Кристина Гудоните - Дневник плохой девчонки
Вошла в комнату, увидела на столе письмо Робиса и вспомнила, что собиралась позвонить Эле. Разорвала конверт и прочитала:
Светлейший ангел,
моя королева и владычица моей души,
жена, о которой я мечтаю, и мать моих детей,
драгоценнейшая Эльвира!
(Впечатляет! Парень явно перегрелся на африканском солнышке!)
Приветствую тебя, о богиня, из далекой языческой земли! Твой светлый образ ни на мгновение меня не покидает… Мыслями о тебе и навеяны недостойные строки, кои представляю на твой суд, а форму им помогли придать бессмертные сонеты Шекспира…
Верю, что твой развитый вкус и врожденная интуиция помогут почувствовать искренность этих строф…
Внимание! Во мне просыпается поэт!
Без тебя пропадаю, любимая, днем,
А ночами ты снишься без спросу.
Мы по Вильнюсу бродим и бродим вдвоем,
Как по райским холмам и утесам.
Ты была, есть и будешь богиней моей,
Ты единственная на века.
Пусть хранит нас любовь до скончания дней
И прославит поэта строка…
(Ого! Живой классик!)
Любимая! Вчера впервые увидел настоящую пустыню и подумал, что такая же бесконечная пустыня — в моей душе. С каждым днем я все больше чахну, потому что не могу тебя видеть, прикасаться к тебе, слышать тебя и дышать тобой… Эта бесконечная пустыня превратилась бы в оазис, если бы на безжизненный песок ступила твоя маленькая ножка…
(Правду сказать, тут я не сдержалась и заржала! «Страдания юного Робертаса»!)
Я словно одержимый вижу везде только тебя, тебя, тебя…
(Насчет одержимого — это точно!)
Мои мучители следят за каждым моим шагом, постоянно бродят поблизости и все вынюхивают, желая знать, что я делаю, куда иду, о чем думаю, чего хочу… Чувствую себя как в тюрьме. Жду мгновения, когда снова тебя увижу…
Эльвира! Знаешь ли ты, что звук твоего имени напоминает лиру?
(О-о-о!)
Все! Передышка закончилась. Они возвращаются из бассейна.
Вспомни меня, любимая,
Вспоминай меня и улыбайся…
Я почувствую это, любимая,
Почувствую, не сомневайся…
Дочитала, положила письмо на кровать… Ясно было одно — это диагноз! Честное слово, я растерялась… Поняла, что ничего не понимаю… Либо они оба — как из средневековья, либо Эле очень весело живется, раз она получает такие смешные письма… Что у девок от любви мозги размягчаются, мне было хорошо известно и даже, в общем, казалось естественным — нагляделась на эти страсти. Сразу начинаются всякие непредсказуемые проливания слез, вздохи, дневники, стихи и все такое прочее… Правда, не у всех… Но парни-то? Они же совершенно другие! Они никогда не краснеют перед девчонками, словно какие-нибудь недоноски, не кривляются, не красят ресницы, не хихикают, не закатывают глаза и, само собой, нафталинных стишков не пописывают… Этим, черт возьми, парни от девок и отличаются! Сонетами Шекспира он вдохновлялся! Ага, вдохновлялся, сразу видно! Только скажите, пожалуйста, какой нормальный, в здравом уме парень станет добровольно читать эти сонеты Шекспира, если они не входят в школьную программу? Да никакой! Я, во всяком случае, ни одного не знаю. А может, это только Элин Робце такой свихнутый? Может, у него какая-нибудь там детская травма — например, мать-наркоманка покончила с собой, или отец, маньяк-убийца, медленно гниет в тюрьме, что-то в этом роде… И чувствительный ребенок, изо всех сил жаждавший любви и нежности, с младенчества читал все подряд, от Винни-Пуха до Шекспира, а крыша у него понемногу съезжала и съезжала… пока не съехала окончательно. Чего доброго, и сам кого-нибудь прикончит.
Нет, насчет родителей — это я увлеклась: Робис же там, в Африке, вместе с предками, они, насколько мне известно, вполне живы и по-своему нормальны. Кроме того, Робис явно не намеревается никого приканчивать — скорее наоборот… Ну и что, помечтать-то можно…
Мы-то с «бэшками» общались только на переменках, ну, иногда еще — во время школьных тусовок или походов на природу. Робис всегда был каким-то незаметным, сливался с подоконниками, стенами и вообще с любым окружением, в каком оказывался. Я попыталась вспомнить, слышала ли когда-нибудь его голос, но так и не вспомнила… Даже странно, что этот тихоня, этот невидимый Робис умудрился сблизиться с Эле… Интересно, а как он к ней в первый раз подошел? Что сказал? А может, они друг друга поняли без слов? Ведь никогда не угадаешь, что скрывается под, казалось бы, совершенно невинной наружностью…
Как знать — может, и Гвидас способен написать что-нибудь в этом роде? Глупая мысль! Гвидас слишком современный…
Все, пора звонить Эле. Мне уже и самой стало интересно, как она отреагирует.
Эле отозвалась после четвертого звонка, немного запыхавшаяся.
— Алло! Слушаю!
— Эле, это я.
— А, привет, Котри… Эльвира!
— Можешь разговаривать?
— Да, конечно! Я вышла в коридор. У нас тут одно мероприятие…
— Тусуетесь?
— Не-ет, здесь другие тусовки… — Эле засмеялась. — Но мне нравится.
— Эле, тебе пришло письмо от Робиса.
— Правда? — радостно закричала она. — Можешь прочитать?
— Конечно. Слушай.
Я взяла письмо с кровати и стала читать громко и медленно, стараясь не показывать никаких эмоций. Но в душе надеялась, что Эле вот-вот не выдержит и засмеется… А она так и не засмеялась. Дослушала до конца и продолжала молчать.
— Эле, ты меня слышишь? — спросила я наконец. — Ну и как тебе?
— Да, да… — прошептала Эле. — Слышу…
И опять замолчала.
Я поняла, что подруга моя довольно сильно расчувствовалась, и у меня появилось смутное подозрение, что ей это все смешным ни чуточки не кажется.
— Странноватое, по-моему, письмо, — не вытерпев, сказала я. — Конечно, это не мое дело…
— Да… — вздохнула Эле. — Робце такой поэтичный…
— Поэтичный?.. Да уж, что есть, то есть…
— Мне кажется, ему там очень одиноко… А уж как я по нему соскучилась… — снова вздохнула Эле. — Красивые стихи, правда?
— Да, очень красивые, — поспешила согласиться я. (Признаюсь, в стихах, которые не сама написала, я совершенно не разбираюсь.)
Эле опять умолкла, и я, не удержавшись, спросила:
— Слушай, Эле, а он всегда так разговаривает? Ну… так поэтично?
— Нет, только в письмах… Он говорит, письма сохраняются и мне в старости будет что почитать…
Ну-ну… Любовь и в самом деле непонятная штука…
Снова помолчав, Эле попросила, чтобы я еще раз медленно прочитала ей письмо. Что делать, пришлось читать. Вообще-то, когда я читала второй раз, мне уже было не так смешно, а стихи Робиса показались совсем неплохими… Потом мы с Эле перекинулись еще несколькими словами и распрощались.
Мне стало грустно. Наверное, я никогда таких писем не дождусь. И почему мне в жизни так чертовски не везет? Один-единственный раз влюбилась, и сразу безнадежно несчастливо. Живя у Эле, я почти не думала о Гвидасе. Вернее, старалась о нем не думать, потому что думать не хотела. Теперь опять… Вспомнила его — и сделалось совсем тоскливо. Завтра я, скорее всего, его увижу… Увижу, как он, счастливый, целует мамины пальцы… Может, тоже шепчет: «Моя королева, владычица моей души…»? Меня в дрожь бросило от этой мысли! Не хочу их видеть! Не хочу туда ехать…
Не думать об этом, не думать!
В конце концов вытащила из-под кровати рюкзак с деньгами. Как украла, так с тех пор к ним и не прикасалась, только теперь пересчитала, сложила ровными стопками и рассовала по конвертам. Все это, само собой, проделала в перчатках. Если сегодня ночью удастся засунуть конверты в почтовый ящик, завтра толстая Онуте их найдет, сообщит в полицию и, может быть, заберет свое проклятое заявление. Тогда Лаура будет спасена, и эта ужасная история закончится. Может быть… Было немного жалко — так хорошо все спланировала, и ничего не вышло, зря старалась… Восьми тысяч литов как не бывало… Ничего не поделаешь, сама виновата, что про Лауру не подумала!
От одной мысли о разговоре со следователем меня подташнивало. Я не сомневалась, что, оставшись с ним с глазу на глаз, сразу начну блеять… Проклятое заикание! Будь я невинна как ангел — все равно вызвала бы подозрения.
Подошла к окну, закурила. Дождь уже не шел. Пора было собираться в поход…
9 июля
Вот и закончилась моя преступная история, от денег я избавилась.
Мама не дала поспать, позвонила ни свет ни заря, а спать хотелось до смерти… Она спросила, каким поездом я приеду и хочу ли, чтобы меня встретили, я ответила, что приеду вечером, типа, лучше не пропускать утренние занятия, и встречать меня не надо, хочу в одиночестве пошататься по Вильнюсу. Она, по-моему, осталась недовольна, но все поняла правильно и больше мне мозги не компостировала. Сказала только, что они будут ждать меня вечером. Так и сказала: «Будем ждать»! Стало быть, ничего не изменилось. Знали бы они, как мне не хочется их видеть…
