Мальчик из джунглей - Морпурго Майкл
Чарлина тонкая клочковатая шёрстка топорщилась на макушке, поэтому вид у неё всегда был взбудораженный. Её глаза напоминали перевёрнутые, обращённые друг к другу запятые. Что-то в ней было забавное, точно в клоуне. Но когда она дурачилась и выделывалась, чувствовалась в этом какая-то грустинка – как и у всякого клоуна. Бегать-прыгать она умела лучше мальчишек, и это было очень даже кстати. Потому что Тонк с Бартом иногда накидывались на неё, словно сговорившись. Но у Чарли всегда хватало проворства улизнуть от них. Стоило мне побольше повозиться с Чарли, как мальчишки-орангутаны начинали ревновать и норовили наподдать ей как следует. В общем, приходилось делить любовь более-менее поровну между всей троицей.
Однажды я решил, что пора нам покинуть убежище, которое так долго служило нам домом. Беда была в том, что малыши гадили прямо в гнездо, и запах привлекал полчища мух. И к тому же заканчивались доступные фрукты. Добывать еду для малышей приходилось всё выше; каждая новая вылазка была опаснее. Будь у меня сила и ловкость взрослого орангутана, я бы не стал спускаться, а двинулся бы дальше прямо по кронам. Я сам видел в тот ужасный день на поляне, как они перемещаются: хватают ветку, сгибают её, а потом эта ветка, распрямляясь, переносит их на соседнее дерево, где фруктов побольше.
Но у меня-то так не получится.
Карабкаться по деревьям я наловчился, это да. И совсем не боялся. Я куда увереннее прыгал и удерживал равновесие. Но пропрыгать с ветки на ветку все джунгли, как орангутаны, у меня точно не выйдет. Руки, плечи, пальцы – всё у меня не то. И гибкости мне не хватает.
В общем, рано или поздно придётся слезать вниз. Причём скорее рано, чем поздно. Мы спустимся и отправимся на поиски другого дерева. Вокруг него будет расти много фруктов, листья у него будут густые и широкие, чтобы воды на них скапливалось побольше. А главное, чтобы там нашлось подходящее место для нового гнезда, в котором мы укроемся от любопытных глаз. И всё-таки покидать старое гнездо мне не хотелось. Не хотелось снова рисковать.
Но в конце концов всё решилось само собой. В один прекрасный жаркий день мы все вместе лежали в нашем гнезде, и вдруг наверху раздался какой-то шорох. Поначалу я даже и внимания не обратил, но шорох не утихал, а малыши начали тревожиться. Они негромко попискивали и беспокойно поглядывали наверх. Я никак не мог понять, отчего они так всполошились.
А потом понял. Среди зелёных ветвей тёмной тенью выделялся большой орангутан. Он сидел, рассматривая нас, почёсывая шею, позёвывая. И не сводил с нас пристального взгляда. Уходить он явно не собирался. Он пришёл сюда, чтобы остаться. Во всём его облике не чувствовалось ни досады, ни тем более злости. Он не похвалялся своей силой, не тряс ветки в гневе. Но и так было ясно, что он не отступится. Взрослый орангутан по-своему говорил нам: идите-ка подобру-поздорову отсюда, а не уйдёте – пеняйте на себя. Малыши уже совсем с ума посходили от беспокойства. Угомонить их можно было только одним способом – двигаясь. Пора уходить из гнезда. Но пороть горячку я всё же не стал – сначала внимательно прислушался, не доносятся ли из джунглей какие-нибудь тревожные сигналы. И только после этого наконец решился на спуск.
Внизу малыши вцепились в меня пуще прежнего – наверное, боялись, что взрослый орангутан погонится за нами. Но орангутана было не видно и не слышно, и я о нём быстро позабыл. А вот они – нет. Я нашёптывал малышам ласковые слова, пел им песенки – гимн «Челси» был их любимой, – и чем дальше мы уходили от гнезда, тем спокойнее они становились. Я и сам немного успокоился – уже не так боялся, что мы нарвёмся на охотников с собаками. И на самом деле я не искал другое дерево для гнезда. У меня появилась новая мысль.
На эту мысль меня навёл ручей. Она уже приходила мне в голову, когда я ещё был с Уной. Если всё время идти вдоль ручья, непременно придёшь к реке, а там и к морю. И у моря меня, возможно (ну почему нет?), ждёт мама. Вдруг она сумела выжить. Я-то думал, что уже выкинул всё это из головы, но, оказывается, надежда никогда меня не покидала. Всякое ведь случается. Вполне возможно, что мама сейчас меня разыскивает. А я ведь не могу всю жизнь жить в джунглях и прятаться в ожидании Уны. Нужно попробовать выбраться, найти маму. Я пойду вдоль ручья, и пусть он ведёт меня, куда вздумается. Ночевать будем каждый раз на новом дереве и уж как-нибудь прокормимся по дороге.
Мы пошли вдоль берега, и я сделал очередное открытие: оказывается, малыши-орангутаны боятся воды. В ручей их никакими коврижками не затащишь. Но и сидеть на берегу без меня им не понравилось. Они видели, как мне хорошо плескаться в ручье. Как я пью, плаваю и моюсь. И наконец чуточку осмелели и рискнули подойти к самой воде. Чарли первая отважилась макнуть в воду палец и пососать его. По её примеру Тонк с Бартом тоже принялись пить, хотя и держались по-прежнему насторожённо. Ну уже хоть что-то. Правда, заманить их в воду мне всё же не удалось, как я ни пытался.
За время наших скитаний я не уставал удивляться: до чего же быстро эти малыши учатся! Они во всём мне подражали, даже в ходьбе. Орангутаны, конечно, передвигались в основном на четвереньках, но иногда вставали и на задние лапы, особенно, когда я шёл рядом. Чарли была большой любительницей ходить на двух лапах, держа меня за руку.
Стоило мне отшвырнуть палку, как тут же кто-то из орангутанов хватал другую палку и проделывал то же самое, а двое его собратьев повторяли за ним. Что бы я ни делал, они делали то же самое – кроме разве что плавания. По вечерам они помогали мне строить гнездо для ночлега. Они сгибали ветки и прутья, сплетали из них прочное основание, а потом приминали на нём свежую листву, чтобы получилась постель. Малыши были на диво толковые, они мигом соображали, как удобнее и быстрее проделывать то, чему они научились от меня. Иные ветки я и не мечтал согнуть, а им это было легче лёгкого. Инстинкт безошибочно им подсказывал, какая ветка нужна и где её взять. У них были такие сильные руки, плечи и пальцы – не то что у меня.
Чем дольше мы странствовали бок о бок, тем больше я убеждался, что мы очень похожи. Орангутаны, как и люди, испытывали кучу разных чувств: привязанность, ревность, страх, горечь, гнев, симпатию, сопереживание, радость и грусть. Они учились точно так же, как учимся мы, – на чьём-то примере или путём проб и ошибок. И как любая малышня, они обожали игры. И мы с ними резвились вовсю: играли в прятки и в догонялки, боролись, напрыгивали друг на друга из укрытия. И когда мы вот так возились все вчетвером, я чувствовал, насколько они доверяют мне, насколько считают своим. Я для них был как мать, а они для меня – как дети.
Но на самом деле больше всего мне нравились в них нечеловеческие черты. В посёлке мистера Энтони я насмотрелся на насилие и расчётливую жестокость. Орангутаны быть жестокими просто не умели. Природа создала их миролюбивыми и великодушными. Ну да, мне и люди такие попадались – Кайя, например, или мои близкие, или друзья дома. Но, размышляя о людях и животных, я мало-помалу пришёл к выводу: только люди способны осознанно быть жестокими. Не все, конечно, а такие, как мистер Энтони, убивающий ради наживы и для забавы. Люди, которые губят мир вокруг себя.
Всякий раз, когда мы устраивались на ночлег на очередном дереве, к нам со всех джунглей стекались гости – проверить, кто это к ним забрёл. Первыми всегда являлись гиббоны и разыгрывали целый спектакль у нас над головой. С подвыванием и уханьем они раскачивались, прыгали, точно хвастая, какие они выдающиеся гимнасты. Закончив представление, гиббоны рассаживались вокруг и пристально глядели на нас. Но потом им становилось скучно, и они уходили. Мне всегда хотелось, чтобы они остались. Таких акробатов ещё поискать! Движения у гиббонов плавные, изящные, непринуждённые, как у балерин. Иногда мне казалось, что они летают.
Гиббоны уходили, и на смену им частенько являлись целые семьи длиннохвостых лемуров. Они несмело подходили и таращили на нас свои светящиеся глаза. Но слишком приближаться лемуры всё же опасались. Все наши ночные посетители предпочитали держаться поодаль. Им просто было любопытно. Малышей наши гости как будто не особо заботили. Орангутаны на всякий случай оставались настороже, но пугаться не пугались.
