Сергей Иванов - Бывший Булка и его дочь
На столе её как раз ждал раскрытый задачник. Всё как было. Только солнце, которое тогда, в три часа, лежало большим квадратом на краю стола, теперь исчезло — не только из комнаты, вообще из мира: ушло под землю, за горизонт.
Но и свет включать было ещё рано. Или уже пора? Лида с сомнением глянула на светлое небо, потом на тетрадный листок. И поняла, что дело не в свете, а просто в том, что человек не может в одну секунду с одних мыслей перепрыгнуть на другие. Необходимо время, говоря по-школьному, для раскачки. Человек ведь не транзисторный приёмник: щёлкнул колесиком — сразу запело!
Подумав так и оставшись собою довольна, Лида, уже и не без интереса даже, стала читать задачку под номером…
Тут её за ухо дёрнул телефонный звонок. Она повернула голову. Телефон брякнул второй раз.
И она вдруг догадалась, кто это звонил! Сердце заспешило, перепрыгивая, как мячик, само через себя. Вспомнила зачем-то: «Такие состояния называются стресс…»
— Это ты, Лид. А я тебя не узнал.
Разве она уже что-нибудь говорила? Или это просто хохмочка, обычная его хохмочка? Сейчас она ничего не испытывала, кроме волнения борьбы.
— А ты, Лид, как считаешь?
Всё-таки он хохмит.
Ну чего ты молчишь-то?
— Слушай, милый, иди гуляй!
И положила трубку. Было противно от этой чужой фразы. Лида хорошо помнила ту девицу. Она лезла в троллейбус, а разговором и поворотом головы была ещё на остановке: «Слушай, милый…» У неё была удивительно аккуратная причёска — крупный такой химический локон.
Да, противно это получилось. И голос какой-то дешёвый, как у той… А не всё ли равно!
Она вернулась к своей физике. Но было почему-то не всё равно. Оказывается, даже ругаться, даже рвать с человеком надо по-человечески, тратя ум и волнение.
Так. Значит, задачка номер… Но Севка больше не звонил. Даже не думал!
Небось звонит сейчас Наде — такой умный, нога на ногу. Ну и кадр, говорит, ну и подруга, ну и барахло!.. А Надя в ответ, конечно…
Они ведь, между прочим, из-за Севки и поругались!
Эх вы, братики-сестрички! Да вот назло вам не буду о вас думать. А тем более плохо!.. «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хозарам… С дружиной своей в цареградской броне…»
Ни в чём не повинная задачка, а так же и другие уроки оказались полными сиротами. Однако когда пришла мама, вид у Лиды был вполне деловой.
Мама что-то долговато возилась с пальто и сапогами. Лида, конечно, смотрела в книжку, но такие вещи можно увидеть и самым краешком глаза. Наконец мама разделась. Сейчас она сидела на стуле в прихожей.
— Добрый вечер.
Лида подняла голову, но в глаза ей смотреть не стала.
— Ужинать будем?
Лида пожала плечами.
— Ясно… Работай. А я тогда крикну тебя.
Были у неё в запасе такие особые словечки. Все, например, говорят: «крикну тебе», а мама: «крикну тебя». Лиде они нравились, и мама знала об этом.
Но сейчас Лида кивнула со всем нашедшимся у неё равнодушием. Словно фраза была самая простая, а не с секретом.
Ужин был готов минут через пять — десять. У них в доме не водилось моды «устраивать всяческие марципаны» (мамино выражение). Отварные сосиски, банку горошка на сковороду… Батяньке вообще-то требовалось есть поплотнее. Мама эту плотность устраивала ему не за счёт особых блюд, а за счёт количества. Лиде, например, две сосиски, а ему пять.
Сейчас они сидели за столом друг против друга — нож, вилка, спина прямая, локти прижаты к бокам. «Умение красиво есть откроет тебе многие двери» — естественно, мамины слова… Итак, они обе ели красиво, сидели прямо и всё тому подобное, словно бы находились не в крохотной кухоньке, а на приёме в посольстве и ели не сосиски с горошком, а нечто «вы меня извините»!
Молчание, однако, не может быть слишком длинным, и глаза тоже куда-то надо девать.
— Ну, Лида… что отец? Даже ничего не скажешь!
Лида наконец подняла на неё глаза, пожала плечами.
— Как он себя чувствует?
— Нормально…
— Так… А что доктор говорит?
Тут у неё по сердцу впервые пробежала тревога. До этого момента она всё была права, а тут…
— Ты спрашивала у него, Лида?.. Спрашивала о докторе?
— Нет…
— Хм… А ты узнала, что ему надо? Что ему принести?
Лида почти испуганно глядела на неё.
— Да ты что?.. Ты была у него?.. А когда операция? Как же ты догадалась не спросить о таких вещах?
Всё её здание справедливой обиды развалилось, грохнулось наземь, подняв клубы пыли. Она глотнула воздуху. Мама размышляла в это время, чуть хмуря красивые брови.
И всё-таки здесь было что-то не то. Потому что когда она уходила от батяньки, то… то что?
Тут её мысль больно прострочил телефонный звонок. Чтоб тебе! Всегда с этими телефонами…
— Але!
— Я хочу, чтоб ты меня выслушала!
Лида ничего не ответила, просто не сумела. Разве легко перелетать из одного разговора в другой? Да ещё чтоб получилось толково, строго… А Севка за две-три секунды её молчания, видно, завёлся уже до последнего предела:
— Лид! Ну что ж ты такая бесчувственная? Может, я болел, может, я умирал!
«Умирал»! Сильно ты умираешь!.. Надо было давным-давно это всё кончить.
Кончить так кончить! Она без всяких слов положила трубку… Господи! Какой вечер сегодня нехороший. Пошла к себе в комнату, села на диван.
— Лид, ну что такое там? Мы ведь ужинаем, кажется!
А голос был у неё такой уверенный, старший!.. Лида продолжала сидеть у себя на диване.
Главная обида, что она в своей правоте была не очень уверена. Пришла к батяньке, расселась, стала про Севку трепаться. А чтобы по делу человека спросить, так нет. Причём уж такие, кажется, вопросы элементарные, каждый дурак догадался бы!
Но тут она вспомнила его лицо, когда они расставались у стеклянных больничных дверей. Лида шла вниз по лестнице, на волю, а ему надо было идти в палату. И вот лицо у батяньки… он нисколько не обижался! Он просто радовался, что приходила Лида. Ему неважно — спросила, не спросила…
Она ему принесла облегчение, потому что она его дочь, его необыкновенная драгоценность.
Но про это Лида не сумела, конечно, подумать словами, а только почувствовала где-то глубоко-глубоко в душе…
Мама сидела над своей тарелкой. Она немножечко поела в Лидино отсутствие, а немножечко оставила, чтобы продолжать этот торжественный ритуал совместного поедания сосисок.
Лида села к столу, но есть не могла. Она вообще не была объедалой и обпивалой. А уж когда начинала психовать, когда её обижали или там перед контрольными — её буквально с души воротило от всякого съестного запаха.
Мама знала эту её манеру.
— Ну ешь, ешь. Я же тебя ни в чём не обвиняю…
А я тебя обвиняю! Но Лида, конечно, не сказала этих слов.
Их легко крикнуть в душе, а не на самом деле. Она молчала, глядя в стол.
— Ну хватит, — с улыбкой в голосе сказала мама, — хватит, распаяешься.
Это было батянькино слово. В старину пили чай из самоваров. И когда из них нечаянно выкипала вода, они распаивались: отваливался кран, ручки, ножки, ещё там чего-то.
Но дело не в том. Сейчас мама специально сказала это слово, чтобы объединиться… будто бы объединиться с батянькой. А Лида, мол, ребёнок, ну и тому подобное.
— Лида… Посмотри-ка на меня… Успокоилась?
— Нет, не успокоилась. Ты неправильно говоришь, мама. И… и я презираю тебя за это!
Всё. Сказано. Мама встала, отвернулась к окну. Лида испуганно смотрела ей в спину.
— Ты произнесла ужасное слово, Лида. И я не знаю, как мне тебя простить.
— Можешь не прощать!
— Не дерзи. Это уже пустое.
Потом долго тянулось молчание. Просто невероятно долго. Лида не отрываясь смотрела в спину матери. Наконец она провела рукою по лицу — то ли хотела стереть высыхающие слёзы, то ли на что-то решилась.
— Я не знаю, сможешь ли ты меня понять в таком состоянии… — Эти слова она произнесла тихо и как-то совсем слабо. — Лида, я тебе скажу, как я чувствую. А ты уж суди сама! Тебе кажется, я жестока, равнодушна, да? Это неверно!.. И ты же знаешь, я люблю его! — Они на мгновение встретились взглядами, и Лида сейчас же отвела глаза. — Что мне было бы жить с ним эти пятнадцать лет? Ох! Но ты должна меня понять… Отец сильный, волевой… А я, понимаешь… мне трудно, я боюсь, я не готова! У меня на себя одну-то… ну и на тебя, конечно… и то едва хватает сил… — Она остановилась как бы подумать, в глазах её опять были слёзы. — Отец лежит в хорошей клинике… я узнавала. — Вдруг она отчаянно посмотрела на Лиду: — Я не могу, понимаешь! Я боюсь. Я умру… Единственное моё спасение: я себе твержу, что ничего не случится…
Опять зазвонил телефон. Мама и Лида невольно переглянулись, мама пожала плечами: конечно, подойди. Лида пошла в прихожую: в конце концов может же позвонить кто-нибудь ещё!
Услышала Надин голос! Спокойный. Впервые услышанный за последние две недели… Подосланный.
