Георгий Марчик - Трудный Роман
— Некогда сейчас, Ромка, потом, потом, видишь, сколько еще надо успеть, — на ходу торопливо и возбужденно говорила она и скрывалась из виду.
Она мелькала то тут, то там: с одним о чем-то договаривалась, другого ругала, кому-то давала последние наставления. Но Роман не намерен был отступать. Он решил во что бы то ни стало объясниться с ней именно сегодня.
Уроки кончились, когда он снова подступился к ней:
— Женя, всего минуту… Это очень важно.
— Да ты с ума сошел! — изумленно уставилась она на него. — У меня ни минуты свободной… Неужели потом нельзя?
— Не хочешь, очень жаль, — огорчился Роман.
— Да не могу, о господи, занята, — всплеснула Женя руками. — Вот чудак человек…
Ни слова более не говоря, Роман круто повернулся. С непроницаемым лицом, холодным огнем в глазах, твердо сжав губы, он направился прочь. Он был ужасно, до слез обижен.
Катя метала громы и молнии. Подумать только, какой скандал! Какой стыд! Щеки у нее побелели от гнева, и, казалось, еще ярче загорелись темные глаза. Где Пономарев? Сейчас она ему покажет.
— А что случилось, Катюша? — заискивая, вьется вокруг Черникин, предвкушая скандал. — Может, нужна моя помощь?
— Иди ты знаешь куда… — сердится Катя и замахивается на него кулаком.
— Бей своих, чужие бояться будут, — хохочет Черникин. — Сейчас я его приволоку. Мигом.
Спустя минуту он привел Пономарева, растерянного и взлохмаченного, на суд праведный.
— Тебе поручали встретить старого большевика? — спрашивает Катя таким ледяным тоном, от которого бедняга даже вздрогнул.
— Поручали. Я встретил, — встрепенулся Пономарев, обрадовавшись, что ни в чем не виноват. У него была тайная мысль пригласить Катю на вальс.
— Ну и кого же ты встретил, балда?
— Как кого? Ветерана, — снова пугается Пономарев Катиного жесткого тона. — Того самого. Участника революции и гражданской войны. Он сам подтвердил, что участвовал.
— А сторожа нашего, Кирилла-и-Мефодия, ты раньше никогда не видел? Ну, старичка, к которому мы в седьмом бегали проверять ошибки. Он грамматику здорово знает…
— Не помню, может, и видел… — У Пономарева сразу упал голос.
Юрка Черникин широко открывает рот и глубоко дышит, якобы изнемогая от смеха.
— Он его под ручку от самого парадного тащил, — сообщает он. — Кирилл-и-Мефодий в рабочей робе. Не хочет идти, упирается, а он ему: идите, идите, вас ждут в президиуме, пожалуйте бриться… А я-то решил, что он его по твоему поручению волокет…
— Эх, ты, — говорит Катя, — ценитель прекрасного! Тициан, Рафаэль, Микеланджело, — передразнивает она. — Умники какие-то дверь закрыли, а настоящий ветеран в другую школу ушел. Оттуда позвонили, спасибо вам говорят.
— Это я закрыл, — признается бедняга Пономарев.
— Ладно, иди, — машет рукой Катя. — Что с тебя, Рафаэля, взять…
— Кать, а Кать, — взывает Пономарев с последней надеждой. — А может, дадите слово Кириллу-и-Мефодию? Он ведь тоже участвовал. Какая разница? Даже интересней. Свой все-таки.
— Постой-постой, — тихо говорит Катя и как завороженная смотрит на Пономарева. — Да знаешь, кто ты, Вовка? Ты гений. Ты мой светлый белобрысый ангел. Да ты знаешь, какая это будет сенсация! Ведь у нас никто не знает, что Кирилл-и-Мефодий наш собственный живой ветеран. А мы-то чужих приглашали. Где он? — почти кричит в восторге она.
— В президиуме на самом краешке уместился, — не в силах сдержать чувства, орет Черникин. — Бежим!
И все трое помчались по гулкому коридору к актовому залу.
Успех выступления Кирилла-и-Мефодия превзошел все ожидания. Оказалось, он воевал во время гражданской войны в армии Буденного, был знаком и с Ворошиловым. И все, что казалось такой далекой историей, вдруг ожило, приблизилось.
Удался и хроникальный киномонтаж по истории комсомола. После него состоялась товарищеская встреча смешанных команд из 10 «А» и 10 «Б», которая проводилась по подобию телевизионных КВН и за которую отвечала Женя Синицына.
Команда «Красная шапочка» состояла из девочек, а «Серый волк» — из ребят. Соревнования прошли оживленно. Болельщики горячились, выбрасывали над головами лозунги: «Нам не страшен Серый волк», «Спасайся, Красная шапочка!» Они до того расшумелись, что председатель жюри пригрозил удалить наиболее ретивых.
«Кто самый известный парикмахер в мире? — спрашивала представительница «Красной шапочки». Ребята чесали затылки. «Севильский цирюльник», неучи! А кому Айвазовский посвятил картину «Девятый вал»? Кто такой Рильке?»
«Сколько килограммов весил первый искусственный спутник Земли? — в свою очередь, наступали из команды «Серый волк». — Сколько ступеней имела ракета, доставившая его на орбиту?»
Девочки не терялись: «А сколько ступенек у крыльца нашей школы? В каких трех событиях яблоко сыграло решающую роль? Сколько стоит килограмм соли?»
Под общий хохот выяснилось, что никто не знает.
Затем было состязание на лучшее знание электроизмерительных приборов. Победили девочки, поскольку многие из них проходили практику на приборостроительном заводе. Команде-победительнице в качестве приза был преподнесен венок из сухих лавровых листиков, нанизанных на нитку. Каждому члену команды достался лавровый листик. Женя подошла к Косте — он был в спортивном костюме, явился на вечер прямо с тренировки, — лицо ее горело веселым оживлением, она разорвала свой листик надвое. Половину протянула ему:
— Побежденному от победителя. Прими, как залог твоих будущих побед.
— Спасибо. Постараюсь оправдать твои надежды, — торжественно заявил он и тут же отправил в рот подарок и принялся его старательно жевать.
— Ой, что ты делаешь, безумец?
— Так он надежней сохранится. Навсегда перейдет в мою плоть и кровь.
— Ну ладно, — успокоилась Женя, — тогда и я съем свой кусок. Только запомни, — она старательно жевала, — чтобы побеждать, нужно быть смелым.
В этот момент лицо Кости вытянулось. Женя оглянулась. Костя глазам своим не верил. К ним подходил, зловеще, как ему показалось, улыбаясь, артист, которого они с Романом обхамили в ресторане. Первым движением было сломя голову броситься прочь, спрятаться в толпе, испариться. «Вот так влип!»
Однако путь к отступлению был отрезан. И Косте ничего не оставалось, как взять инициативу в собственные руки.
Костя заторопился к нему навстречу.
— Женя, я сейчас. Здравствуйте…
— Здравствуй, простой советский рабочий. — Артист протянул Косте правую руку, а левой потрепал по плечу.
У Кости отлегло от сердца.
— Как поживаешь, браток?
— Хорошо, спасибо. Вы извините…
— Ничего, ничего, всякое бывает. Рад тебя видеть. А где же твой колючий приятель? Тебя я сразу приметил. «Ага, вот где, думаю, он попался, мой должник…»
— Мы хотели отдать деньги. Честное слово. Только адреса не знали.
— Какие там деньги! Пустяки. — Голос у артиста глуховатый. Разговаривая, он отрешенно улыбается краешками губ, видно по издавна усвоенной привычке, в то время как лицо его остается серьезным.
Затем артист подошел к Жене.
— … Вернусь и подожду тебя в вестибюле, — донеслось до Кости.
— Хорошо. Только обязательно приходи! — крикнула она ему вдогонку.
И, сияющая, подбежала к Косте. Такой веселой и счастливой он ее редко видел.
— Послушай, откуда ты его знаешь? — заговорила она, дергая Костю за рукав. — Ну, признавайся. Все равно заставлю. Не тебя, так его.
— Да так, случайно познакомились в одном месте.
— А почему он назвал тебя «простой советский рабочий»? — продолжала допытываться Женя.
— Почему? Гм, почему? Это привычка у него такая, — соврал Костя. — Он всех так называет. А ты-то его, собственно говоря, откуда знаешь?
— Откуда надо, — уже на ходу ответила она и, убегая, показала Косте язык.
В самом дальнем углу, за чудом сохранившимся со старинных времен разросшимся фикусом, одиноко сидел Роман. Артиста он не заметил, но вскоре после его ухода покинул свое убежище. Все какие-то другие. Вроде бы повзрослели. Это потому, что в своих лучших костюмах и платьях. У парней стали заметней усики, у девушек — фу, наваждение, язык как-то не поворачивается называть их девушками: всегда были девчонками, а то на тебе, девушки, — так вот, у девушек стрижка — ах, ах, закачаешься, подведенные глаза блестят, как у кинозвезд, а уж платья-то, платья — ко-рот-ко-ва-ты, не закрывают коленок.
Нет на них Великой Мымры. Не пришла. Жаль… Ее бы сюда вместо дворника с метлой в руках — враз бы вымела всю безнравственность, изжила бы под самый корень.
Гремит музыка. На коленки никто не обращает внимания. Чугунов в новом черном костюме и при зеленом галстуке. Скажите-ка, аристократ высшего качества, галстук нацепил и теперь боится пошевельнуться, словно на шею картину повесил, и улыбается. Черникин где-то раздобыл галстук-бабочку и носит ее как орден или по крайней мере медаль «За спасение утопающих».
