Наринэ Абгарян - Манюня, юбилей Ба и прочие треволнения
– Маринка, – ору я, – отпусти подол, лучше тяни меня за ногу!
– Не могу за ногу, – пыхтит Маринка, – если ты ногой дернешь, то можешь вывихнуть мне плечо. А подолом ты дернуть не можешь!
– Почему не могу, очень даже могу, – кряхчу я и пытаюсь резко повернуться, чтобы продемонстрировать, как можно дернуть подолом. Маринка выпускает край моей юбки, испуганно отбегает на безопасное расстояние и оттуда, затравленно озираясь и поскуливая, наблюдает за моей трагической кончиной.
– Сейчас тетю Надю позову! – наконец спохватывается она.
Пока Маринка бегает за мамой, а сестра отдирает мой скальп, я отпихиваюсь из последних сил и ностальгирую. Вот если бы здесь была Манька, думаю я, она бы точно что-нибудь придумала. Огрела бы Каринку чем тяжелым, вцепилась бы ей в лопатку и оттащила в сторону, на худой конец полезла бы в драку и самоотверженно отвела часть сестриного, хм, темперамента на себя.
В общем, как ни крути – но без прямого участия Маньки оставаться сестрой Каринки крайне небезопасно для жизни и здоровья. Поэтому, когда Манька гостит у своей мамы, я только и делаю, что выживаю. Очень не хочется на заре жизни протянуть ноги от повышенного внимания родной сестры.
Уж если мы так болезненно переносим отсутствие Маньки, то представьте, как переживает Ба! Правда, вида не подает. Собирая внучку в путь-дорогу, настраивает себя на мажорный лад. Так и говорит – наконец-то ты уедешь, и я смогу немного отдохнуть. А то сколько можно с тобой воевать? Это же надо было такой строптивой уродиться? И в кого ты такая, ума не приложу.
И цокает языком. Или оглушительно хмыкает.
– Ба, может, она в тебя? – как-то предположила Каринка.
– Я была идеальной девочкой, – отрезала Ба, – очень сознательной и послушной. Никогда не шалила и приносила из школы одни пятерки, ясно?
– Ясно, – отозвались мы. – Значит, Манюня в дядю Мишу.
– Миша был изумительным ребенком, – встопорщилась Ба. – Никогда слова поперек матери не говорил и вел себя просто образцово.
– А что ему матерь на это говорила? – прогудела Каринка.
– Какая матерь? – запнулась на полуслове Ба.
– Ну, Ба, ты же сказала, что дядя Миша слова поперек матери говорил, вот я и спрашиваю, а что матерь поперек его слов говорила?
– НЕ говорил! – Ба уставилась на Каринку своим фирменным взглядом, потом прищурилась и вкрадчиво спросила: – Деточка, как ты думаешь, кто такая матерь?
– Не знаю.
– А кто у дяди Миши мама?
– Ну, Ба! – возмутилась сестра. – Конечно же, ты!
– А матерь?
– Мачеха? – предположила Каринка.
– Матерь-и-мачеха, ага! – фыркнула Ба.
Когда Манька уезжает, мы с сестрой часто ходим в гости к Ба. Ну, чтобы она меньше страдала в разлуке. Ба угощает нас песочным печеньем, поит кисленьким компотом из алычи и бодро рассказывает, сколько всего успела закатать в банки в отсутствие Маньки. Потом расспрашивает, как у нас дела, требует подробного доклада. Хотя сама вчера на пару с мамой, попивая чай вприкуску, отчитывала нас за отвратительное поведение.
Можно подумать, мы что такое страшное натворили! Ну да, своровали на стройке полведра цемента и замесили на пороге десятой квартиры неплохой такой раствор. А чего у них поперек запертой двери лопата стояла? День стояла, два стояла. Мы ходили туда-сюда, щупали ее за погнутые наступы, громко спорили, как правильно называется черенок. Ритка из тридцать пятой говорила, что кочерыжкой, а мы с Маринкой выдвинули версию, что скорее уж рукоятью. Шум от нашего спора стоял такой, что тетя Сирун из тринадцатой квартиры раз восемь выскакивала на лестничную площадку и орала на нас разными укоризненными словами. Мы разбегались, но через какое-то время возвращались обратно. Лопата словно гипнотизировала нас. Поэтому, когда и на третий день ее с порога никто не убрал, мы решили пустить ее в дело. А то торчит, видом своим нас возбуждает, сколько можно! Притащили со стройки цемент, высыпали на порог, сделали лунку, досыпали песочка, налили воды и замесили практически профессиональный раствор. И оставили застывать. Вот.
Вернувшиеся к вечеру хозяева квартиры обнаружили у себя на пороге живописную бетонную лепешку с торчащей лопатой в сердцевине. Другие бы порадовались такой красоте, а эти подняли ор и стали громко отколупывать конструкцию, всяко понося идиотов, которые решились на такую шутку. На шум прибежала тетя Сирун и оперативно вспомнила, кто из детей три дня подряд ошивался в подъезде. Заодно строго спросила, какого черта десятая квартира оставляла у себя на пороге лопату.
– У нас замок сломался, а в хозяйственном завоз обещают только к концу недели. Вот мы и перегораживали дверь лопатой для надежности, – пропыхтела десятая квартира.
Тетя Сирун какое-то время глотала ртом воздух, не в силах выдавить из себя адекватный ответ на столь необдуманное поведение соседей, потом махнула рукой и побежала к нашим мамам – скандалить.
По итогам скандала досталось всем – и Маринке из тридцать восьмой, и Ритке из тридцать пятой, ну и нам с Каринкой досталось, куда уж без нас.
И хотя Ба отлично знает эту историю со всеми леденящими душу подробностями, все равно заставляет нас пересказать ее от начала и до конца. И пока мы понуро исповедуемся, как волокли со стройки цемент, заткнув дырявый бок ведра Риткиной спиной, Ба подкладывает нам печенье, подливает компот и цокает возмущенно языком. И хотя лицо у нее серьезное, в глазах бегают озорные искорки. Мне иногда кажется, что Ба так привыкла к нашим проделкам, что, если на ее пути случается хоть один не отягощенный треволнениями мирный день, она начинает сильно дергаться по этому поводу. Испортили мы взрослых, что уж там говорить. Превратили из образцовых людей в хулиганов. Вон, даже мама вынуждена приврать тете Сирун, чтобы выгородить нас! Главное, так убедительно и гладко приврала, что в душу прокрались нехорошие подозрения насчет ее образцово-показательного поведения в детстве.
В отъездах Маньки, помимо бесконечных минусов, есть один неоспоримый плюс – возвращается она всегда с целой кучей новостей. И всю эту кучу в первый же день приезда ворохом скидывает на наши головы. Мы какое-то время ходим контуженные впечатлениями, а потом, немного успокоившись, обсуждаем новости, уютно расположившись на пледе под плакучей ивой.
По рассказам Маньки получается, что городские дети живут жизнью избранных. К их услугам большие парки с каруселями, цирки, кукольные театры, крупные универмаги и клубничный коктейль «глиасе» за двадцать копеек!
– А сколько там кинотеатров! – закатывает глаза Манька. – Можно целый день бегать по городу и без конца смотреть «Зиту и Гиту»! И никто не посмеет согнать тебя с твоего места, потому что на билете указан ряд и номер кресла, так что ты можешь потыкать ему в лицо билетом и сказать: «Слушай, ты, осел, неужели не видишь, что я сижу в пятом ряду на сиденье восемь?»
– А он чего? – трепещем мы.
– А он ничего. В драку не лезет, – расстроенно констатирует Манька. – Еще и извиняется!
– Прям извиняется? – недоверчиво щурится Каринка.
– Извиняется! Эти городские какие-то уж очень воспитанные люди. Прямо скучно с них!
Манька отщипнула травинку, задумчиво повертела ее в пальцах. Откусила кусочек, задумчиво пожевала.
– А давайте плеваться наперегонки травинками? – вдруг предложила она.
– Это как?
– Ложимся рядом, откусываем травинки и плюемся. Кто дальше всех выплюнет, тот настоящий молодец!
Какое-то время мы увлеченно плевались пучками травы, потом переключились на листья плакучей ивы. Листья оказались горькими на вкус, и плеваться ими получалось особенно быстро, потому что долго мусолить во рту такую гадость было просто невозможно.
Чемпионкой по плевкам стала Маринка, она плевалась дальше и прицельнее всех.
– Ты прямо настоящий Робин Гуд! – похвалили мы ее.
– Ну хоть в чем-то я чемпионка, а то ни подраться, ни по дереву вскарабкаться… – снова закручинилась Маринка.
– У каждого свои таланты, – дипломатично перебила Манька, вывалила язык и несколько раз провела по нему ладонью, пытаясь стереть остатки ивовых листьев, – у этих листьев вкус шпинатного «Бебимикса». Буэ!
– Чего?
– Шпинатного «Бебимикса». Это еда такая, для маленьких детей. Вроде «Малыша», но коробочка другая, импортная. Внутри порошок, его надо разбавлять тепленькой водой. Получается каша. Бывает с разными вкусами – пшеничная, гречневая, со вкусом яблок. А бывает зеленая, со шпинатом. Чистая отрава!
– Откуда ты знаешь, что чистая отрава?
– Потому что сама попробовала. Мама этой кашей маленького Алика кормит. Бедный, бедный Алик, как можно такое есть? Он и не ест ее вовсе и плюется похлеще Маринки. Все исплюет: и себя, и маму, и складной стульчик, и стену напротив, и пол! А мама только и делает, что мгновенно все подтирает. И не сдается, кормит его и кормит. Водит ложкой перед носом, говорит: «Открывайте ангар, сейчас туда залетит самолет, – и громко гудит: – Вввввв!» Алик, заслышав мамино гудение, тут же открывает рот, а потом, опомнившись, начинает усиленно плеваться шпинатным «Бебимиксом». Вот мне и стало интересно, чего это он так плюется. Попросила у мамы попробовать. – Манька упала лицом в руки, полежала так какое-то время, потом уставилась на нас вытаращенными глазами. – Девочки, это такая гадость, меня чуть не вырвало. Говорю маме – ну зачем ты кормишь этой гадостью Алика, ее же есть невозможно. А мама говорит – тебе невозможно, а ему возможно. Ага, возможно! Стал бы он отплевываться, если каша была бы ему вкусной!
