Гектор Мало - Без семьи
Теперь нужно было побыстрее уходить из Парижа, и я прибавил шагу. Проходя мимо церкви, недалеко от улицы Лурсин, я увидел мальчика, прижавшегося к стене. Мне показалось, что это Маттиа, – у мальчика была такая же большая голова и худенькое тело. Но если это Маттиа, то он совсем не вырос в эти два года.
Я подошел поближе к нему. Маттиа! Он тоже узнал меня и улыбнулся.
– Ведь это ты приходил к Гарофоли со стариком, у которого была длинная седая борода? – сказал он. – Это было перед тем, как меня отправили в больницу. Ах, как у меня тогда болела голова!
– Ты все еще у Гарофоли? – спросил я.
– Гарофоли в тюрьме, – ответил Маттиа, понизив голос. – Его посадили за то, что он чуть не до смерти забил Орландо.
– А где же дети?
– Не знаю, – сказал Маттиа. – Меня в то время не было. Когда я вышел из больницы, Гарофоли, видя, что я начинаю хворать, если меня бьют, отдал меня внаймы в маленький цирк. Там нужен был мальчик для представлений. Но меня не захотели держать, сказали, что у меня слишком велика голова, а это неудобно. Я пробыл в цирке недолго и пошел назад к Гарофоли, но дом был заперт, и сосед сказал мне, что Гарофоли в тюрьме. И теперь я совсем не знаю, что мне делать. Денег у меня нет, и я ничего не ел со вчерашнего утра.
Я знал, как мучительно выносить голод, и от души пожалел бедного Маттиа.
– Подожди меня здесь, – сказал я и пошел на угол, в булочную.
Купив хлеба, я дал его Маттиа, и он с жадностью набросился на него.
– Что же ты думаешь делать? – спросил я, когда он поел.
– Да я и сам не знаю.
– Но нужно же что-нибудь придумать.
– Я хотел было продать скрипку, но мне очень жалко расставаться с ней. Скрипка все равно что друг. Когда мне очень тяжело, я ухожу в какое-нибудь уединенное местечко и играю для самого себя. И тогда мне становится легче.
– Но почему же ты не играешь на скрипке на улицах?
– Я играл, но никто ничего не дает мне… А ты что делаешь? – спросил он.
– А я хозяин труппы, – важно ответил я.
– Ах, если бы ты захотел…. – нерешительно начал Маттиа.
– Что такое?
– Взять меня в свою труппу.
– Но ведь вся моя труппа состоит из одного Капи, – сказал я.
– Ну, так что же? Зато мы будем вдвоем. Пожалуйста, не бросай меня. Если ты не согласишься взять меня с собой, мне придется умереть с голоду.
Умереть с голоду! Не все понимают эти слова одинаково, и не всех они одинаково трогают. Но мне они дошли до самого сердца, потому что я знал, что они значат.
– Я могу работать, – продолжал Маттиа, – я умею играть на скрипке, ходить по канату, прыгать через обруч, петь. Я буду делать все, что ты велишь. Денег мне не нужно, только корми меня.
Мне хотелось плакать, слушая его. Как сказать ему, что я не могу взять его с собой? Ведь он может умереть с голоду и со мной. Я объяснил ему это, но он не хотел ничего слушать.
– Нет, вдвоем умереть с голоду труднее, – возразил он. – Мы будем поддерживать друг друга, делить между собой все, что у нас есть.
– Ну, хорошо, пусть будет так, – решил я. – Ты будешь моим товарищем, и мы пойдем вместе. Вперед!
Через четверть часа мы уже вышли из Парижа.
Земля высохла, грязи не было, и апрельское солнце сияло на безоблачном небе. Какой контраст с тем холодным зимним днем, когда я входил в Париж!
В садах, мимо которых мы проходили, цвела сирень, и, когда пробегал ветерок, нам на голову сыпались лепестки цветов.
Наше путешествие начиналось хорошо, и я уверенно шел по дороге. Капп, с которого я снял веревку, прыгал около нас, лаял на телеги, на кучи камней и даже просто так – из одного только удовольствия лаять. Должно быть, собакам так же приятно лаять, как людям петь.
Куда же мы шли? Я и сам не знал этого, просто шли, куда глаза глядят. Ну, а потом? А потом я хотел прежде всего повидаться с матушкой Барберен. Если я давно уже не говорил о ней, это еще не значит, что я перестал любить ее. И не писал я ей ни разу не потому, что забыл ее.
Часто хотелось мне написать ей: «Я помню о тебе и люблю тебя всем сердцем». Но, во-первых, она не умела читать, а во-вторых, я боялся Барберена. Что если он узнает по моему письму, где я, и захочет продать меня другому хозяину, который едва ли будет такой добрый, как Витали? И эта мысль так пугала меня, что я не решался писать матушке Барберен.
Но если я не мог написать ей, то ничто не мешало мне с ней повидаться. А теперь, когда Маттиа «поступил в мою труппу», устроить это будет еще легче. Я пошлю Маттиа вперед, а сам останусь где-нибудь поблизости и стану ждать. Он зайдет к матушке Барберен под каким-нибудь предлогом, заговорит с ней и расспросит о ее муже. Если окажется, что он снова ушел в Париж, Маттиа скажет, что я здесь, придет за мной, и я войду в дом, в котором провел детство, и обниму мою милую кормилицу. А если Барберен живет с ней, Маттиа приведет ко мне матушку Барберен, и мы все-таки повидаемся.
Все это так. Но еще прежде, чем мечтать о свидании с матушкой Барберен, следовало узнать, попадутся ли нам на дороге большие города, в которых можно было бы рассчитывать на хорошие сборы.
Нужно было взглянуть на карту. Мы в это время были в поле и могли присесть на краю дороги, не боясь, что нам помешают.
– Хочешь немножко отдохнуть? – спросил я у Маттиа.
– Хорошо, – ответил он.
Мы сели, я вынул из мешка карту и разложил ее на траве. Сначала мне было трудно разобраться в ней, но, вспомнив, как принимался за это Витали, я наконец справился с делом и понял, как нам следует идти. По дороге было несколько больших городов и, если нас не будет преследовать неудача, мы не умрем с голоду.
– Что это за штука? – спросил Маттиа, показывая на карту.
Я объяснил ему, что такое географическая карта и как можно пользоваться ею. Он внимательно слушал меня.
– Так ведь для этого нужно уметь читать? – сказал он.
– Конечно. А ты не умеешь?
– Не умею.
– Хочешь выучиться?
– Еще бы! Очень хочу.
– Так я буду учить тебя.
– И по этой карте можно найти дорогу во всякий город? – спросил он.
– Конечно. Это очень легко.
Когда я прятал карту назад в мешок, мне пришло в голову осмотреть мое имущество и показать его Маттиа.
Я разложил его на траве.
У меня было четыре холстинных рубашки, четыре пары чулок и четыре платка – все новое и крепкое – и пара поношенных башмаков.
Маттиа остолбенел при виде такого богатства.
– А у тебя что есть? – спросил я.
– Только то, что надето на мне, да скрипка, – ответил он.
– Так мы поделимся, – сказал я. – Я дам тебе половину белья. Только так как мы товарищи и должны делить между собой все, что у нас есть, то и мешок мы будем нести поочередно.
Маттиа начал было отказываться от белья, но я уговорил его.
С тех пор, как я надел свою меховую куртку и повесил на плечо арфу, мне казались неподходящими мои длинные панталоны. Артист должен ходить в коротких панталонах и чулках, перевитых крест-накрест цветными тесемками. Длинные панталоны хороши для садовника, но не для артиста.
Решив обрезать их, я вынул ножницы Этьеннеты.
– Я обрежу себе панталоны, – сказал я, – а ты, Маттиа, поиграй в это время на скрипке. Я хочу послушать, как ты играешь.
– С удовольствием, – ответил Маттиа и, взяв скрипку, заиграл.
Сначала я был больше занят своими панталонами, чем игрой Маттиа. Но через несколько минут я отложил ножницы и стал внимательно слушать. Маттиа играл почти так же хорошо, как Витали.
– Кто выучил тебя играть на скрипке? – спросил я, похвалив его игру.
– Никто. Я играю то, что слышу.
– Так я поучу тебя потом.
– Ты, должно быть, знаешь все, Реми?
– Да ведь я же хозяин труппы.
Мне тоже захотелось похвалиться своей игрой и показать Маттиа, что и я музыкант.
Я взял арфу и, чтобы сильнее поразить его, запел свою неаполитанскую песенку.
Когда я закончил, Маттиа, как это всегда водится между артистами, тоже похвалил меня.
Но нельзя же нам было только сидеть и расхваливать друг друга; нужно было подумать о том, чтобы заработать денег на ужин и на ночлег.
Я завязал мешок, и Маттиа понес его.
Мы решили остановиться в первой же деревне и дать представление «труппы Реми».
– Выучи меня твоей песенке, – сказал Маттиа. – Мы будем петь ее вместе и, мне кажется, я сумею сыграть ее на скрипке. Это будет хорошо.
– Конечно, очень хорошо, и если наша публика будет не совсем бесчувственна, то наверняка раскошелится.
К счастью, нам не пришлось жаловаться на бесчувствие публики. Войдя в деревню, мы увидели, что в одном доме ворота отворены, и подошли к ним. Во дворе было множество расфранченных людей. У мужчин в петлицах, а у женщин на груди были приколоты букеты цветов. Нетрудно было догадаться, что тут празднуют свадьбу.
Мне пришло в голову, что, может быть, новобрачные и гости будут не прочь потанцевать под музыку, и я вошел на двор в сопровождении Маттиа и Капи.
Сняв шляпу и стараясь поклониться так же величественно, как кланялся Витали, я обратился с этим вопросом к толстому парню, который первым попался мне навстречу.
