Галина Карпенко - Как мы росли
— Бал-ра мина! — пели ребята. — Бал-ра мина!
Чапурной, никем больше не замеченный, прикрыл за собой дверь, а представление продолжалось.
Васька учится ходить
В большое окно светило яркое солнце. Под окном стояло корявое дерево, и на его ветвях из коричневых почек выглядывали молоденькие зелёные листочки.
Васька ел манную кашу. Он был очень слаб и сидел в подушках. Кормила его сестра, Агриппина Петровна.
— Доедай, не оставляй свою силу. С завтрашнего дня будем учиться ходить.
— Я умею ходить! — обиделся Васька. — Ног у меня, что ли, нет!
— Умеешь, умеешь! Вот погляжу, как пойдёшь. — Агриппина Петровна собрала тарелки и вышла из палаты.
Сколько Васька лежал в госпитале, толком он не знал. Рядом с ним лежал на койке красноармеец Бочаров, раненный в руку. Он тоже лежал давно, и всё же, когда он прибыл, Васька был уже в госпитале — так говорили няни и сёстры.
Рука у Бочарова не заживала, рана гноилась, и палатный доктор, перевязывая его, каждый раз говорил:
«Нам бы к питанию кое-чего, и рана бы затянулась. А резать тебя бесполезно. Держи свою руку на солнышке».
И Бочаров теперь с утра выходил в сад.
Васька смотрел в окно, щурился на солнце, завидовал Бочарову и думал: «Хорошо бы сейчас сыграть в чижика!» Он с ребятами всегда весной на фабричном дворе играл в чижика. Васька размечтался: «Вот выздоровлю, настрогаю чижиков…»
Когда в палату вошёл для обхода доктор, Васька спал, сидя в подушках. Будить его не стали. Доктор посмотрел на него и велел открыть форточку, а Ваське полотенцем прикрыть голову, потому что он влажный, — как бы не продуло.
Через несколько дней Васька стал подниматься.
— Ну, есть у тебя ноги? — спрашивала его Агриппина Петровна.
Васька стоял и держался за кровать — шагнуть боялся.
— Ну, говорила я тебе — кашу надо есть!
Агриппина Петровна сначала его водила. Через день Васька бродил, держась за стены. А уже потом сам ходил по палате, по коридору и даже по лестнице.
— Скоро будешь играть в чижика, — говорил, глядя на него, доктор.
Он знал Васькины заветные мысли, знал даже и то, о чём Васька ему не рассказывал. Знал доктор и про то, как в метель спешил красноармейский отряд в село, где творили расправу белобандиты над бедняками и коммунистами. Из этого села и бежал Васька куда глаза глядят. Упал тогда Васька, и замело его снегом. Только, видно, его счастье — не проскакали мимо красные конники: заметили, подобрали.
«А парень-то знакомый», — сказал Чебышкин, к которому Ваську положили на повозку.
Когда Ваську оттёрли и внесли в дедову избу, комиссар Степан Михайлович спросил:
«Ну, бабкин внук! Что же ты в снег зарылся?»
«А я за вами бёг, — ответил Васька. — Они деда-то…»
А дед, кряхтя на печи, заступился за Ваську:
«Тут не только в снег зароешься — в землю живьём ляжешь, если их власть будет. Хорошо, вы поспели: спалили бы они нас».
«Почему же ты за нами бежал? Может быть, мы за сто вёрст были?» — не унимался Степан Михайлович.
Васька не знал, что отвечать. Он был счастлив!
«Глядите, — говорил Васька, — варежка-то только одна. Другую я потерял, когда бежал, что ли?»
«Эх ты, варежка! Поскачем обратно — десять найдём вместо одной. Десять вырастут», — шутил Степан Михайлович.
С тех пор Васька не отставал от комиссара ни на шаг. Только в бою расставались, а пока шёл бой — Васькино сердце, того и гляди, выпрыгнет, разорвётся! Страшно ему за Степана Михайловича. Он впереди всех, каждая пуля в него угодить может. Но на войне часто расстаются люди. Чуть было не расстался и Васька с комиссаром, а случилось это так.
Комиссаров приёмыш
Далеко, среди тамбовских лесов, на берегу реки, заночевал тогда отряд Красной Армии. Крепко спали красноармейцы на мякине в большой риге. Мякина — как перина. Морозы мартовские, последние, а прихватывает здорово. Сколько ночей на ветру, а тут такое прикрытие!
И Васька на мякине под чужой шинелью спал крепко, спокойно и видел сон, хороший сон.
Синело небо, уходила ночь.
Часовые ждали, когда придёт смена: прозябли, и клонило ко сну.
Вдруг загудел за рекой набат. Часовые за винтовки — тревога!
Набат гудит. Далеко село, на том берегу, а видно, как закраснелось сначала в одном конце, потом в другом и вспыхнуло на рассвете зарево пожара.
За рекой стрельба, пламя всё ярче. Жутко Ваське — зарылся в солому. Колючая солома, холодная… Хоть бы кто остался! Никого.
«Не пропаду, — думал Васька. — Кончится стрельба — побегу догонять. Только… кто там за рекой останется? Неизвестно, свои или чужие? Кто победит в бою? На войне по-всякому бывает».
Только к вечеру спустился Васька к реке. За рекой было тихо, выстрелов не слышно, и пожар погас — темно…
Васька пробежал по льду и узенькой тропочкой от проруби поднялся на крутой берег. От речки шли огороды, погреба, риги, а уже за ними дома.
Вот крайний дом — большой, крыша железная, сад кругом. Забор высокий, тропка от реки идёт к саду. Пошёл по ней и Васька. Притаился. Слышит — за забором голоса. Мальчишки спорят. Мальчишки — это не страшно, у них и спросить можно, кто в селе. Смотрит Васька в щель: правда, мальчишки. Сидят на корточках, шепчутся. Встал Васька во весь рост и тихонько свистнул. Мальчишки — врассыпную, а на снегу остался убитый человек.
— Чей ты? — Это мальчишки перемахнули обратно через забор и насели на Ваську. Они держали его кто за ноги, кто за руки. — Говори, чей?
— Дальний.
— Чей дальний?
— Пустите, один я… Ну!
— Драться будешь?
— Нет.
— А орать?
— Нет.
Мальчишки отпустили Ваську, только один продолжал держать его за руки и шёпотом продолжал допрос:
— Ну, говори!
— Московский я. Отстал от своих, — отвечал Васька.
— А не врёшь?
— Зачем мне врать!
— Докажи, что московский.
— А ты пусти руки!
— Зачем?
— Увидишь!
Мальчишка отпустил Ваське руки, а остальные придвинулись теснее, чтобы, если побежит, тут его и схватить. Но Васька не побежал: он шарил у себя за пазухой и не находил, что искал.
— Ну!
Васька чуть не заплакал от досады: растяпа, потерял!
— Звёздочку потерял — комиссар дал. Я её завернул и потерял.
Мальчишки смотрели на Ваську с недоверием. Какой комиссар, какая звёздочка?
— Проваливай-ка лучше, откуда пришёл!
— Мне отряд нужен. Комиссар Степан Михайлович. Некуда мне проваливать! — крикнул Васька.
— Тихо, ты! — сказал мальчишка, который допрашивал. — Давай пособи нам, а потом разберёмся, знает ли тебя Степан Михайлов-то.
И мальчишки, а с ними Васька подошли к убитому.
— Учитель наш… не поспел твой комиссар. Нам его хоронить надо — ну-ка опять бандюги вернутся, — а ты, чёрт, помешал!
— А где же захоронить, как?
— «Как, как»! Подсобляй!
Ребята вместе с Васькой подняли тяжёлое тело.
Молча несли мальчишки своего учителя. Ни разу не опустили его на землю, донесли до места.
— Ну вот, — сказал паренёк, который шёл впереди. — Теперь я слезу вниз, а вы спускайте, только разом.
Он спрыгнул в ямину и крикнул оттуда:
— Подавайте!
— Держишь, Серёжка?
— Держу.
И маленькие руки бережно опустили в могилу дорогого им человека.
— Большая ямина-то! Ничего, закидаем, не найдут!
…Сняли мальчишки шапки, постояли и пошли обратно.
Серёжка повёл Ваську в свою избу.
— Зачем привёл? — ворчала Серёжкина мать. — Нешто теперь в избу чужих водят?
— Не гуди! Ты бы лучше щей дала, чем гудеть-то, — сказал Серёжка.
Когда похлебали щей. Серёжка велел Ваське лезть на полати.
Утром Серёжкина мать стала расспрашивать Ваську:
— Чей, откуда? Как-то тебя мать отпустила!
Васька молчал.
— Вот растишь вас, растишь, а сынок о матери и думать позабыл! — причитала баба.
— Я не позабыл, — сказал Васька, — а матери у меня нету.
— Тогда поживи, не обидишь! Может, и у Серёжки отца не будет.
— Почему это не будет? — Серёжка хмуро посмотрел на мать. — Чего ты всё каркаешь?
— А ну как убьют? Война…
— Всех не убьют. Если таких, как отец, поубивают, кому тогда жить оставаться? — Серёжка покачал головой и сказал: — «Убьют, убьют»! Эх, бабы!
Он был постарше Васьки года на два, и мать относилась к нему уже как к взрослому.
— Затопляй, — сказал он матери, — я дров наколю.
Серёжка взял топор, и они пошли с Васькой во двор.
Серёжка рассказал Ваське, что отец его в Красной Армии, а в революцию был в Питере, откуда и прислал им с матерью письмо, что уходит на фронт защищать революцию. А в какую сторону ушёл воевать, не написал.
— Теперь вот жди его, когда объявится: А в деревне совсем мужиков нет. — Серёжка взмахивал топором и ловко колол полено за поленом.
