Дарья Вильке - Грибной дождь для героя
«Э-ге-гей!» — кричала дождю Ринка. «А-а-а-а-а-а», — протяжно вторила ей Женька, танцуя с дождем неведомый, первобытный танец. А Рудик просто лег на траву и смеялся, не останавливаясь, потому что дождь тоже не останавливался и хлестал его по животу, мокрым коленкам, путал насквозь промокшие волосы.
Когда они совсем промокли и замерзли, то все-таки пошли в дом и Бабтоня выдала каждому по полотенцу и сухой футболке. Дед Толик вскипятил чай, и они грели озябшие руки о горячие кружки, и пили, обжигаясь, и ели земляничное варенье.
И никто не слышал, как к дому под уже бессильным, накрапывающим тихонько дождем подъехала машина.
А из нее вышли мама и папа.
— Мам! — крикнула Бабтоне мама с веранды. — Мы с вокзала — и сразу к вам, я даже предупредить забыла.
Спины деда Толика и Бабтони странно застыли — будто обоих вдруг разбил радикулит.
Мама вошла в дом — нагруженная сумками из магазина, на лбу блестят капли дождя — и остановилась, разглядев всех, сидевших за столом.
— Папа? — как-то беспомощно спросила мама, глядя в лицо деду Толику. И встала близко-близко к дверному косяку, словно хотела упасть.
— Какой мальчик хороший. Жа-аних? — спросила тетя Маняша, глядя на Рудика, нарочито, издевательски протягивая каждую букву.
Ринка вспыхнула.
— И никакой не жених. Это просто Рудик.
А Рудик отвернулся и пошел собирать малину на свой участок.
Ринка никогда и не думала, что ничейный курятник может вместить столько народу. И тетю Маняшу, и бабу Надю с дядей Федей, его женой Татой, и троюродного брата Вовика, который, увидев Ринку, радостно завопил: «Что, не ждали?» Все они приехали из-за деда Толика. Дядя Федя все время повторял: «Вы совсем не изменились, дядя Толя!» Тетя Маняша охала, а у мамы глаза все время были на мокром месте. Только Бабтоня и дед Толик оставались спокойными — будто два огромных океанских лайнера: вокруг бушует шторм а они упрямо и верно идут заложенным курсом. Получалось, дед Толик и был тишиной для Бабтони — он оставался где-то рядом только для нее, все эти годы. А потом — и для Ринки.
Теперь у Ринки в одночасье появились и дедушка, и дача. Ничейный курятник оказался старой дачей Бабтони и деда Толика, на которой никто не жил с тех самых пор, как он уехал из дома. А в этом году, когда понадобилась дача, мама и Бабтоня решили — зачем дом стоит пустой, пусть девочки поживут там летом. Только мама, конечно, не знала, кто живет на соседнем участке.
И теперь Ринке раздолье — хоть каждый месяц приезжай.
Мама и тетя Маняша перебирали старые фотографии на чердаке, хихикали, как девчонки, и рассказывали истории о куклах — у каждой были свое имя и прошлое.
И в природе все встало на свои места — будто Бабтоня своим волшебством и они втроем, Рудик, Женька и Ринка что-то подправили в небесных весах: снова то и дело грохотали грозы, лил дождь, и сухая жара отступила.
Перед праздником, на который позвали даже Рудика и Женьку, Ринка притащила в дом целую корзину цветов — она самолично хотела украсить стол, совсем по-взрослому, как видела в одной телепередаче.
— Надо быть реалистами, — громко сказал папа на террасе, так громко, что Ринка все расслышала, еще не войдя на нее, замешкавшись на крыльце. — У Анатолия Григорьевича — рак, неоперабельный, и жить ему осталось несколько месяцев. Надо подготовить детей как-то.
— А что будет с его дачей, когда он умрет? — встряла тетя Маняша.
— Маша, побойся бога, — это уже мама.
Ринка похолодела. Забыв про цветы, влетела на террасу.
— Он не умрет! — крикнула она изо всех сил.
Мама, папа и тетя Маняша переглянулись так, словно у Ринки вдруг поднялась температура и по лицу пошли красные пятна.
— Я, конечно, понимаю, это все очень печально, — папа положил Ринке руку на плечо, — но понимаешь, дочь, старые люди рано или поздно умирают. Что ж тут поделаешь…
Ринка вырвалась.
— Ничего ты не понимаешь! Ничего! И вообще! Я его не прогоняла! Это вы, вы за меня все решили! Что мне не нужен дедушка!
Она кинулась на папу, колотила его по рукам, по плечу: «Он не умрет, не умрет». Силы быстро кончились, и тогда она побежала на улицу. Мимо Бабтони и деда Толика, которые оказались вдруг в комнате.
— Рина, нельзя папу бить, — неслось вслед мамино, растерянное.
Бежала, не разбирая дороги — мелькали какие-то участки, деревья, заборы и поросшие мхом поваленные стволы.
Запахло хвоей и распахнулась во всю ширь люпиновая поляна деда Толика. Люпины уже давно отцвели и превратились в темные коробочки-башмачки. Ринка опустилась на поваленную елку — шершавый ствол кололся, но она этого совсем не чувствовала.
Это несправедливо! Она только-только стала привыкать к мысли, что у нее есть родной дедушка. Что он всегда был тут. Что дед Толик — это просто дедушка.
И теперь они говорят, что он скоро умрет. Глупые врачи. Глупые взрослые.
Они думают, что они могут все решать за детей, хотя, ясное ведь дело, — не умеют.
Сердце — комком — застряло где-то высоко в горле, Ринка старалась и все никак не могла проглотить его, чтобы оно встало на место.
Она не услышала, как подошел дед Толик, будто это тишина превратилась в него, — только угадала, что он сел рядом. Вдохнула знакомый острый запах самокруток, замши и зелени и заплакала — от жалости к себе, оттого, что все это скоро закончится и вообще — оттого, что оно так получилось.
— Тебе же ведь просто жалко сейчас? Себя жалко? — спросил дед Толик. — Себя или меня?
Ринка враз перестала плакать и задумалась.
— Наверное, себя. Наверное. И тебя. И Бабтоню. Всех. И от несправедливости. Что папа сказал — вот ты уже старый, так что это ничего, все старые умирают.
— Ну, взрослым тоже страшно… иногда очень страшно. И у каждого своя хитрость, чтобы побороть страх. Некоторые поэтому оправдывают смерть — возрастом, к примеру. Тогда им кажется, что смерть в семье не такая уж и страшная.
— Но они же тебя прогнали! — запротестовала Ринка.
— Нет, не прогнали. Я и сам был хорош. Не бывает так в семье, чтоб кто-то один. Мы все — виноваты.
— И Бабтоня? — подняла на него наконец глаза Ринка.
— И Тоня, — улыбнулся он.
Отцветшие люпины тихо стояли вокруг — молчаливо и строго. Сердце проглотилось и снова встало на место.
— Так ты не умрешь? — настойчиво спросила его Ринка.
А дед Толик молча обнял ее за плечи.
Двадцать второе августа.
С праздника мы с Женькой в самом конце сбежали — сцапали целые карманы конфет и пошли кормить Витьку. Он чмокает, когда ест конфеты. И он снова улыбался и все говорил: «Ге-еня, Геня».
Когда лето кончится, мы все равно будем дружить с Рудиком и Женькой — мы пригласили друг друга на дни рождения, а потом придумаем еще что-нибудь.
Сегодня я решила вот что. Когда я вырасту, буду тратить зарплату на спасение рыб в ресторане — как дед Толик. Или, еще лучше, — открою приют для редких рыб, которых хотели съесть. А еще — посажу сто тысяч деревьев. И мильон полян засажу. Потом.
А сначала я сделаю так, чтобы дед Толик не умер. Женька рассказывала — бабушка ее подружки тоже болела раком, и врачи им сказали, что она будет жить только три месяца. А она только посмеялась, собрала все деньги и поехала вокруг света — она давно мечтала, всю жизнь, объехать весь мир. И не умерла, а даже наоборот поправилась и жива до сих пор, уже десять лет. Врачи удивлялись, а она говорила: «Это потому что я счастлива».
Вот увидишь, скоро у меня будет план. Рудик сказал — я не такая, как все, я слышу тишину, я смогла сделать чудо, чтобы поправилась Бабтоня. Значит, я смогу сделать так, чтоб дед Толик выздоровел. Он мне очень-очень нужен. И я что-нибудь тоже придумаю, чтобы дед Толик был всегда счастлив. А счастливые не умирают — правда ведь?
