Эдуард Шим - Ребята с нашего двора
Правильно поступали великие художники прошлого, ища внутреннюю, более высокую красоту. Николай Николаевич их отлично понимал.
Даже самая некрасивая из мамаш была сейчас прекрасна. И прекрасны были младенцы, безотчетно поглощавшие кислород и ультрафиолетовые лучи. Сердце Николая Николаевича млело от этой картины.
А невдалеке, у подворотни, какая-то чужая старушка прогуливала собачек. Она была изысканно одета, вся в жемчужно-сиреневой гамме, и две ее собачонки, будто связанные из шерсти, были тоже сиреневатые. От них, наверно, пахло шампунем.
Старушка явно демонстрировала себя. Но выбрала для этого неудачное место. Мамаши смотрели на нее отрешенно и бесстрастно, словно с горных высей. Жемчужно-сиреневый наряд не вызывал ничьей зависти. А искусственные собачки были так малы и писклявы, что не угрожали покою младенцев. Их тоже никто не замечал.
Сама же старушка — вероятно, одинокая и потому нищая в своем богатстве — невольно посматривала на мамаш. Посматривала и тайно завидовала…
Николай Николаевич ее тоже вполне понимал. Он дожил до глубокой и почтенной старости, многое повидал, успел многое сделать, а вот детей и внуков у него не было. И частенько Николай Николаевич сокрушался об этом. Без сожаления отдал бы он все свои ученые степени, и квартиру, и бесценные коллекции в обмен на самое простое — обычную семью. С детьми, внуками, правнуками. Пускай даже такими, которых не загонишь домой со двора…
* * *— Митя-а, домой!..
Николаю Николаевичу известен этот Митя. Вон он — повис на скамейке вверх ногами. Такого разбойника свет не видывал.
Вот что, например, случилось нынешней весною. Работая у себя в кабинете, Николай Николаевич услышал какое-то царапанье, доносившееся с кухни. Он решил, что звуки издает голубь, залетевший на балкон в поисках корма. С хлебной корочкой в руках Николай Николаевич пошел выручать беднягу.
Но это был не голубь.
За балконной дверью, сплющив нос о стекло, нетерпеливо переминался Митенька. На балконе еще дотаивали остатки снега, брызгала капель. А Митенька стоял без шапки, в рубашечке.
— Ты простудишься!! — вскрикнул Николай Николаевич, с треском распахивая заклеенную, законопаченную на зиму дверь.
Митенька, оставляя грязные следы на полу, промчался через кухню и прихожую, на бегу восклицая:
— Здравствуйте!.. Нет, там жарко!.. Спасибо! До свидания!
Он мгновенно отомкнул замок, выскочил на площадку и пропал. Обескураженный его стремительностью, Николай Николаевич закрыл дверь и вернулся в кабинет. И только здесь он спросил себя: а как, собственно, Митенька очутился на балконе?
Квартира Николая Николаевича размещалась на верхнем этаже. Балкон был индивидуальный. Снаружи попасть на него было нельзя — разве что опуститься на крыльях… Изумленно похмыкивая, Николай Николаевич опять вышел на холодный, мокрый от капели балкон. Нет, веревка с крыши не свешивалась. Никакой лестницы не было. Строительных лесов — тоже. А на зернистом сугробе, в нарушение всех законов природы, темнели отчетливые Митенькины следы…
Впоследствии Николай Николаевич неоднократно пытался раскрыть тайну. Беседуя с Митенькой и усыпив его бдительность отвлеченными рассуждениями, Николай Николаевич внезапно спрашивал: «Ну, а как ты на балконе моем очутился?» Митенька только жмурился по-кошачьи. Хитрости у него тоже хватало…
Впрочем, когда Николай Николаевич беседовал с ним, когда заглядывал в его бессовестные прижмуренные глаза, — превращаться в следователя не хотелось. Гораздо больше хотелось пощекотать у разбойника за ухом, взъерошить ему волосы или сделать что-нибудь еще, столь же непедагогичное.
Когда такой вот разбойник сидит у тебя на коленях и жмурится, педагогическая наука отступает на задний план. Почему-то вспоминаешь, что у корифеев этой науки семейные дела не всегда были в порядке…
* * *Минут через пять Митенька пронесся мимо Николая Николаевича, поддавая ногой полосатый нейлоновый мяч. Разумеется — чужой. Этот мяч был отобран у беззащитной девчонки, не посмевшей и пикнуть.
Тряся локонами, девчонка бежала сзади. Она понимала, что сопротивляться бесполезно. Митенька сейчас был стихийным бедствием, разновидностью смерча, и этот смерч подхватил девчонку и поволок за собою. Где тут сопротивляться…
Мяч просвистел над шерстяными собачками. Они, пробуксовывая лапками, кинулись было вдогонку, но сразу отстали. Мяч летел, как снаряд.
Вот он ударился в двери подъезда, распахнул их; Митенька влетел внутрь, как футболист во вражеские ворота; туда же втянуло девчонку… Николай Николаевич крякнул, восхищаясь разбойничьей удалью.
Если б он знал, что произойдет в ближайшие полчаса! Не восхищался бы. Но будущее сокрыто от человеческих глаз, и Николай Николаевич остался спокойно сидеть, нежась на солнышке. Мамаши с колясками тоже ничего не подозревали.
Мир, тишина царили во дворе. Ничто их не нарушало, даже однообразный настойчивый возглас, доносившийся из окна:
— Митя-а, домой!..
2
Взрослые люди нелюбопытны. Никто из них, например, не попробовал играть в футбол на лестнице. А это восхитительное занятие — вместо ровного поля перед тобою ступеньки, возносящиеся вверх; мяч скачет по этим ступенькам, ты гонишь его вперед, а он скатывается обратно; во всем подъезде гул, грохот и звон, дребезжат стекла, открываются двери, высовываются испуганные жильцы и смотрят вниз, свесясь через перила, а ты давно уже проскочил мимо, ты давно над их головами, неуловимый и безнаказанный… Вот это игра! Просто жаль взрослых, которые ничего не понимают в жизни.
Оставляя за собой громокипящую волну звуков, Митенька взлетел на последний этаж, а затем — и на чердачную площадку. Там была единственная дверь, без номера и без электрического звонка, и она оказалась приоткрытой.
Точным ударом Митенька загнал мяч в полутемную щель. Мяч сверкнул полосатым боком и сгинул, исчез в неизвестных пространствах.
Не раздумывая, Митенька ринулся за ним. Это великолепно, что можно проникнуть на чердак. Митенька никогда здесь не бывал, а наверняка тут интересно. Иначе взрослые не запирали бы чердак и не вешали на дверь чудовищной величины замок.
Любому нормальному ребенку известно, что самые запретные вещи — как раз самые интересные.
И Митенька нырнул, как в воду, в таинственный сумрак и неслыханные, неведомые запахи чердака. Митенька чувствовал, как настораживаются его уши, как глаза разгораются кошачьим зеленым огнем.
Он увидел над собой могучие деревянные балки, схваченные железными скобами; на балках — разводья известки и голубиного помета, вековую пыль, паутину… Эх, какая потрясающая здесь была паутина! Плотная, как занавески, с четким рисунком, напоминающим стрелковую мишень. Жаль, что Митенька не захватил воздушный пистолет, — вот была бы стрельба!
А слева и справа, будто подпирая крышу, белели кирпичные трубы с растрескавшимися нашлепками штукатурки; какие-то ржавые заслонки и дверцы виднелись на трубах, какие-то четырехугольные отдушины зияли… Из каждой такой отдушины мог кто-то выскочить. А за каждую дверцу можно было заглянуть самому. Это же счастье!
Он даже замедлил шаги, растягивая наслаждение. Может, сначала дождаться девчонку Клавку, у которой он отобрал мяч? Вон слышно, как она топочет по лестнице. Сейчас она сунется в двери, и просто грешно не напугать ее до смерти. Ее надо напугать как следует, а потом уже, дрожащую, посиневшую от страха, вести по чердаку, сквозь паутинные завесы, от отдушины к отдушине…
Он знал, что Клавка и это стерпит.
Наивные взрослые полагают, что любовь бывает только в их возрасте. А она бывает гораздо раньше. Прошлой зимой Митенька еще был в детском саду, и когда ребят водили на прогулку, Митенька упорно выбегал из строя и шел рядом, будто он командир.
Воспитательницы ничего не могли поделать. Все перепробовали — и ласку, и строгости, но Митенька продолжал выбегать из строя.
Воспитательницы не знали, что Митя безумствует от любви. Была в их группе хроменькая девочка, в которую все мальчишки втрескались. Оно и понятно — девочка была особенная, не похожая на других. Вот и Митенька, чтобы сделаться особенным, чтобы девочка его заметила, начал выбегать из строя.
Незачем говорить, что воспитательницы напрасно загоняли его обратно. Никакая сила не заставила бы его вернуться в строй. Ибо он любил.
И девчонка Клавка тоже любит. Лицо у нее делается совершенно глупым от счастья, когда она смотрит на Митеньку. А если Митенька висит на скамейке вниз головой, или бегает по бортику фонтана, или вскарабкивается на дерево, — девчонка Клавка и восхищается, и страдает одновременно. Она с удовольствием свалилась бы вместо Митеньки на землю. Вместо него бухнулась бы в холодную воду. Потому что страдать из-за любви и жертвовать собой из-за любви — наслажденье.