Н. Кальма - Черная Салли
Однажды, когда я, по обыкновению, заучивала один из псалмов Давида, к нам в класс вбежал мальчишка, служивший у салунщика на побегушках.
— Мать тебя зовет, иди скорей, а то она вот-вот протянет ноги! — поспешно крикнул он мне и умчался.
Я добежала до салуна и, задыхаясь от бега, взобралась по лестнице на чердак, где была каморка мамы.
Мама лежала совсем тихо, высоко вскинув голову на подушке. Глаза ее были закрыты, пальцы нетерпеливо бегали по одеялу. Возле нее никого не было. Салунщик и его мальчишка боялись умирающих.
— Мамочка, мама! Я здесь, с тобой! — закричала я, но мама только пошевелила губами.
Я прижала ухо к самому ее рту.
— Шарф… — донесся до меня еле слышный шепот, — красный…
Я догадалась, о чем просит мама. В самом заветном углу ее сундучка лежал завернутый в чистый платок красный шарф отца. С той ночи в Харперс-Ферри он был нашей самой драгоценной реликвией [6], и мама свято хранила эту память о Джиме Бэнбоу.
Я вынула шарф и вложила его маме в руки. Но она продолжала что-то шептать.
— Положи… его… со мной, когда я умру, — с трудом произнесла она.
Я молча кивнула: слезы душили меня.
Мама Джен умерла на рассвете. Ее похоронили на бедном негритянском кладбище, и салунщик ворчал, что похороны обошлись ему слишком дорого. Красный шарф отца также покоился в могиле: я повязала его маме на руку.
В тот же день я вернулась в приют. Теперь я, была совсем одна на свете. Надзиратель мог безнаказанно обижать меня, как и Еву, — за меня некому было заступиться.
НЕГРИТЯНСКИЙ «РАЙ»
В приюте нас держали до пятнадцати лет, а потом устраивали на работу. Маленькую мулатку Еву послали работать на ферму, и в первый же день ей косилкой отрезало палец.
А меня рекомендовали в прачечную. Я стала зарабатывать деньги стиркой белья и решила поселиться в негритянской части Нью-Йорка — Гарлеме.
Пока негров было мало, белые позволяли им селиться на задворках своих домов. Но в города приезжало все больше и больше негров, которые бросали плантации и переходили работать на фабрики и заводы. И белые приказали:
— Живите отдельно. Стройте себе дома только в черной части города.
В насмешку белые прозвали Гарлем «черным раем». Дом, где мы жили, был такой же, как все дома в этом «раю», — серый, закопченный, сверху донизу набитый негритянской беднотой. Здесь жили рабочие, сапожники, прачки, портные, монтеры. В каждой комнате ютилась целая семья. Детей было очень много, они выползали на улицу и играли там, ежеминутно рискуя упасть или попасть под лошадь.
Я поселилась в маленькой сырой комнатке. Целый день в комнате стоял тяжелый белый пар и запах мыла. Слипшиеся от пота волосы падали на глаза. С утра до вечера я видела перед собой корыто да мыльную пену.
Но я не унывала, у меня был веселый характер, и, несмотря на хромую ногу, я была большая охотница поплясать и попеть.
Вскоре я вышла замуж за негра Сэма Дотсона. Сэм служил фургонщиком в конторе по перевозке мебели. Это был добродушный и смешливый человек. Целый день Сэм ездил на своем фургоне. Его белая лошадь Роза очень не любила возить тяжести, и Сэм покрикивал на нее:
— Шевели ногами, старая, шевели ногами!
Лошадь поводила ушами и бежала быстрее.
Но не долго пришлось мне жить с Сэмом. Он надорвался, перенося какие-то тяжелые вещи, и вскоре умер. И на руках у меня остался маленький сын Эл.
Чтобы кормить моего мальчика, я стала брать еще больше белья у заказчиков. Целый день у нас во дворе сушились простыни и полотенца, и ветер трепал рукава рубах…
Бабушка тяжело вздохнула и замолчала. Она припоминала доброе лицо Сэма и свою недолгую жизнь с ним. Ребята сидели тихо, не смея прервать молчание, уважая ее грусть.
БЕЗ РАБОТЫ
Задумчивость бабушки прервала вернувшаяся учительница. У Флоры Аткинс было сумрачное лицо. Она машинально снимала и снова надевала шляпу.
— Есть новости, — сказала она как будто совсем спокойно и поглядела на ребят. — Дети, я уже больше не буду учить вас: директор уволил меня. Чарли и Нила он тоже исключил из школы.
— Что ты говоришь, Флора? — заволновалась бабушка. — Что случилось?
Учительница вкратце рассказала, как было дело. Директор встретил ее, сидя за своим письменным столом, суровый и величественный, как главный шериф штатов.
— Вам и вашим сыновьям придется покинуть нашу школу, Аткинс, — сказал он, не вынимая изо рта сигары. — Вы плохо влияете на детей. У меня есть сведения, что вы, так же как и ваш муж, к-коммунистка. — На этом слове он поперхнулся. — И вы читаете забастовщикам Ленина, я это отлично знаю, — добавил он торжествующим тоном.
— Понять не могу, откуда он это узнал! — сказала учительница. — Не может быть, чтобы кто-нибудь из наших оказался предателем.
— Что ты, что ты, — сказала бабушка, — рабочие не предают!
Какой-то странный звук прервал ее слова. Это плакал Чарли. Он уткнул голову в колени, спина его вздрагивала.
— Чарли, мальчик мой, ты так огорчен, что я потеряла работу? — Учительница ласково склонилась над сыном. — Ничего, как-нибудь проживем, товарищи не дадут нам умереть с голоду.
Но спина Чарли вздрагивала все чаще, и мальчик плакал все неутешней.
— Да что с тобой, Чарли? — Бабушка насильно подняла его залитое слезами лицо. — Отчего ты так плачешь?
— Я… я… виноват во всем… Это я все наделал… Я рассказал о Ленине… — с отчаянием сказал Чарли. — Пусть все… ребята знают… какой я. Пускай… Мэри тоже… узнает…
Он заикался от слез и волнения. Бабушка тихо ахнула. Миссис Аткинс нахмурила брови.
— Чарли, ты сейчас же возьмешь себя в руки и расскажешь мне, в чем дело, — сказала она сурово.
И Чарли рассказал все, что с ним случилось в тот вечер, когда он провожал Мэри домой.
Он передал от слова до слова весь свой разговор с директором. И, когда он кончил рассказывать, лицо бабушки опять просветлело и брови миссис Аткинс перестали хмуриться.
— Негодяи избрали тебя своим орудием, Чарли, — сказала она, — это послужит тебе жестоким уроком. Теперь, если враг захочет что-нибудь выпытать у тебя, ты будешь осторожней и не станешь доверять ласковому голосу. Не правда ли?
Чарли молча кивнул. Он все еще чувствовал себя виноватым и не смел глядеть на остальных ребят. Ему казалось, что все они считают его предателем. Но Стан первый подошел к нему.
— Брось нюнить, Чарли! — сказал он ему. — Проклятые шпики провели тебя — теперь будешь глядеть в оба. — И он похлопал его по спине.
Ребята окружили Чарли. А.Нил просто подошел и обнял старшего брата.
— Я была уверена, Чарли, что ты не можешь сделать ничего со злым намерением, — добавила бабушка.
И Чарли мало-помалу оживился.
— Что же мы теперь будем делать, мама? — спросил он. — Как будем жить?
— Попробую устроить тебя и Нила в хорошую школу, — отвечала учительница. — А сама буду искать работу.
— Я снова возьмусь за стирку, — мужественно сказала бабушка. — Редко кто умеет так крахмалить сорочки, как я.
Ребята были огорчены, что их разлучают с друзьями. Печально простились в этот день Нэнси, Беппо, Стан, Тони и другие с двумя братьями Аткинс. У всех было тяжело на душе, и даже жизнерадостный Беппо присмирел и не корчил своих обычных гримас. Ребята Ямайки знали, что значит быть безработным в Америке.
— Бабушка, неужели вы всё будете стирать и никогда больше не станете нам рассказывать? — спросила Нэнси.
— Моя история почти уже кончена, — отвечала старая негритянка. — Досказать ее можно очень коротко: я вырастила сына, и его у меня отняла тюрьма, а что сталось с остальной семьей, вы сами только что видели. За свою жизнь я сильно устала. Думала под старость отдохнуть, но, видно, снова надо становиться за корыто…
ЭПИЛОГ
— Ma, а ты купишь мне сумку для учебников?
— А белые ребята будут теперь учиться вместе с нами, в той же школе?
— А новая куртка у меня будет, ма?
Уголек — круглоголовый, курчавый, подвижной — без конца донимал мать вопросами. Нет, не думайте, что Уголек — настоящее имя: Угольком ласково прозвала мальчика его мама — лучшая портниха негритянского квартала Энн Бронти, а на самом деле Уголька звали Эдди.
В своем радостном нетерпении Уголек не замечал, что мать почти не отвечает и с каждым его вопросом становится все грустнее. А когда Уголек уж очень пристал к ней с курткой, Энн вдруг, сказала:
— Куртку я тебе состряпаю, сынок, только еще неизвестно, удастся ли тебе покрасоваться в школе.
— Как — неизвестно?! — возмутился Уголек. — Разве я не пойду в ту школу, где учатся белые ребята? Ведь все наши соседи говорили, что теперь неграм позволили учиться вместе с белыми, в одних школах. Дядя Бэн даже читал об этом в газетах.
