Гавриил Кунгуров - Артамошка Лузин
Старая Талын не могла налюбоваться Агадой. Она смочила ее волосы своими слезами, и Агада слышала, как бьется от радости сердце матери. Подросла Агада и стала такая красавица, что даже Талязан с завистью смотрела на гладкие смуглые щеки Агады, на тонкие — тоньше ниточки брови, на живые, лукавые, как у лисички, глаза. Длинными ресницами вскидывала Агада, будто белка пушистым хвостом; глаза вспыхивали зеленым огоньком, а губы горели спелой костяникой.
…Саранчо из своего стада убил лучшего оленя. Горячее сердце, от которого поднималась тонкая струйка пара, он разрезал на две части — одну взял себе, другую подал Панаке. Печенку разделили сыновья между собой.
За едой говорили мало. Вкусная еда отняла у всех язык. Чалык ел плохо, поглядывал то на храброго Саранчо, то на остроглазую Агаду.
Саранчо заговорил первый:
— Славный друг Панака, ты спас мне дочь. Чем благодарить тебя буду?
— Храбрый друг Саранчо, — ответил Панака, — благодари моего младшего сына Чалыка — он спас тебе дочь, он вернул мне моих оленей.
Саранчо скривил рот, гордо вскинул голову:
— Этот мужичок еще молод для благодарностей, пусть подрастет.
Пушистые ресницы Агады сомкнулись. Чалык сдвинул брови, но, встретив грозный взгляд Панаки, потупил глаза.
Все молчали, только чмокали губами — тянули дым из трубок и пускали его над головами синими клочьями. Панака обиженно сказал:
— Женщины в моей семье нет. У Тыкыльмо глаза — дупла. Талачи для Одоя плохая хозяйка, совсем стала хворая, едва ноги носит. Нет женщин — некому ставить чум.
— Славный друг Панака, не много ли ты с меня просишь?
Панака обиделся:
— Панака стар, волосы его белее снега, ему не нужна молодая жена. Но у Панаки есть старший сын, славный Одой. Чем он плох, скажи, Саранчо?
Агада, сидя на корточках, спрятала голову в воротник своей парки, плечи ее вздрагивали. Чалык вышел из чума и без оглядки побежал в тайгу. На пригорке он наткнулся на оленей, отыскал серого с пятнышками, на котором ехала Агада, и обхватил его за шею. Умное животное испуганно смотрело большими круглыми глазами, мотало головой. Чалык шептал:
— Никто не видит моего сердца. Может, добрый олень поймет мое горе… — и целовал серого в мягкую морду.
Панака и Саранчо долго сидели, молчали, потом поменялись своими охотничьими ножами и табакерками. Наконец Саранчо кивнул головой:
— Пусть Агада будет второй женой Одоя.
Часть третья
Казаки в тайге
Егорка Ветродуй сидел на вершине лиственницы и, пугливо озираясь по сторонам, бормотал заикающимся языком что-то нескладное и непонятное. Внизу, под деревом, стоял Пронька Зарубин. Глаза его метали искры, он бил по стволу толстой дубинкой, сердито орал, потрясая огромной, черной, как смоль, нечесаной бородой:
— Слазь, дохлый, слазь! Убью!
Поодаль сидели на земле понурые, ободранные, усталые казаки.
Егорка сбился с пути и завел казачий отряд в такую глушь, что целую неделю бродил отряд вокруг одной и той же горы, а выбраться из каменистых россыпей и буреломов не мог. Половина лошадей сдохла, а пеший казак — не казак! Запасов еды давно не было. Кормились казаки кто как мог.
Да и людей поубавилось. Вместе с лошадью скатился со скалы бравый казак, весельчак Ивашка Певчий. Ни Ивашки, ни его гнедка не могли отыскать казаки — проглотило Ивашку зеленое ущелье. Во время бури насмерть убило стволом сухой ели казака Саньку. Утонули в кипучей реке торопливые Пашка и Лука Зонины. Да разве всех пересчитаешь! Тайга — она словно зверь ненасытный!
Егорка Ветродуй не слезал с дерева, словно его веревками накрепко прикрутили к смолистому стволу. Видно было, что не по добру очутился казачий поводырь на вершине дерева.
Осмотревшись по сторонам, Егорка закричал:
— Братики, никак река?
— Где?
Егорка ткнул грязным пальцем в сторону запада.
— Слазь! — гремел Пронька Зарубин. — Слазь, треклятый!
— Засекете… — бормотал Егорка. — Чую, ей-бо засекете!..
— Не трону, слазь! — уговаривал Пронька.
— Чтой-то не верю… — голосил Егорка.
— Слазь! А то дерево срублю!
— Побожитесь, казачки! — вопил Егорка не своим голосом.
— Вот те крест! — подскочил к дереву юркий казачок Петрован и перекрестился.
Егорка несмело стал спускаться с дерева. Едва его ноги коснулись земли, как спину резанула боль. Егорка, увертываясь от свистящей плети, вопил:
— Ай-ай-ай! Креста на вас нет, клятвонарушители! Бог-то, бог, он ведь все видит! Все видит!
— Веди, не мешкай, веди к реке, — торопил Пронька. — Коли реки не окажется — не сносить тебе головы, Егорка!
Лошади с трудом переходили каменистые преграды, падали, разбивались в кровь, жалобно ржали. Густые заросли колючего кустарника хлестали казаков по лицу, как плетьми. Крики, вопли, брань нарушали тишину тайги, и она отвечала несмолкаемым эхом.
Отряд добрался до реки. Все вздохнули с облегчением. Дул резкий, колючий ветер. Уходила осень.
Стали казаки жилье ставить, к зиме готовиться. Выбрали место, но не успели и оглянуться, как ударила снежная пурга. Потонула тайга в снежных заносах, закружилась в белых вихрях. Лошади без корма падали одна за другой. Сковало реку льдом, лишь черные полыньи дымились серым туманом.
Пришла таежная зима. Лютый мороз крепчал с каждым днем. На лету замерзала птица. Земля трескалась, охала и громыхала. Деревья, одетые в кружевные узоры, скрипели протяжно. Тайга шумела беспокойно, тоскливо.
Повесили головы казаки, сидя в землянках, жались к очагу, кутались в рваную одежонку. С трудом добывали еду. На реке в прорубях ловили окуней, щук, тайменей. Оравой загоняли таежных зверей; делали снежные завалы, густые заломы, ставили ловушки, а потом гнали с гиканьем одуревшего зверя к снежным наносам. Обессиленного зверя били из пищалей, рубили саблями, кололи ножами. Перебивались кое-как, коротая длинные зловещие ночи. Сколько сказок, прибауток да загадок, былей и небылиц порассказали, тому и счета нет.
Зима свирепела. Свирепели и казаки. Чаще и чаще метали злобные взгляды на атамана своего Проньку Зарубина. Егорка Ветродуй от страха не вылезал из темного угла, шепотом читал молитвы о спасении своей души.
Куда ни кинешь взгляд — без конца, без края тайга да горы, снежные бугры, валежины столетние, коряжины да каменья — глыбы оледеневшие. Страшные места, глухие, нехоженые и неезженые. Глушь таежная — родина зверя лютого, ветра буйного да птицы вольной.
Загоревал Пронька Зарубин. Сидя на грязных нарах, тер он кулаком распухшие от едкого дыма глаза и день и ночь думал, как от беды избавиться.
Однажды атаман вышел из землянки. Буря рвалась и металась в бешеных вихрях, с ног сбрасывала.
Долго ждали атамана казаки, так и не дождались. Наутро шапку атаманову в сугробе подобрали да волчьи следы на снегу разглядели. Утащили волки атамана, утащили от самой землянки. Мало горевали казаки, выбрали в атаманы Терешкина.
Собрал новый атаман весь казачий отряд в одну землянку и мрачно сказал:
— Тайга люта. Головы свои ломайте, что делать будем. Казаки мы теперь пешие, бывалого человека, умельца подорожного не имеем. Не сгинуть бы в лютой тайге, не лечь бы костьми на каменья острые.
Егорка Ветродуй и дышать боялся — ждал расправы; забился он под нары, чтоб и на глаза казакам не попадаться.
— Ну и зима! Жгуча, да и свирепа. Не только роду человеческому, а даже деревам вековечным жизни нет: трещат, лопаются, стонут от боли… Земля охает под снегом… Река подо льдом беснуется… Сплошная лютость!
Говорил атаман да на казаков посматривал: кто, мол, помирать собрался — помирай скорее, ждать нечего.
— Ведомо ли вам, вольны казаки, — продолжал атаман, — что с позором в Иркутск пойдем, с пустыми руками? Вот как есть, с пустыми руками.
— Пойдем ли? — не вытерпел Ивашка Стрепетов. — Може, к весне все перемрем до единого.
— На все воля божья, — вздохнул кто-то в темном углу.
— Бог-то бог, да сам не будь плох! — засмеялся атаман.
— Спросить бы надо с тебя, коли ты есть атаман! — горячился Ивашка.
— Помолчал бы ты, Ивашка! Не тебя ли в атаманы выбрать? — зашумели казаки. — Прокормимся, ведь не безрукие!
Встал казак Никита Малый. Разгладил жиденькую бородку, шапкой об пол ударил:
— Не гоже казакам горюниться, мы не бабы! Зима от лютости своей вот-вот отойдет, обмякнет. Примечаю это по солнцу да по деревам. А там и весна, распалится река, и поплыли казачки, поплыли!
Загремели голоса:
— Поплыли!
— Река — воля казачья!..
Порешили рекой плыть. Плыть на север, без подарка царю не возвращаться.
И опять потекли злые ночи. Дымились землянки из-под снега, бились люди с буйными ветрами, гонялись, как бешеные, за зверем, тонули в синих снегах.
