Олег Селянкин - Есть так держать!
Сломан винт… Выходит, в такое горячее время этот катер уже не сможет работать на переправе…
— Вот что, — сказал отец и замолчал, осматривая берег. Выражение лица строгое, в углах рта обозначились глубокие морщинки. — Сейчас каждая минута дорога. — И уже Курбатову: — Сколько человек вы сможете мне дать?
— Бери хоть всех.
Скоро отец распределил матросов по работам.
Как все просто у папы получалось! Винт под водой, и для того, чтобы сменить его, нужно поднять катер, обнажить его днище и гребной вал; а специальных подъемных средств нет, и поэтому отец предложил спустить в реку два бревна, а по ним лебедкой (она на любом катере есть и очень мощная) и вытащить катер на берег. Разве не здорово? Просто и быстро!
Вите казалось, что лучше не придумать, и вдруг голос Юсупова:
— Разрешите? Матросы предлагают сменить винт, не поднимая катера.
— Разве у вас есть водолазные костюмы?
— А мы с противогазом.
— Правильно! — обрадовался отец. — Теперь к вечеру мы наверняка все исправим!
Матросы принесли противогазы, Юсупов соединил их трубки в один длинный гибкий шланг, а Бородачев надел маску, присоединенную к шлангу.
— Готов к погружению! — услышал Витя приглушенный маской голос Захара.
К поясу Захара подвесили несколько камней, и он, держась руками за борт катера, пошел в воду. Скоро она сомкнулась над его головой. Только открытый конец шланга шевелился в руке Агапова.
— Уже пять минут под водой, — сказал отец, взглянув на часы. — Вызывать на поверхность будем? Вода очень холодная.
Ему ответить не успели: вода забурлила, и Захар всплыл рядом с катером. В его руке был сломанный винт, лопасти которого свернулись, как лепестки засохшего цветка.
— Он еле держался, — пояснил Захар, стуча зубами.
Потом принесли новый винт, и в воду полез Юсупов.
Вите надоело, и он пошел в каюту отца.
Она точно такая, как и на «сто двадцатом». Только на стенке висит папин китель. На столе лежит расческа.
Как все это дорого Вите!..
Когда в каюту вошли отец и Василий Николаевич, Витя уже спал. Георгий Павлович несколько минут смотрел на Витю, потом осторожно провел пальцем по завитку волос на его шее и тихо сказал:
— Совсем как у мамы…
И отошел к иллюминатору.
Курбатов исподлобья посмотрел на спину механика, потушил папиросу и спросил:
— Ну, а дальше как, Георгий Павлович?
— Что «как»? — переспросил тот, подошел к столу и сел напротив Курбатова.
— С Витей как?
— Что ж… Много я думал над этим, Василий Николаевич… Пусть остается здесь. Больше от себя не отпущу… А твое мнение?
— Честно скажу: привык я к нему и жаль расставаться. Но не здесь бы его воспитывать! Парнишка живой, за ним глаз да глаз нужен… Не испортим?
— Скажешь тоже! — обиделся Георгий Павлович. — Вдвоем-то не усмотрим?
— Вдвоем труднее. Вдруг наши взгляды на воспитание не сойдутся? Тогда что?
— Мудришь, Василий Николаевич! Взгляды на жизнь у нас одни, и никакой двойственности не будет. Оба мы с тобой прекрасно знаем, что если не пройдет парень настоящей школы, не хлебнет трудностей, то и хорошего человека из него не будет!
На палубе катера завыла сирена, раздался топот ног и голос вахтенного:
— Воздушная тревога!
— Опять идут бомбить переправу, — сказал Курбатов, схватил фуражку и бросился к выходу.
Георгий Павлович догнал его у трапа, взял за руку и спросил:
— Значит, вместе воспитывать будем?
И эти простые слова взволновали Курбатова. Он понял, что Георгий Павлович благодарит его, считает как бы вторым отцом Вити. Чтобы скрыть волнение, взбудоражившее душу, комом подступившее к горлу, он стиснул руку механика, помолчал немного и лишь потом сказал:
— Катера твои я видел, а вот с народом еще не познакомился.
— Народ — лучше не надо! Все уже побывали на фронте…
— Ого! — невольно вырвалось у Курбатова.
— А ты как думал? Здесь сейчас главное направление, и партия о нем особо думает.
Глава четырнадцатая
«ЗА ВОЛГОЙ ДЛЯ НАС ЗЕМЛИ НЕТ!»
Отец был рядом, но виделся с ним Витя редко. Забежит отец на катер на несколько минут, торопливо потреплет рукой по плечу, скажет:
— Ну, как дела, Витюша? Трудновато приходится? Ничего! Так просто хорошим моряком не станешь! — и снова торопится на катера.
Порой, конечно, трудновато Вите приходилось без нормального сна и отдыха. Но ведь всем остальным, работающим на переправе, было во много раз труднее. Битва за Волгу разгоралась все сильнее.
Фашисты теперь часто обстреливали из пушек и тяжелых минометов и левый берег. Но только один раз произошла маленькая заминка с ремонтом катеров.
Тогда обстрел был особенно яростным, неистовым, и один из матросов спрятался в щель. За ним полезли туда и другие. В это время появился Нестеров. Он спокойно подошел к катерам, потом к щели, остановился перед ней и крикнул:
— Товарищи коммунисты! Пока некоторые товарищи отсиживаются здесь, я думаю, что мы продолжим ремонт?
И хотя после этого разрывов не стало меньше, работы возобновились. С тех пор в щели лежали лишь непримятые опавшие листья.
Вите не удалось побывать в городе, но от раненых солдат, которых переправляли на катерах, он узнавал все, что там происходило. Да теперь и с левого берега многое было видно. Фашистские полчища навалились скопом на армию Чуйкова и прижали ее к реке, а в некоторых местах и сами вышли к Волге. Их пушки и минометы простреливали всю реку, и катера работали только ночью, а днем, спрятавшись от самолетов, исправляли повреждения, чтобы ночью снова пойти в город, приняв десант или загромоздив свои кубрики ящиками со снарядами, минами, патронами, мешками с мукой, концентратами и крупой.
А ремонт бывает разный. Пробоину в борту заделает любой матрос, но как быть, если пробоин много? Вот «сто двадцатый» только за последний рейс получил их двести двадцать четыре! Подумать только: двести двадцать четыре пробоины у такого маленького катера! Но он не утонул, не вышел из строя: два других катера пришвартовались к его бортам и, словно больного под руки, привели к стоянке, а уже через пять дней он снова ушел на переправу.
Или взять «сто тридцать девятый». Его мотор так исковеркало миной, что все даже рукой махнули: этот, дескать, уже отплавал свое. Только мотористы не сдавались. Они долго копошились в моторном отделении, всё осматривали, ощупывали мотор.
— Конец, отплавал красавец, — сказал пулеметчик с того катера. — Хоть пулемет сниму. Он-то мне еще пригодится.
— Уйди, нытик! — прикрикнул на него один из мотористов.
— Это я-то нытик? — вспылил пулеметчик. — Я?.. Да ты знаешь, что я с тобой за такие слова сделаю?!
Тогда и вмешался отец. Он бросил на железный палубный настил гаечный ключ, который держал в руке, выпрямился и сказал, глядя прямо в горящие злобой глаза пулеметчика:
— Ничего не сделаешь. Он прав.
— Так, товарищ старший инженер-лейтенант…
— Правду он сказал! — повысил голос отец. — Ты знаешь, что сейчас в городе творится? Знаешь? Так почему же у тебя язык поворачивается говорить такие слова?! Наших на том берегу меньше, чем фашистов, но они вгрызлись в камни, кровью исходят, но не отступают!.. За каждый дом!.. За каждую ступеньку лестницы дерутся!.. Им нужны патроны, снаряды… Многое нужно… Выйдет из строя один этот катер — они получат на несколько десятков тонн грузов меньше, чем могли бы получить. За одну ночь на несколько десятков тонн меньше! Сколько же это будет за неделю? Молчишь?.. То-то и оно…
— Да разве я не понимаю? Но мотор-то у нас разбит?
— Не разбит, а поврежден!.. Идите, не мешайте работать.
Отец стиснул кулаки, глаза его совсем спрятались под мохнатыми бровями, а губ словно и не бывало: так он их сжал.
— И вы, юнга, идите! — Голос у него властный, и ему невольно подчиняешься.
Хотя и не верил Витя, что тот катер восстановят, но мотористы и отец сдержали слово. Не имея возможности своими силами сделать новые части, они искали и нашли их на затонувших катерах.
Несколько дней Витя почти не видел людей, ремонтировавших катер, не разговаривал с ними: они буквально ночевали в моторном отделении, куда приносили все, что удавалось доставать с затонувших катеров. Работа продвигалась медленно: не так просто без специальных приспособлений заменить части, а еще сложнее — достать их. Да и работать под водой матросам приходилось не в водолазных костюмах, а, как и тогда, при смене винта, в обыкновенных противогазах.
Но однажды из моторного отделения вылез отец. На его подбородке золотились короткие волоски, на лбу темнела полоска сажи, блестел ватник, пропитавшийся маслом, а сам он улыбался, улыбался широко, радостно. На шум ожившего мотора сбежались матросы и тоже заулыбались.
