Виктор Баныкин - Бедовый мальчишка
Размахивая длинными руками, вымазанными в тавоте, парень повел их в сторону от поляны прямо через кустарник, то и дело подныривая под нависшие над землей ветки.
Шагов через сорок выбрались на старую просеку и сразу увидели гусеничный трактор. Трактор стоял, накренившись набок, у самого обрыва глубокого оврага, блестя высветленными до блеска ребрами гусениц.
— Как это тебя угораздило? — спросил Василий Родионович парня, подходя к сильной, все еще пышущей жаром машине, видимо, успевшей в это утро много поработать.
— Буровую вышку тут хотят ставить, — потупя взгляд, заговорил парень сиповатым баском. — Ну, а просека буреломом вся завалена — ни проехать, ни пройти… Четвертый день расчищаю дорогу. — Вдруг, шагнув в сторону, он пнул ногой ствол старого, поверженного ураганом осокоря. — Лешак этот виноват! Хотел цепями заарканить его за корни, да просчитался… Дал задний ход, чтобы поближе к дереву подъехать, а меня и потянуло назад — тут вон как покато. Думал, вместе с машиной в овраг громыхнусь.
— Мотор в порядке? — опять спросил Василий Родионович, на глаз определяя расстояние между трактором и пропастью.
— Кажись, в порядке, — не совсем уверенно проговорил парень. Чуть помешкав, он признался: —Я и подходить-то к трактору теперь боюсь; заведешь, а он…
Василий Родионович не дал ему договорить;
— Ребята, марш за хворостом! Бросайте под гусеницы… чтобы дорожка была вон до того места. — Проводив взглядом Родьку и Клавку, со всех ног бросившихся в ложок, он рывком сдернул с плеча легкий рюкзак и вплотную подошел к парню. — А мы с тобой… как тебя, герой, величать прикажешь?
— Васькой, — краснея до корней волос, пробормотал парень.
— Тезки, значит, мы с тобой! — И Василий Родионович ободряюще улыбнулся. — А мы с тобой, Вася, вот чем займемся: вобьем у обрыва позади трактора крепкие колья, привалим к ним бревно на всякий пожарный случай, потом заведем мотор и…
Полуоткрыв рот, Вася уставился на Василия Родионовича округлившимися от изумления глазами.
— А вы что, разве…
— А я, парень, на войне танкистом был…
После «подготовки к старту», как в шутку сказал Василий Родионович, долго не могли завести трактор. Пришлось раза три заглядывать под капот. А когда наконец мотор заурчал ровно и благодушно, Василий Родионович ловко вскочил на сиденье и замахал рукой, предлагая всем уйти с дороги.
Стоя под кленом около Клавки, прижимавшей к груди сжатые кулаки, Родька не спускал с отца чуть косивших настороженных глаз. А тот, ни на кого не глядя, побледневший и строгий, почему-то еще медлил, не включая скоростей.
И хотя Родька ждал этого момента с секунды на секунду, наступил он совершенно внезапно: трактор вдруг взревел, взревел так, что задрожала вокруг земля и, подминая под себя хворост, рванулся вперед, прочь от края пропасти.
Муравьиная куча, остроконечным грязно-рыжим колпаком торчавшая неподалеку от обрыва, сразу вся осыпалась, но этого никто не заметил.
Остановив трактор на середине просеки, отец Родьки спрыгнул на землю. Лицо его покрылось мелкими капельками пота, отчего оно будто преобразилось — посветлело и помолодело.
— А машина у тебя ничего себе, стоящая! — сказал Василий Родионович трактористу.
Родьке хотелось броситься отцу на шею, как он делал это маленьким, и целовать его в губы, в лоб, в колючие щеки, но он решился только на то, что подошел к нему близко-близко и осторожно, украдкой притронулся ладонью к его шероховатой, выпачканной машинным маслом руке.
Ни Василий Родионович, ни ребята не знали, сколько прошло времени, пока они хлопотали вокруг трактора. А когда Вася, улыбнувшись во все широкоскулое, простоватое, ничем не выразительное лицо, распрощался с ними, вскочил на стального коня и поволок в глубь просеки старика осокоря, отец Родьки вдруг вспомнил про свои карманные часы.
— Эге, — покачал он головой, — уже половина шестого. Пора и домой!
— Да неужели? — всплеснула руками Клавка. — А я думала… думала, и двух еще нет!.. Дядя Вася, а вы всю рубашку выпачкали. Смотрите-ка, сколько пятен!
Василий Родионович махнул рукой:
— Не велика беда, Клава. Рубаху выстирать можно…
Едва они тронулись в обратный путь, снова пробираясь между зарослями кустарника, как позади что-то ухнуло, и по оврагу покатилось гулкое эхо.
Родька, шедший первым, остановился сразу как вкопанный. На него налетела Клавка, со страху метнувшись вперед…
— Ой, дядя Вася! — закричала она. — Это трактор взорвался!
— Подождите здесь, я сейчас, — сказал Василий Родионович и быстро пошел назад.
Выйдя на просеку, он уже не увидел ни кольев, вбитых у края оврага, ни муравьиной кучи. Там, где стоял полчаса назад трактор, зияла пропасть. Над обрывом нависли измочаленные гусеницами хворостинки.
А где-то вдали рокотал трактор. Вася, наверно, даже не слышал шума обвала.
Василий Родионович заторопился к ребятам. А они уже шагали ему навстречу.
— Папа, ну чего там? — нетерпеливо спросил Родька.
— А ничего особенного, — равнодушно проговорил Василий Родионович. — Просто камень полетел в овраг. Тут, в горах, такое часто бывает.
Всю дорогу Василий Родионович шутил, смеялся, будто он и не устал. Родька давно уже не видел отца таким веселым.
У самого Отрадного, замедляя шаг, Василий Родионович сказал:
— Давайте-ка, молодежь, напоследок песню споем, а?
— А какую, дядя Вася? — с готовностью спросила Клавка.
— В пионерах когда ходил, у нас была такая любимая… про походы, про дружбу, про картошку печеную в золе костра: «Ах, картошка, объеденье, денье, денье!..»
Родька уставился на отца удивленными глазами.
— Папа, а ты разве… тоже был пионером?
— А ты как думал? — засмеялся Василий Родионович. — Я и пионером был, и комсомольцем. Родился-то я в семнадцатом году!.. Ну, а песню нашу я, видать, совсем забыл. Да, начисто забыл!
И Василий Родионович сокрушенно вздохнул:
— Давайте тогда вашу. Какая у вас есть самая такая… с огоньком, а?
Родька и Клавка переглянулись и дружно запели про веселого незадачливого рыболова, в душе нисколько не сожалея о том, что они в этот раз так и не побывали на Бахиловой горе. Через некоторое время тихо, не очень уверенно Василий Родионович начал подпевать ребятам.
Глава третья
По утрам Родьку будил непоседливый, по-деревенски хозяйственный воробей. Свесив с покатой крыши веранды свою вертлявую голову, воробей вежливо, но громко и настойчиво спрашивал:
«Чи вы живы, чи вы живы?»
Родька, открывая глаза, потягивался и говорил:
— Жив, жив!
Весело чирикнув, воробей улетал куда-то по своим воробьиным делам, а Родька по команде «Гоп, встали!» соскакивал с кровати и начинал зарядку. Иногда он так увлекался, выполняя упражнение «бег на месте», что снизу ему начинала кричать Клавка:
— Эй! Родька! Ты опять гибель Помпеи устроил?
Веранда была большая, вдоль перил вся увешенная гирляндами вьюнков с просвечивающими на солнце листьями в тонких прожилках. Правда, листья на гирляндах уже кое-где стали блекнуть и желтеть, но лиловые и пунцовые граммофончики все еще распускались каждое утро, как весной.
На веранде у Родьки стояла кровать, стол и книжный шкафчик. Тут-то он и жил все лето. Переселение из комнаты на веранду у него называлось «выезжать на дачу».
А в самые душные июльские ночи к нему на веранду приходил и отец. Бросит на пол одеяло, простыню и повалится, будто срубленный дуб. Утром встанет и скажет:
— Ну и житье у тебя тут, Родька, прямо малинник! Спал как убитый!
Вот и сегодня, покончив с зарядкой, Родька намочил в тазу полотенце — вода за ночь похолодала и пахла анисовыми яблоками — и начал обтираться.
«А денек опять что надо!» — подумал он, подходя к углу веранды, где вьюнки расступались, образуя окно. Отсюда, как в раме, были видны склоны гор, круто спускавшиеся к Волге, и кусочек самой Волги.
Перекинув через плечо скрученное жгутом полотенце, Родька смотрел на пронзительно синеющую вдали Волгу — такой она бывает только утром — и улыбался. Он всегда улыбался, когда глядел на Волгу.
Но, пожалуй, пора и делом каким-нибудь заняться, у него нынче будет много всяких хлопот. И только собрался Родька отойти от «окна», как на Волге показалась яхта с остроконечным парусом. Солнце уже поднялось над леском левобережья, золотя безмятежно-спокойную гладь реки, но парус почему-то нежно и трепетно алел.
«Ну прямо будто Грей на своем «Секрете», плывет к Ассоль. Вот здорово!» — чуть вслух не сказал Родька.
А яхта с алеющим парусом, словно дразня и маня, медленно и горделиво проплыла вдоль берега, и Родька проводил ее жадным взглядом.
Позвольте вам сказать, сказать,
Позвольте рассказать,
Как в бурю паруса вязать,
Как паруса вязать… —
незаметно для себя вполголоса запел Родька, в такт словам прихлопывая ладонью по перилам.
