Анатолий Домбровский - Сад Эпикура
Он только теперь разглядел лицо Медонта — молодое, крупное, спокойное, хотя, как думалось Эпикуру, Медонту следовало бы быть смущенным, виноватым: ведь это он и его друзья сожгли сторожку, уничтожили около двух десятков деревьев, а среди них несколько маслин. В прежние времена Медонта за уничтожение маслин привлекли бы к суду.
У него была жесткая курчавая бородка, копна упругих черных волос. Он улыбнулся, увидев Эпикура, шагнул ему навстречу и громко, почти весело сказал:
— Хайре, Эпикур! Я пришел, как ты сказал…
— Ты приходил и без моего приглашения, — напомнил ему Эпикур о ночном нападении. — Не хочешь ли взглянуть на дело своих рук и рук твоих дружков?
Наглое веселье Медонта возмутило Эпикура. Но Медонт, кажется, пропустил его слова мимо ушей и сказал, продолжая улыбаться:
— Твой раб Мис сказал мне, что он знает столько же, сколько и ты, его хозяин. Он даже начал было поучать меня, словно он тоже мудрец.
— У рабов, как и у всех людей, есть уши и есть разум, — сказал Эпикур. — А я не кувшин с вином, который склоняется только над чашей свободного афинянина.
— Да, твой раб сказал мне именно так: «Что знает Эпикур, знаю и я, потому что Эпикур не утаивает свою мудрость ни от свободных, ни от рабов, ни от чужестранцев». Впрочем, он добавил еще, будто знает лишь то, что ты знал вчера. А что открылось тебе сегодня, того он еще не знает…
— Ты дерзок, Медонт, и тебя следовало бы наказать, — сказал Эпикур.
— Ты так говоришь? Значит, ты не Эпикур, — еще более развеселился Медонт. — Мне говорили, что Эпикур не наказывает даже рабов. «Эпикур жалеет рабов, а усердных прощает». Так сказал мне Мис.
— Что еще сказал тебе Мис? — спросил Эпикур. — Не сказал ли он тебе, что я не беседую с теми, кого приводит ко мне лишь праздное любопытство?
— Нет, Эпикур. И я пришел к тебе не ради праздного любопытства. — Медонт замолчал, и лицо его стало грустным.
— Зачем же ты пришел?
— Я принес деньги, чтобы окупить ими ущерб, который я нанес тебе в ту злую ночь.
— Много ли денег? — спросил Эпикур.
— Ты тогда сказал обо мне, — не ответив на вопрос Эпикура, продолжал Медонт, — ты сказал, и я слышал, притаившись в кустах: «Из ночи он возник, и в ночь канул. Такова участь всех глупцов».
— Да, я сказал так о тебе.
— И еще ты сказал: «Убить философа и уничтожить храм — одно и то же».
— И это я сказал.
— И вот я пришел, чтобы вернуться из тьмы, Эпикур. И еще я подумал: не смогу ли я стать философом и, значит, храмом?
— Храмом для богини мудрости? — засмеялся Эпикур. — Нет, дерзость твоя безгранична, Медонт.
— Твой раб стал мудрецом, слушая тебя…
— Раб, но не разбойник, Медонт. Сколько же ты принес мне денег?
— Все, что мог собрать. Я продал свою рыбную лавку у Сунийских ворот, и дом, и все, что было в доме. Мне опостылела моя прошлая жизнь, Эпикур, — проговорил Медонт, взглянув на Эпикура глазами, в которых тот увидел боль. — Да и ничего от прошлой жизни не осталось: мои дети и моя жена умерли, а я жив… Я хотел мстить за смерть жены и детей, но кому? Мне сказали, что есть такой безбожник Эпикур, и я бросился тогда сюда. Но не ты виноват, я знаю. Никто не виноват. А жить невозможно, Эпикур, — Медонт сжал кулаки, — совсем нет сил жить. Ты видишь мои слезы, они выжигают мне глаза…
Близился полдень, хотя еще не было жарко: солнце ходило за облаками, плывущими бесконечной цепью в высоких потоках борея[60]. За фракийскими горами, должно быть, уже начались осенние дожди. А над Элладой облака были еще белые, сухие. Они то закрывали солнце, то открывали его, и тогда оно начинало жечь по-летнему яростно, но не успевало раскалить землю и камни — новое облако накатывалось на него и охлаждало в своем белом тумане.
— Поднимемся к винограднику, — сказал Медонту Эпикур. — Возьмем полольные кирки и поработаем.
— Зачем? — удивился Медонт.
— Затем, что сорняки губят виноградную лозу.
— Наше ли это дело? У тебя есть садовник.
— Ах, Медонт, — сказал Эпикур. — Помогать растениям, животным может только человек. И человеку может помочь только человек. Человек может позвать другого человека на помощь, а растение не может. Неужели нам ждать того, что оно закричит. Как закричал ты, — добавил он и пошел по тропе вверх к винограднику.
— Да, — согласился Медонт, последовав за ним. — Но сможешь ли ты помочь мне, Эпикур?
— Ты обращался за помощью к другим, Медонт?
— Мне сказали: на твоих пирах можно забыть самого себя. Я принес деньги.
— Так вот что. — Эпикур остановился. — Ты хочешь забыть себя на пиру?
— Да.
— Тогда уходи, — сказал Эпикур. — В моем саду не пируют. И никто здесь не забывает себя. Напротив: забывшие себя находят себя.
— Тогда каков же путь к блаженству, Эпикур? Как же ты сможешь помочь мне?
— Так же, как мы поможем винограднику. Надо, подобно сорнякам, вырвать невежество и дать возможность разуму расти к солнцу.
— И это все?
— Это все, — сказал Эпикур.
— И это путь к блаженству?
— Да.
— Без пиров, без роскоши, без сладких утех?
— Достаточно освободиться от страданий тела и от смятений души, чтобы стать счастливым. Медонт. Достаточно быть сытым от простой пищи, одетым в простую одежду, делать полезное дело, избавляющее тебя и твоих товарищей от страданий, спать в тишине и просыпаться без тревоги, чтобы чувствовать себя счастливым. А для этого надо быть лишь разумным.
Они поднялись к винограднику, взяли кирки, лежавшие у шалаша, который построил близ бывшей сторожки Мис, и вошли в междурядье высоких и сильных лоз.
— У тебя большой виноградник, и урожай будет хорошим, — сказал Медонт, осматривая кусты. — Кто-то из философов сказал, что вино — это молоко для стариков. Любишь ли ты вино?
— Не более других, когда оно есть, и менее других, когда его нет. Вино прекрасно заменяет вода. Мой принцип таков, Медонт: нужно довольствоваться тем, что есть. Он избавляет меня от зависти и напрасных хлопот.
— Довольствоваться тем, что есть, — это ли граница твоих желаний? Есть вино — пей, есть деньги — гуляй. Так ли?
— Нет, — ответил Эпикур. — Это границы самой природы. Ведь когда я говорю о наслаждениях, Медонт, то разумею отнюдь не наслаждения распутства, как думают другие, вернее, как злонамеренно приписывают мне другие. Я говорю о наслаждениях, требуемых природой, а они просты и легко достижимы в отличие от наслаждений, изобретенных праздным мнением. Нельзя, Медонт, жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно… И вот о первом пределе наслаждений: первый предел наслаждений — устранение боли.
— Ты уже говорил об этом, — сказал Медонт, умело работая тяпкой. — Нельзя ли определить предел наслаждений поточнее? Ведь обжоры не испытывают никакой боли, съедая целого барана…
— Можно и поточнее. Согласись, Медонт, что наслаждение — это всегда удовлетворение каких-то наших желаний. Когда меня мучает жажда — я пью воду, когда я голоден — я ем, когда мне холодно — я сажусь к огню, когда я устал — я ложусь в постель. Среди наших желаний, Медонт, есть естественные, о каких я, например, только что сказал, а есть праздные. Среди естественных желаний — одни необходимы, без которых наша жизнь немыслима, другие — только естественны, например, дорогие напитки или роскошный стол, без чего мы всегда можем обойтись. Не являются естественными и необходимыми дорогие украшения, статуи, золотая посуда, власть над всеми… Побуждения к ним легко рассеять, зная, что они трудно достижимы и вредоносны. Они пожирают наше время и силы, не давая ничего взамен — ни радостей, ни здоровья, ни безопасности. Таким образом, Медонт, следует стремиться не ко всякому наслаждению и многие из них обходить, если за ними следуют более значительные неприятности: за обжорством и пьянством — болезнь, за роскошью — разорение, за властью… Что следует за властью, Медонт?
— За властью следует лишение всякой власти, если она служила во вред людям, изгнание, смерть.
— А многие стремятся к власти ради пользы людей?
— Думаю, что нет.
— Значит, чаще ради своей пользы?
— Да.
— И добиваются противоположного: лишения власти, изгнания, смерти. И вот что надо еще знать, Медонт: следует избегать не только тех наслаждений, за которыми идут неприятности. Порою даже боль надо предпочитать наслаждениям, если, претерпев ее, мы ждем следом за нею наслаждение. Словом, не всякая боль есть зло и не всякой боли следует избегать. Но зато и наслаждения душевные выше наслаждений телесных. И вот что я еще скажу тебе, Медонт: кто живет среди бессмертных благ, тот и сам сходствует с бессмертными. Неправедный и глупый живет в вечной тревоге, мудрый и праведный пребывает в блаженстве.
— Все это так, — сказал Медонт. — Но нашей судьбой так часто управляет случай. Люди погибают от холода, от зноя, от пожара, от наводнения, от заразных болезней, на войне…
