Виталий Бианки - Город и лес у моря (сборник)
Над Спирькиной «нечистой силой» я частенько измывался. Он и думал, что мне всё трын-трава.
А мне, признаться сказать, никогда еще с покойниками дела не приходилось иметь, и с утопленником целую ночь просидеть совсем не улыбалось. Ну, однако, не откажешься: подумает ведь – струсил.
– Ладно, – говорю. – Обожди. Сейчас соберусь. Ночку с тобой скоротаю, а чуть свет – извини уж! – на охоту уйду.
Какая там охота после бессонной ночи! Но надо же как-то объяснить, зачем ружье с собой беру.
А Спирька и тому рад, что хоть в темноте живая душа с ним рядом будет.
Вот сидим мы со Спирькой ночью у костерка и разные истории друг другу рассказываем. Все про хорошее стараемся, про веселое. Про покойников, утопленников, конечно, ни слова.
А «он» лежит тут совсем близко, свет от нашего костерка до него достигает. Мы у леса, «он» на песке между нами и морем. Рогожами покрыт. Лежит, молчит, не шевелится, – кажется, чего спокойнее? А вот не только Спирьке – и мне страшно. Оба к «нему» сидим вполоборота – спиной боимся повернуться. Оба нет-нет да и покосимся на «него» одним глазом.
Я-то, конечно, знаю, что со смертью все кончается, мертвый не встанет и ничего плохого сделать тебе не может. А все-таки твердой уверенности, чувствую, во мне нет: вдруг да случится что-нибудь такое страшное? А что – и сам не знаю.
Котелок у нас над огнем приспособлен: чай греется. Двустволка у меня к дереву прислонена.
А ночь июньская, тихая-тихая. Чуть только море плещет. И звезды в небе горят неярко, спокойно так.
Уж вторые петухи в деревне – слышно было – пропели.
И вдруг я услышал шаги: идет кто-то по берегу к нам, камешки у него под ногами похрустывают.
Я взглянул на Спирьку, а на нем лица нет. Глаза с кулак, и рот разинут.
Я взял ружье на колени и жду: кто покажется?
Показался старичок. Совсем с виду не страшный: бороденка плохонькая, в руке суковатая палка, котомка за спиной. В штиблетах. Одним словом – прохожий старичок, из городских.
Повернул к нам. Подошел.
– Мир беседе! – говорит. – Что не спите, люди добрые?
– Сторожим вот, – отвечаю. И кивнул на «того», закрытого рогожками.
– Вот оно какое дело!
Старичок подошел к «тому», нагнулся, опершись на палочку, поднял рогожку и долго, спокойно и внимательно вглядывался в открывшееся ему лицо. Потом опять аккуратно прикрыл его рогожей.
– А это зачем же? – опять подойдя к нам, кивнул он на мою двустволку. Я так и держал ее на коленях. – Убежит, что ли?
Я не нашелся что ответить. Приставил двустволку опять к дереву.
Он скинул с плеч котомку, сел, вытащил из нее облупленную эмалированную кружку, хлеб.
– Одолжите кипяточку?
Спирька налил ему из котелка.
Старичок молча напился чаю с хлебом, молча убрал кружку, достал кисет и сложенную книжечкой мятую газетную бумагу. И, держа ее в руках, о чем-то надолго задумался.
Задумался и я. Старичок мне не нравился. Не потому ли, что он так равнодушно разглядывал «того» – на песке? И посмеялся над моим ружьем?
– …Закурим, – сказал прохожий старичок. – Закурим табачку листового, помянем дедушку лесового.
Поминание «дедушки лесового» привело в полное смятение Спирьку: я видел, как он дернулся и, поспешно сунув руку за пазуху, мелко-мелко стал крестить себе грудь.
Старичок, казалось, не заметил этого. Он закурил, предложил табачку нам и, когда мы отказались, стал рассказывать.
Рассказ его был как раз о том, о чем мы со Спирькой в это время меньше всего хотели бы слушать: о мертвых.
Старичок сообщил, что уже сорок лет служит в городе сторожем в морге, или, как он говорил, «при покойницкой». Мертвецы были его специальностью, и видно было, что он может сообщить о них много любопытного. Я уж было и заинтересовался его рассказом, но, взглянув на Спирьку, решительно попросил старичка «прекратить об этом».
Он явно был недоволен, что ему не дают говорить на излюбленную тему, пробормотал себе что-то сердито под нос, но замолк.
Пропели за лесом третьи петухи. Был тихий предрассветный час. Море и лес молчали: еще не начался утренний бриз – не потянуло ветерком с остывшей за ночь земли в море; не проснулись в лесу птицы.
– …Уммб! – раздалось вдруг с моря.
– Осподи, спаси нас и помилуй! – отчаянной скороговоркой взмолился до смерти перепуганный Спирька. – Осподи, осподи, осподи, осподи, да что же это за напасть такая! Помилуй нас, огради, защити, осподи!
Я с удовольствием отметил про себя, что и старик вздрогнул при этом таинственном звуке. Но он быстро оправился. И не замолк еще шепот Спирьки, как он полным презрения голосом обронил:
– Эк тебя схватило! От необразованности все это. Темнота!
И так он это уверенно произнес, такое в его голосе прозвучало равнодушие к тому непонятному, что через это «подводное слово» меня так мучило, что я вдруг подумал: «А ведь вот кто, пожалуй, знает, чей голос произносит это слово!»
И, на всякий случай – чтобы не потерять своего достоинства – скривив рот в улыбку, я тоном превосходства «образованного» человека, с высоты своих шести классов гимназии, спросил:
– А вы, значит, понимаете, что это мы сейчас слышали?
Старичок сплюнул в костер.
– Прежде слыхать не доводилось. А в соображение взять можно. Данные налицо.
«Ого! – подумал я. – Какое слово!»
И даже трепет какой-то внутренний почувствовал: вот сейчас этот сморчок, просидевший полжизни среди мертвецов, в один миг раскроет мне тайну, разгадать которую я не мог десять лет! И досадно было, и любопытно ужасно.
– Так какие же ваши «данные»? – спросил я как можно равнодушнее, особенно подчеркнув «ученое» слово.
Старичок пристально посмотрел на меня и встал. Почти величественным жестом он широко провел вытянутой рукой у себя перед грудью, как бы обводя ею какое-то пространство. Потом опустил ее – и указал на то, что лежало на песке, прикрытое рогожками.
– Понятно?
Я смутился.
– Второе понятно: вон лежит. А первое, признаться, не очень.
– Первое будет – море. Мало разве в нем покойников плавает? Один этот и был?
– А при чем тут он? – совсем удивился я.
– Как, то есть, «при чем»? – рассердился старичок. – Другой человек не своей волей в воду-то попадает: случайно свалится да захлебнется, или другие его туда пихнут. Такой своего последнего слова еще не сказал. А дых в них, в покойниках, есть. Такой вот человек и старается с-под воды-то свое последнее слово людям и миру вымолвить. С последним дыхом выдавливает его со дна морского.
«Фу ты! – подумал я. – Какую ерунду выдумал. Вот тебе и „образованность“!»
Я махнул рукой и нарочито протяжно зевнул.
Это не прошло мне даром.
– А вы, молодой юноша, – сощурившись, сказал вдруг старичок, – видать, из образованных будете? Что же покойников-то эдак боитесь? В бабьи сказки верите? Стыдно-с!
Я, конечно, вспыхнул.
– Из чего это вы заключаете, что я боюсь? И не думаю! Я сюда добровольно пришел, вот с ним, – я кивнул на Спирьку, – посидеть. Потому что он боится.
– А не боитесь, – сказал старичок и вредно так улыбнулся, – так вот извольте, потрудитесь до моря дойти – взглянуть, не плывет ли там еще какой покойничек? Да чтобы мы знали, что вы до самой воды дошли, прихватите вот пустой котелок, принесите нам воды из моря. Ась?
Это уж был прямой вызов. Отказаться – значило признать себя трусом.
Я вскочил, схватил котелок, протянул было руку и за ружьем, но, покосившись на ехидного старичка, поспешно отдернул руку. Пошел с одним пустым котелком.
До моря по прямой было шагов с сотню. Идти надо было мимо прикрытого рогожами тела. И я прошел нарочно как можно ближе к нему: на вот тебе!
Я хоть не оборачивался, но уверен был, что старичок не спускает с меня глаз, так и сверлит ими спину мне.
Здорово я был в эту минуту зол на этого прохожего старичка. Да и на себя тоже: ведь я действительно побаивался, а чего – и сам не знал. Я же не семинарист, не верю ни в ведьм, ни в колдовство, ни в разных там виев, ни в восстающих из гроба покойников и стучащих в окно утопленников.
…И в распухнувшее тело
Раки черные впились… –
вспомнились мне вдруг с детства знакомые строчки, и все тело сразу покрылось «гусиной кожей».
«Фу ты, чтоб тебя! – подумал я. – Лучше совсем об этом не думать. Потом разберусь, откуда все-таки этот страх. Днем же не трушу».
Я уже подходил к морю. Начинало рассветать. Я всматривался в воду: вдруг там на самом деле… Но нет, конечно, не бывает таких неожиданных совпадений!
Вместе с тем мне холодило спину: я не мог забыть, что там, у меня за спиной, лежит «тот», покрытый рогожками.
…посинел и весь распух…
Однако тут мне пришлось убедиться, что совпадения в жизни бывают самые неожиданные и такие, которых человек заранее даже представить себе не может.
