Тальбот Рид - Старшины Вильбайской школы
— Неправда! Шлюпки шли рядом, а после поворота мы наверное опередили бы вас, — отозвался на это Виндгам.
— Говорить все можно, только кто вам поверит, вот вопрос! Плуты! — раздалось из кучки вельчитов.
— Кто смеет называть нас плутами, выходи! — закричал Виндгам, вспыхнув и оборачиваясь на крик.
Но ответа не последовало. Между тем со стороны реки подходили всё новые группы школьников. Некоторые — те, кто ждал шлюпок у цели, — только что узнали поразительную новость и теперь спешили расспросить о подробностях.
— Это низкий заговор. Все из-за первенства на реке, из зависти, — говорил Вибберлей.
— Готов побиться об заклад, что это штуки нашего милейшего старшины. Он мастер обделывать свои делишки! — откликнулся другой из той же партии.
— Вот увидите, что они откажутся от новых гонок.
— Наши откажутся от гонок? Да они сами предложат вам устроить другие гонки! — прокричал Виндгам.
Громкий хохот встретил эти слова защитника нелюбимого отделения. Но у Виндгама нашелся союзник.
— Не наша вина, что у вас лопнул шнурок. Чего вы смотрели? — раздался голос из кучки директорских.
— Небось, если б наш шнурок лопнул, вы не хлопотали бы о новых гонках, — сказал опять Виндгам.
— Что ж, думаешь, вас испугались бы?
— Конечно, испугались бы.
— Есть кого бояться] Не смогли победить честными средствами, так за плутни принялись! Трусы!
Спор разгорался все сильнее и сильнее, и общая свалка казалась неминуемой. Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы не внезапное появление Парсона, бежавшего по тропинке со стороны реки во всю прыть своих коротеньких ног. Во всей фигуре и движениях маленького рулевого было что-то особенное, чего нельзя было объяснить даже его сегодняшним несчастным приключением. Очевидно, он хотел сообщить что-то важное, и, завидев его, толпа притихла, как по команде.
— В чем дело, дружище? — крикнул ему издали Тельсон.
Парсон ничего не отвечал, только махал руками. Взбежав на горку, он круто остановился и едва выговорил пресекающимся от волнения и скорого бега голосом:
— Шнурок был подрезан!
При этом поразительном известии — поразительном даже для тех, кто только что громогласно заявил, что приключение со шнурком было подстроено, — толпа подняла такой рев, что его, наверное, слышали в Шельпорте. Гнев, негодование, недоверие, насмешка — все вылилось в этом стоголосом крике… И вдруг все замерло, когда Парсон снова заговорил:
— Мы все осматривали шнурок; он подрезан до половины; надрез ясно виден. Я знал, что тут дело нечисто!
Последние слова потонули в общем гвалте. Вдруг кто-то крикнул:
— Чьи же это штуки?
Парсон обернулся на голос. Лицо его пылало гневом.
— Почем я знаю! Знай я только, чьи это штуки, плохо бы ему пришлось.
Храброе заявление маленького фага не вызвало даже смеха, так велико было общее возбуждение. Больше Парсону сообщить было нечего. Но вот на дорожке показались гребцы потерпевшей крушение шлюпки. Взрыв энтузиазма встретил появление разбитых героев; их окружили и засыпали вопросами. Негодование было написано на их лицах; молча проталкивались они сквозь толпу, равнодушные как к сочувственным крикам своих сторонников, так и к молчанию противников, и молча же скрылись в дверях школы.
Известие, принесенное Парсоном и подтверждавшееся мрачным видом оскорбленной команды, поразило школьников, как громом. Вильбайцы не верили, не хотели верить, чтобы кто-нибудь из их среды мог совершить бесчестный поступок, А между тем, как могли они этому не верить? Вдруг кто-то крикнул:
— Вот они, победители!
На дорожке показалась команда директорской шлюпки. Но эти пять мальчиков далеко не имели вида победителей: бледные, взволнованные, с жаром толкуя между собой, подходили они к школе, не замечая толпы, ожидавшей их в зловещем молчании. Впрочем, не были они похожи и на преступников, и, наверное, даже самые подозрительные из их товарищей не посмели бы приписать никому из них в отдельности возмутивший всех низкий поступок. Тем не менее благодаря этому поступку они взяли приз, и этого было достаточно, чтобы три четверти школы восстало против них.
Когда они подошли ближе, несколько голосов крикнуло:
— Трусы! Мошенники!
И толпа подхватила этот крик. Ошеломленные этой неожиданной демонстрацией, пять мальчиков остановились как вкопанные.
— Мошенники! Трусы! — повторила враждебная партия и начала наступать на них.
Впереди были Тукер из отделения Вельча и Вибберлей из отделения Паррета.
— Чего вам от нас надо? — крикнул с сердцем Ферберн и так толкнул Вибберлея, что тот упал.
Это было сигналом к открытию военных действий.
— Сюда, парретиты! Проучимте плутов! — скомандовал Тукер, и толпа бросилась на пятерых мальчиков.
— Директорские, выручай своих! — раздался вдруг голос Виндгама.
В ту же секунду, как бы по волшебству, вся школа разделилась на две партии, и началась отчаянная драка. Давно тлевшая искра вспыхнула пожаром. Раздражение, накапливавшееся целые полгода, вылилось в этой драке. Под конец никто не знал, кого он бьет и кто его бьет. Команда директорской шлюпки, нанося и отражая удары, шаг за шагом пробивала себе путь к дверям своего отделения. К счастью для них, самых опасных из их противников не было на месте действия. С помощью Виндгама и его рекрутов они наконец пробились сквозь неприятельские полчища и заперлись в своей крепости. Но победа была куплена дорогой ценой: у Котса был подбит глаз, с Портера сорвали куртку, Ридделя два раза сбили с ног, а Виндгам, Тельсон и другие младшие воины союзной армии были просто неузнаваемы. Противная сторона понесла не менее тяжкие потери. Тукер и Вибберлей были буквально покрыты синяками, а раненым четвероклассникам и «мартышкам» и счету не было.
Так кончилось знаменитое вильбайское «генеральное сражение», как его потом прозвали, и кончилось как раз вовремя: не успела скрыться кучка директорских в своем отделении, как на дорожке показались директор и его гости. При виде их все пустились врассыпную по своим отделениям, и сцена опустела.
Грустный это был вечер для Вильбая. Дело было не в синяках и других вещественных последствиях драки — к этим вещам мальчики бывают вообще довольно равнодушны, — но всех от мала до велика угнетало то чувство вражды и недоверия, которое с некоторых пор овладело школой. Для самых ярых из парретитов виновность команды директорской шлюпки была решенным вопросом. Они удивлялись тем дуракам, которые могли в ней сомневаться.
— Дело ясно, как божий день, — говорил Вибберлей. Его можно было узнать только по голосу: левая щека была у него подвязана, а нос распух, как картошка. — Они решили удержать за собой первенство и поставили на своем.
— Понятно. Они знали, что раз Блумфильд сделается капитаном флотилии, им не будет ходу, — подхватил Тукер.
— Неужели вы хотите сказать, что шнурок был подрезан кем-нибудь из пятерых старших? — спросил Стреттер.
— А почему бы и нет? Я не поручусь ни за одного из них, — отвечал Вибберлей.
— Будь в их лодке Джилькс, этому можно было бы поверить, а теперь… нет, не думаю.
— Джильксу не было бы в этом никакого расчета: они с Сильком держали пари за нас чуть ли не со всем Шельпортом.
— Ну, все равно. Во всяком случае, они должны предложить нам новые гонки, — сказал Стреттер.
— Как же! Жди от них! — заметил Вибберлей.
— По-моему, Блумфильд должен отказаться от гонок, если б даже они их и предложили, — заключил Ашлей.
К чести Блумфильда надо сказать, что он не присоединял своего голоса к этим ни на чем не основанным обвинениям. Как ни больно было ему расстаться со своими честолюбивыми планами, он не допускал и мысли, чтобы кто-нибудь из его соперников мог унизиться до того, чтобы обеспечить себе победу такими низкими путями. В то же время он был твердо убежден, что шнурок был подрезан нарочно и что виновник преступления принадлежал к отделению директора. Но больше всего его мучило то, что он не был уверен, как были уверены его товарищи, в том, что если б не этот случай, то лодка их осталась бы победительницей. Он был поражен тем искусством, какое выказали его соперники во время гонок, и не мог примириться с мыслью, что его постоянное счастье изменяет ему.
Но не это волновало друзей Блумфильда; негодование против директорских было у них преобладающим чувством. Поступок был бесспорно низкий, и до тех пор, пока преступник не будет открыт, все отделение директора ответственно за него в их глазах.
— Как только они смеют смотреть нам в глаза, удивляюсь! — восклицал Гем.
— Надеюсь, что Блумфильд не потребует новых гонок. Если только он это сделает, я откажусь грести, — сказал Ашлей.
— Хуже всего то, что теперь они будут доказывать, что они победили бы нас во всяком случае. Один из них уже говорил это, я сам слышал.
