказал Гайдуков. — Сейчас примете единогласно. Перенесем-ка решение этой проблемы на какое-нибудь ближайшее утро, поскольку оно вечера мудренее. А сейчас все же новогодняя ночь…
На это возразила одна Лена, и разговор о Шустикове, таким образом, прекратился.
— Так, — сказала вкрадчиво Лена после паузы, — значит, отвоевался, Валерик?
Она впервые назвала его Валериком. Но это было не слишком приятно. Хотя из грамматики известно, что суффикс «ик» — уменьшительно-ласкательный, однако сейчас он, как ни странно, был пренебрежительно-уничижительным.
— Как это — отвоевался? — переспросил Валерий хмуро.
— Да так, устал, видно. — Лена вздохнула, насмешливо соболезнуя. — И за малышей больше не вояка?
— На словах — нет. А кулаками буду защищать.
— Такой глупенький? — спросила она в прежнем тоне.
— Такой! — отрезал он, с болью почувствовав, что опять они ссорятся и объяснению в любви уже не бывать.
И тотчас, как к Золушке, которую расколдовали, к нему вернулись усталость, воспоминание о недоверчивом взгляде матери и будничная тревога: забыл ключ от входной двери, придется стучать…
— Ребята, внимание — новый завуч! — вполголоса объявил Гайдуков.
Все встрепенулись. Какой новый завуч? Все привыкли, что обязанности завуча исполняет Макар Андронович, а над тем, постоянная это для него работа или временная, никто не задумывался.
— Макар Андронович теперь преподает только. А этого я сегодня видел с директором. Мне Ксения Николаевна сказала… — торопливо пояснил Игорь и смолк.
Человек среднего роста в черном пальто и пыжиковой ушанке, вышедший из переулка на улицу Герцена, приблизился к ним. В руках у него была простая самодельная палка, каких не встретишь в большом городе, да еще зимой. Он то опирался на эту палку, то просто помахивал ею, но потом опирался снова.
Когда человек поравнялся с ними, Игорь поздоровался и, поколебавшись, добавил:
— С Новым годом!..
— С Новым годом! — тотчас откликнулся новый завуч, приподымая над головой ушанку жестом, каким приподымают шляпу. Он приостановился и, слегка улыбаясь, смотрел на Гайдукова, как бы испытывая неловкость, что, к сожалению, не узнает.
— Мы из восемьсот первой, — нашелся Игорь.
— О! — сказал новый завуч. — Это встреча! А я думал, что рассмотрю вас как следует только после каникул. Гуляете?
Он в самом деле внимательно и откровенно рассматривал ребят. И они застеснялись немного, а Ляпунов отстранился от Терехиной, которую держал под руку.
Новый завуч отвел взгляд в сторону.
— Д-да, — произнес он как бы про себя. — Вот что значит новогоднее торжество в стариковском обществе! Никого даже не смог выманить на воздух… Вы в какую сторону?
— Туда, — указал Гайдуков в сторону Манежной площади. — Может, вы…
— Да, — сказал новый завуч, — мне тоже. Можно вместе. Если вас не раздражит темп моего передвижения.
— Ну, что вы! — корректно вставил Стасик.
— Мне-то самому кажется, что я скороход, — заметил новый завуч, — но вам это, боюсь, не покажется.
Чтоб пожилому попутчику не было тяжело, шли совсем медленно, а так как говорить при незнакомом человеке было неудобно, то и молча.
— Так, — сказал новый завуч. — По-видимому, вы меня приняли за инвалида. Вы следуете за мной с быстротой похоронной процессии. Этак мне к вам придется приноравливаться! — Он обернулся и неожиданно спросил: — Я что-нибудь не так делаю? Мне, может быть, по долгу службы, надо вас отправить по домам — спать?
— Что вы…
— Евгений Алексеич, — подсказал новый завуч.
— Что вы, Евгений Алексеич! Во-первых, Новый год, во-вторых, мы уже взрослые — девятый класс, — ответил Гайдуков.
— Да, девятый класс — третья ступень. Конечно… — согласился Евгений Алексеевич.
Евгений Алексеевич смотрел на площадь. Он смотрел, то едва качая головой, то неподвижно, то со скупой и одновременно блаженной улыбкой, то с выражением совершенной замкнутости. И Кавалерчику, который бывал на утренниках в Консерватории, подумалось, что с такими вот лицами немолодые посетители концертов слушают музыку.
— Очень непривычно, — сказал вдруг новый завуч, круто поворачиваясь к ребятам, — что нет больше трамвайной колеи. Почему-то для моего глаза эта перемена особо разительна… Уже несколько лет, как сняли?
Никто из ребят не знал, когда с Манежной площади исчезла трамвайная колея. Сколько они себя помнили, здесь никогда не было трамвая. Но что-то удержало их от того, чтоб поправить Евгения Алексеевича. Только Терехина начала было:
— Это когда-то очень, очень…
— Да несколько лет назад, Евгений Алексеевич, — перебил ее Валерий.
Вскоре они расстались с новым завучем.
— Мне, пожалуй, пора и домой, — проговорил он.
Девочки быстро пошептались между собой, потом Лена приникла к уху Станкина, и Стасик заикнулся о том, что они могут Евгения Алексеевича проводить.
Новый завуч поколебался:
— Да нет, гуляйте. Думаю, что стесню вас все-таки. Познакомимся — другое дело. А так — что ж… Желаю вам всех благ на каникулах!
Евгений Алексеевич приподнял шапку и несколько раз наклонил, прощаясь, седую голову с редкими черными прядями.
Люди редко седеют и старятся так. Обыкновенно с возрастом шевелюра из черной превращается в пепельную — старость не обрушивается на голову, а вкрадывается в облик. С этим человеком было как-то по-другому.
В нем соседствовали старость и будто нетронутая молодость. Позиции старости были обширны и прочны. Но сродни совершенно черным прядям были глаза Евгения Алексеевича: донельзя усталые, невеселые и — молодые.
— Он, кажется, ничего… — заметил Гайдуков.
— Вроде, — согласился Ляпунов, — простой такой…
— Ну, это в работе будет видно, — сказал Валерий.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
На каникулах среди учеников 9-го «А» и всех старшеклассников распространилась весть, что арестованы Шустиков и Костяшкин. Говорили, что за грабеж, но подробности известны не были, и, как всегда в подобных случаях, не обошлось без кривотолков. Кто-то, например, клялся, что Шустиков прикончил собственную бабушку, дознавшуюся о каких-то его грехах. Но эта версия опровергалась, поскольку мать Кавалерчика видела бабушку Шустикова, знакомую ей по родительским собраниям, в керосиновой лавке — несомненно живой и с двумя полными бидонами.
Многие удивлялись тому, что одновременно с Шустиковым арестовали и Костяшкина. Васю Костяшкина уже давненько не видели с Алексеем вместе. При желании можно было заметить, что Костяшкин сторонился Шустикова и явно перестал быть его «адъютантом».
Никто, кроме самого Костяшкина, не знал, как случилось, что однажды он снова вышел из школы вместе с Шустиковым и, бесшабашно махнув рукой, согласился ему помогать в опасном и постыдном деле.
…В тот вечер Шустиков впервые после долгого перерыва заговорил с Костяшкиным. Он сказал будто вскользь:
— Васька, а я все ж прав был: приняли меня в ВЛКСМ. А ты сомневался, помнишь?
Шустиков несколько опережал события. Его рекомендовала пока что в ВЛКСМ лишь комсомольская группа 9-го «Б», предстояли еще прием на комитете и утверждение на бюро райкома. Но Костяшкин об этом не догадывался.
— Приняли, значит? — переспросил он хрипловато.
— Так что зря ты тогда сомневался. Сказал, что раньше тебя вступлю, и вступил. — Шустиков упивался замешательством Костяшкина.
