Геннадий Михасенко - Неугомонные бездельники
Мы расселись кто как и принялись жевать, припивая воздухом.
— Пацаны, а что с Юркой-то? — спросила Мирка. — Чего молчите?
— А чего о нем говорить — предатель, — сказал я. — Если очень хотите — пожалуйста.
— Еще бы! — воскликнула Мирка. — То свой, свой был, то вдруг предатель!
— Ну, слушайте.
И я рассказал, как мы со Славкой услышали в гараже вскрик, как подкрались и застали там всю Юркину банду, как затаскивали камеры обратно и как дрались на следующий день.
— У-у, — протянула Мирка. — Я думала — так себе, а тут вон что!.. Тогда, конечно…
И больше — ни слова о Юрке.
Рядом тихо шелестели вершины тополей, выше плыли облака, а еще выше пылало солнце, и нам, приподнятым метров на шесть над землей, до всего этого было не так уж далеко.
Мы все уже съели, а продолжали сидеть, молча и расслабленно, точно убаюканные высотой, шепотом листьев и бегом облаков. Томка держалась за железное ребро конька, точно крыша могла качнуться и стряхнуть ее вниз. Люська, поджав ноги и заплетая свои безбантичные косы, смотрела далеко за мехмастерские и за железнодорожные пути, туда, где, скрытая маревом, протекала Обь. А Мирка, зажав губами фантик, пощелкивала по нему пальцем и задумчиво щурилась.
— У кого есть лишняя метла? — внезапно спросила она. — И вообще, у кого что есть?
И сразу все завозились, завздыхали, забубнили. Выяснилось, что метел у нас пять — как раз, два лома — тоже хватит, лопаты и грабли есть у всех, а вот носилок — ни одних. Мирка сказала, что добудем вещь получше носилок, и указала на Анечкину сараюшку, где пузцом вверх лежала тележка без колес, почему-то похожая на убитого гуся.
Двор я разделил так: Славке, Борьке и себе — по дому, а два остальных дома — на троих девчонок.
— А мне? — спросил Генка. Он сидел со скомканной рубахой в руках, съеженный и хмурый.
— Ты, Генк, отдохни, — сказал я.
— Или баян вынеси и давани маршик, — предложил Борька. — А мы под него метлами — шук-шук!
— Нет уж — возразил Генка. — На баяне я вам и потом могу сыграть. Я хочу метлу. Соло на метле. Дайте мне тоже дом. Кровь из носа — справлюсь!.. То есть нет, кровь больше не пойдет! — И он осторожно пощупал свой тонкий, как будто прищемленный дверью носик.
— Ну, ладно. Девчонкам оставляем один. Кончите поможете нам. Все!
И мы спустились.
Генку я завел к себе Он хорошенько умылся, надел мою чуть большеватую рубашку, я взял в сенях метлу и мы отправились на свои рабочие места.
Мой участок был психически трудным тут жил Юрка Бобкин. Не чистить бы тут, а навалить бы сюда еще больше хлама, и торчи он среди чистого двора, как бельмо в глазу, чтобы все поняли, каков есть Бобкин! Но в этом же доме жили Головачевы и еще четыре семьи, так что черт с ним, с Юркой!
Справа от меня трудились девчонки, Мирка с Люськой, а Томки все не было — опять, наверно, со своей сумкой где-то промышляет. Чирей на талии!
Метла моя была новенькая, проскребала землю до черноты. Я мел от крылечек к забору и к центру. Сперва неловко было чувствовать на себе удивленные взгляды из окон, потом ничего. Пусть смотрят и радуются, что и на этот раз «для нас» и «для всех», как говорила мама, совпало. Зато скоро не совпадет, когда за чистотой двора последует его освобождение! Как «Союз Чести» найдет и решит!
Дойдя до Юркиного крыльца, я вдруг подумал, что хорошо было бы, если бы Юрка сейчас вышел и начал ехидничать над нашей уборкой: или вынес бы тряпку и предложил мне помыть их крыльцо, или бы сел на нижнюю ступеньку и давай бы пощелкивать семечки, выплевывая шелуху мне под метлу и приговаривая, мол, вот тут мети, вот тут и вот тут. Ох, и налетел бы я на него! Ох, и треснул бы его голиком по горбушке — похлеще Анечкиной поварешки!.. Но молчала квартира Бобкиных, и я аж вздохнул, жалея, что мой воинственный пыл пропадает попусту.
И вдруг вижу — влетает во двор Пальма — и обрадовался, что хоть тут сейчас душу отведу, потому что за Пальмой примчится та боевая девчонка, и я один на один проверю ее боевитость. Только собака — через забор, девчонка — в ворота, с криком:
— Пальма! Пальма!..
Увидев меня и, наверно, сразу поняв, что предстоит расквитываться, она осеклась, но не повернула назад, как было бы проще, а медленно пошла к забору. Пошел к забору и я, заметивший, в каких подсолнухах укрылась Пальма. Приподнявшись на носки и закусив палец, девчонка принялась тревожно оглядывать огородную зелень, но зелень так разнесло, что попробуй различи там что-нибудь. Я уж хотел было спросить, ну как, мол, твое самочувствие, но позади хлопнула дверь, и мы враз обернулись. Это вышел пацаненок. А я внезапно подумал, что ведь девчонка стоит одна на виду у всего чужого двора и ждет беды в любой миг, а тут еще я, храбрец, выискался. Во мне что-то дрогнуло, и я торопливо проговорил:
— Вон она, Пальма!.. Вон за подсолнухами!
— Где? — радостно встрепенулась девчонка.
— Пойдем покажу.
Я откинул калитку, схватил вдруг девчонку за руку и потянул за собой по лабиринту межгрядных тропок прямо к овчарке. Девчонка не сопротивлялась и, только увидев Пальму в двух шагах, рывком остановила меня.
— Я сама, а то еще цапнет.
Чтобы не наступить на грядку, она обняла меня за пояс, обошла, чиркнув бантом по моему носу, и, ласково поругивая собаку, прицепила ее к поводку.
Из огорода я выбрался первым и придержал калитку. Проходя, девчонка серьезно глянула на меня и сказала:
— Спасибо. Тебя как звать?
— Вовка.
— А меня Марийка.
Мы бы наверняка еще о чем-нибудь поговорили, но Пальма дернула и, как строгая мамаша, потянула Марийку за руку прочь от внезапного и, может быть, рискованного знакомства. Когда они скрылись за воротами, я сообразил, что на Марийке был сарафан с такими большими красно-белыми клетками, что хоть играй на нем в шахматы.
Со мной что-то случилось. Я забылся и не сразу понял, чего шумят и куда бегут пацаны. А это махали руками и весело созывали на помощь работавшие справа девчонки.
Через минуту мы обступили их, и Люська, показывая на здоровенный каменище, пояснила, что из земли торчало всего сантиметров пять, она начала копать и вот какую штуку выкопала. Вчетвером мы попробовали вытащить камень, но сил хватило только на то, чтобы поставить его на попа.
— Генк, ты об него запнулся? — спросил я.
— Когда?.. А-а, не помню. Может быть.
— Уж сотня коленок здесь точно разбита, — сказал Борька.
— И сотню еще разобьют. Надо убирать.
Генка наклонился и проговорил:
— А если углубить яму, и пусть себе лежит?
— А что, мудро, — сказал я. — Ну и баянист! У тебя, Генк, голова не только музыкальная, но и техническая.
Генка сиял.
Мы быстро углубили яму, опрокинули камень, засыпали землей и утрамбовали пятками. Сто коленок спасены!
— Отбой! — крикнул я. — Всем на отдых! В холодок.
Мы собрали инструменты и забились в Борькин подкрылечник.
— Что это за девчонка была? — шепотом спросила Мирка.
— Какая?
— С собакой.
Я вспыхнул и ответил:
— Марийка, из двора напротив.
— Вы знакомы?
— Только что познакомились.
— А-а, — протянула она. — А Томки нет.
Мне показалась тут подковырка, и я зло спросил:
— Ну и что?
— Как что?.. Ты комиссар или нет? — вспылила Мирка. — Наше первое дело, а ее нет!.. Наказать надо!
— Накажем, — вздохнул я, вдруг почувствовав какое-то равнодушие к тому, что Томки нет, что ее нужно наказать и что она вообще существует на белом свете.
А Томка — тут как тут, занырнула в дверь и, всплеснув ладонями, оправдалась:
— Не ругайтесь, меня мама в магазин посылала!
— Так и знал, — грустно проговорил я, глядя вниз.
— Хоть бы совесть имела! — бросила Мирка.
— Пожалуйста, я могу уйти, если я бессовестная, — заявила Томка, разводя руками.
Тут я поднял взгляд, чуть подался вперед и, охваченный внезапным жаром, чуть не крикнул, чтобы она уматывала на все четыре стороны, но Славка опередил меня.
— Поработай, — сказал он мягко, — потом уйдешь.
Томка в колебании и раздумье, а может быть ожидая моего приглашения — ха-ха! — постояла некоторое время, потом села на край доски рядом с Люськой.
— Слушайте, союзнички, мы ведь отдыхать сели, — сказал Борька, — так давайте хоть в суд сыграем, что ли.
— Давайте! — согласились все враз, и сразу стало проще.
Борька принес бумаги, карандаш, нарвал семь одинаковых полосок, на четырех написал «вор», «сыщик», «судья», «палач», скатал их трубочками и, встряхнув в горсти, высыпал на табуретку. Мы расхватали писульки. Последнюю нерешительно взяла Томка. Судье и палачу хорошо, они в любом случае наказывают или вора, или сыщика, если он ошибется.
— Я сыщик, — сказал Борька. — А вор… — Он повел подозрительным взглядом и едва дошел до Томки, она бросила бумажку и, засмеявшись, сунула лицо в ладони. — Томуся вор, — Борька развернул ее бумажку — «вор».
