Олег Алексеев - Горячие гильзы
В нашу землянку пришла встревоженная тётя Паша:
— Партизаны гибнут… Немецкие части вокруг. Около Жерныльского целый обоз разбили, раненых прямо в санях расстреливали…
Наутро загрохотало где-то совсем рядом. Я выбежал на улицу и увидел немецких солдат — в белых штанах и куртках, в белых шлемах и сапогах из кожи и войлока. В руках у солдат были автоматы новой системы: с жестяными прикладами, длинными стволами и плоскими магазинами для патронов.
В руках у офицера была винтовка с оптическим прицелом. Двое немцев волокли фанерные сани, похожие на лёгкую лодку. В них стоял станковый пулемёт, хорошо знакомый мне МГ-42.
Солдаты принялись выгонять людей из жилья. Когда мать и Серёга вышли из землянки, один из солдат, открыв двери, швырнул в землянку гранату. На сборы давали две-три минуты. Мать успела уложить в узел хлеб и какие-то вещи, те, что попались под руку. Из общего хлева выгнали скот.
— И куда это нас погонят? — обратилась к матери одна из женщин.
— Видно, прямо в Германию.
— Ждали своих, а пришли чужие…
— И до Германии наши дойдут, — негромко отозвалась мать.
— Ждали-то сколько, значит, снова ждать.
— Нет разговаривайт! — завопил солдат с забинтованной головой.
Козёл Яков хотел показать характер: бросился к забинтованному, но тот изо всех сил ударил козла сапогом, чуть не сбил с ног.
Никто из жителей лесного лагеря не успел убежать, все оказались в плену. Нас вывели на опушку, повели по полевым дорогам. На обочине валялись клочки сена, их жадно хватала скотина.
За озером каратели свернули к лесу, оставив с нами пятерых конвоиров.
Однажды рядом со мной рухнуло старое дерево — от страха перестали слушаться ноги, долго не мог прийти в себя. Теперь, казалось, обрушился целый лес. Наши рядом, вот-вот придут, до родных мест подать рукой, а нас ведут в дальнюю даль, в страшную чужую сторону.
— Бистрей, шиво! — торопили колонну конвоиры.
Один из фашистов несколько раз пересчитывал людей и скотину.
Неожиданно над колонной прошли самолёты с красными звёздами на крыльях. Конвоиры в ужасе бросились под ёлки, затаились в их зелени. Одна из женщин — с ребёнком на руках — метнулась в чащу, пропала за деревьями. Конвоиры даже стрелять не стали… Несколько раз конвой сгонял нас с дороги. Мимо проносились мотоциклы, шли машины и танки, выкрашенные в белую краску. Валом валила зелёная пехота. Стало ясно, что фашисты отступают — наши теснят чужих…
Лица бегущих были испуганными, глаза горели злобой. Немцы не кричали, не пели, крепко сжимали оружие.
От пяти конвоиров вскоре осталось лишь двое. Я так и не понял, куда делись остальные. Где-то совсем рядом начали бить орудия — наши или немецкие, было непонятно. Догадались лишь наши конвойные. Старший что-то прокричал младшему, и оба немца нырнули в лесную чащу. Колонна остановилась, люди бросились врассыпную…
Мать хотела укрыться в лесу, но её остановила тётя Паша:
— Будь что будет, пошли назад. От судьбы не спрячешься.
И мы двинулись: впереди — тётя Паша с козлом и козой, чуть сзади — мать с коровами, следом — мы с Серёгой и Саша с Машей. Женщины спешили, и мы, дети, едва поспевали за ними…
Вошли в знакомую боровину. Снег был распахан гусеницами танков, на снегу лежали пустые зелёные ящики. Немцев в боровине не было видно.
Неожиданно из-за поворота вылетели белые фургоны, запряжённые парами буланых коней. В фургонах были солдаты в тёмной одежде.
Нужно было бежать, прятаться, но мы так устали от войны, что страх смерти пропал…
Вот уже повозки рядом. На бортах — какие-то цифры, фигуры медведей. Да, фургоны были немецкие. Но в них сидели русские солдаты — в серых шинелях с зелёными погонами и в ушанках с алыми звёздочками.
Бросив скотину, мать и тётя Паша побежали навстречу повозкам. Обе плакали и протягивали к бойцам руки. Что-то случилось и со мной — силы покинули вдруг, сел на снег, зарыдал… Пришли наши, а значит, и прежняя жизнь придёт, и отец вернётся, если его не убили.
Каким-то чудом у фургонов первым оказался Серёга. Его подхватили сильные руки, и братишка устроился рядом с возницей. Мать и тётя Паша обнимали бойцов, плакали. Автоматы у наших солдат были такие же, как у партизан, только не такие новые…
С головной повозки спрыгнул наземь офицер с двумя звёздочками на погонах, расстегнул планшет, посмотрел на карту.
— Из какой деревни? — спросил командир у матери.
— Мы не из деревни, из лесного лагеря.
— Черненко, повезёшь женщин и детей, куда покажут. Бойцам пересесть в другие повозки. Быстро!
— А как же скотина? — заволновалась тётя Паша. — Может, я погоню?
— Не надо, — сказала мать. — Вон у меня какой парень вырос! Поручим ему.
Бойцы весело заулыбались, и я почувствовал себя героем.
Узлы и люди мигом оказались в глубоком фургоне, повозка рванулась, укатила в сторону наших холмов. Остальные повозки умчались туда, где били орудия, — конечно же, наши.
Я остался один, в боровине было тихо и студёно. Взял хворостину, погнал животин. Коровы пошли послушно, Яков хотел свернуть в лес, но побоялся, что огрею хворостиной, поплёлся рядом с козой.
Снег вокруг был изрыт воронками. Рядом с зимником чернел телефонный резиновый кабель, желтели стреляные гильзы от крупнокалиберного пулемёта. Около дороги стоял ящик с патронами к новому немецкому автомату. Патроны были чуть покороче винтовочных, зелёные, с белыми пулями. Чего только не бросила у дороги война: противогазы в жестяных коробках, пустые пулемётные ленты, мины всевозможных систем, шашки тола, мотки бикфордова шнура…
Я на ходу набил карманы патронами, сунул за пазуху моток бикфордова шнура.
Моё стадо увидело ворох сена, брошенный у дороги. Все четыре животины бросились к сену, не обращая внимания на мои крики. Сена было много, и я понял, что, если стадо меня не послушается, нам придётся ночевать под чистым небом. К счастью, у меня был коробок спичек. Я отрезал перочинным ножом полуметровый кусок бикфордова шнура, достал спички, поджёг… Шнур зашипел, будто испуганная змея-медянка.
С горящим шнуром я подбежал к скотине. Свирепый Яков первым бросился наутёк, за ним едва поспевали коза и коровы.
Вот и наше озеро. Пожарища лежали под снегом, казалось, никогда не было нашей деревни, никто не жил на тихом месте рядом с водой и лесом…
В нашей землянке были выбиты стёкла, но мать хитро соединила осколки, заткнула просветы мхом-белоусом, и ветер перестал гулять по жилью. Потом мать затопила печку, сделанную из бочки из-под горючего, и я наконец смог отогреться.
Прибежал Серёга, позвал меня смотреть наших лыжников. Бойцы мчались так быстро, что я не успевал рассмотреть их лица. И лыжи, и одежда были белыми, автоматы обмотаны бинтами.
Из леса приехала агитмашина, а следом за ней — грузовик с кухней на автомобильных колёсах. Повар дал мне ломоть хлеба и полкотелка супа. Еду предлагали каждому, кто просил. Серёга не знал, как просить, испугался, что останется голодным и заплакал. Тогда повара дали ему целую буханку хлеба и полведра супа.
— Мне этого и не съесть… — растерялся братишка.
— А ты на завтра оставь! — посоветовал повар без улыбки.
Я стоял под елью и думал об отце. Пробовал представить его убитым — и не мог представить. Вспомнил, как ставили сети… Отец щурится, на лбу — дрожащая капелька воды. Попалась большая щука — папа ликует: «Ага, утиный нос, больше не будешь гонять плотву!»
А как наш отец работал!.. Я часами мог любоваться тем, как он ладит комягу или скворечник, отбивает косу, рубит дрова.
Вдруг я подумал: «Вернулись наши — и отец вернётся!»
НОВАЯ ШКОЛА
Вместе с освобождением пришла весна. Утром под окном нашей землянки токовали тетерева. Над мшарами шли косяки диких гусей. Таял снег, между ёлок цвели подснежники.
Всем поскорее хотелось вернуться туда, где так хорошо жилось до войны. Один из холмов был изрыт окопами, а в венце его теснились бункера. Когда партизаны разгромили все комендатуры в округе, фашисты укрепились на холме. Подножие его было заминировано.
Бойцы-сапёры убрали мины, раскатали накаты на бункерах, откопали срубы, сняли тесовую обшивку. То, что должно было служить войне, пригодилось для мирной жизни. На старых фундаментах один за другим поднимались дома. Строили, как в древние времена, с одним топором и долотом, без железа. Форточки в рамах не открывались, а сдвигались.
Ни свет ни заря прибежал запыхавшийся Саша Андреев:
— Школу строить начали. Сапёры. Своими глазами видел!
— А где? — спросил я. — На каком месте?
— Около озера. Помнишь, там фундамент был. Говорили, от барского дома. Где мы с тобой землянику собирали.
— А кто учить будет?
— Иван Матвеевич — в старших классах. А в младших — наша Нина. У неё пистолет есть, неисправный. Называется парабеллум. И медаль «За отвагу». А у Саши Тимофеева — «За боевые заслуги».
