Фрэнсис Бёрнетт - Таинственный сад
— Как вы думаете… я буду жить… и вырасту большой?
Сиделка не отличалась ни умом, ни добротой, но сумела повторить слова лондонского доктора:
— Вероятно, если будете делать, что вам прикажут, не будете давать себе воли и будете подолгу на свежем воздухе.
Припадок Колина прошел; он ослабел и устал от плача, и это, вероятно, несколько смягчило его. Он протянул руку Мери, вспышка которой тоже прошла, вследствие чего она тоже смягчилась, ее рука тоже потянулась к нему, так что между ними произошло в некотором роде примирение.
— Я… я буду… выходить с тобой, Мери, — сказал он. — Я буду любить свежий воздух… если можно будет найти…
Он вовремя остановился, чтоб не сказать: «таинственный сад», и докончил:
— Я бы хотел выйти с тобой, если Дикон придет и повезет мое кресло. Мне так хочется видеть Дикона и его лису и ворона.
Сиделка поправила смятую постель, взбила подушки, потом подала Колину и Мери по чашке бульона. Миссис Медлок и Марта ушли; сиделке тоже, очевидно, хотелось уйти после того, как все было прибрано. Она была здоровая женщина и не любила, чтобы ее лишали сна; она зевнула и поглядела на Мери, которая придвинула свой большой табурет к кровати Колина и держала его за руку.
— Теперь иди к себе и выспись, — сказала она. — Он скоро уснет, если не слишком взволнован. А я сама лягу в смежной комнате.
— Хочешь, я спою тебе ту песенку, которой я научилась у моей айэ? — шепнула Мери Колину.
Его руки слабо пожали ее пальцы, и он умоляюще взглянул на нее своими усталыми глазами.
— О, да! — ответил он. — Это такая нежная песенка; я через минуту усну.
— Я его убаюкаю, — сказала Мери зевавшей сиделке. — Можете идти, если угодно.
Через минуту сиделки уже не было в комнате, и как только она вышла, Колин опять потянул руки к Мери.
— Я чуть было не сказал, — сказал он, — но вовремя остановился. Я не буду разговаривать и скоро усну… Но ты сказала прежде, что хотела рассказать мне много хорошего… Ты уже… как ты думаешь… узнала ли ты что-нибудь… как найти дорогу в таинственный сад?
— Д-да! — ответила она. — Кажется, узнала. И если ты теперь уснешь, я тебе завтра скажу.
У него задрожали руки.
— О, Мери! — воскликнул он. — О, Мери, если бы я только мог попасть туда, я бы остался в живых и вырос большой! Знаешь что… вместо того, чтобы петь мне песню айэ… можешь ты мне рассказать… совсем тихонько, как тогда, в первый день… как там, по-твоему, в этом саду! Я уверен, что это меня усыпит.
— Да, закрой глаза, — ответила Мери.
Он закрыл глаза и лежал неподвижно. Она взяла его руку и начала говорить очень медленно и очень тихим голосом:
— По-моему… сад был так давно запущен, что там все одичало и красиво переплелось… По-моему… розы все тянулись вверх… все вверх… и теперь свешиваются вниз с ветвей и стен… и расстилаются по земле… как странный серый туман. Некоторые умерли… но многие живы, и когда настанет лето, там будут настоящие фонтаны и занавесы из роз. По-моему… там из глубины земли пробиваются подснежники, лилии и ирисы… Теперь, когда настала весна, там, может быть…
Ее тихий голос успокаивал его; она заметила это и продолжала:
— Может быть, там в траве виднеются крокусы, пурпурные и золотистые… даже теперь. Может быть… листья уже распускаются; может быть, серый цвет уже исчезает, и все обволакивается зеленой дымкой… все вокруг… И птицы прилетают поглядеть на сад… потому что там тихо и безопасно. И… может быть… может быть… — закончила она очень медленно и тихо, — малиновка нашла себе друга… и вьет гнездо.
И Колин уснул.
Глава ХVIII
На следующее утро Мери, конечно, проснулась не рано. Она спала долго, потому что была утомлена; а когда Марта принесла ей завтрак, она рассказала ей, что Колин был совершенно спокоен, но болен, как всегда после припадков плача. Мери слушала и медленно ела.
— Он говорит: «Пусть Мери, пожалуйста, придет ко мне поскорее», — сказала Марта. — Странно даже, как он к тебе привязался! И задала же ты ему вчера ночью! Никто другой не посмел бы этого сделать. Бедный мальчик! Его так избаловали, что теперь уже нельзя помочь. Моя мать говорит, что хуже всего для ребенка, если ему никогда не позволяют делать по-своему или всегда позволяют; она говорит, что не знает, что хуже. Да и ты сама тоже была зла! А как я сегодня вошла к нему в комнату, он говорит: «Пожалуйста, попроси мисс Мери прийти ко мне, пожалуйста!» Подумай-ка, он говорит: «Пожалуйста!» Ты пойдешь?
— Я сначала сбегаю к Дикону, — сказала Мери, — нет, я сначала пойду к Колину и скажу ему… О, я знаю, что я скажу ему! — добавила она, точно ее вдруг осенило.
Когда она вошла в комнату Колина, на ней была надета шляпа, и на ее лице мелькнуло недовольство. Он лежал в кровати, и лицо у него было жалкое, бледное, а под глазами темные круги.
— Я рад, что ты пришла, — сказал он. — У меня голова болит и все болит, потому что я очень устал. Ты куда-нибудь идешь?
Мери подошла и прислонилась к кровати.
— Я ненадолго! — сказала она. — Я иду к Дикону, но я вернусь. Колин, это… все… про тот таинственный сад…
Его лицо просветлело, и на нем появился румянец.
— Вот что! — воскликнул он. — Я всю ночь видел его во сне. Я слышал, как ты что-то говорила, что все там зеленеет, и я видел сон… будто я стою где-то, и всюду кругом трепещущие зеленые листочки… и всюду птички в гнездах… Я буду лежать и думать об этом до тех пор, пока ты не вернешься.
Через пять минут Мери уже была в саду с Диконом. Лисичка и ворон тоже были там, и на этот раз он еще принес с собою двух ручных белок.
— Я сегодня приехал на пони, — сказал Дикон. — Мой Прыжок — славная лошадка! А этих белок я принес в карманах; вот эту зовут Орех, а другую — Скорлупка.
Когда он сказал «Орех», одна белка вскочила к нему на правое плечо, а когда он сказал «Скорлупка», другая вскочила на левое плечо.
Когда они уселись на траве и Капитан свернулся у их ног, Сажа чинно уселась на дерево, а Орех и Скорлупка стали играть поблизости, Мери показалось, что она никогда не в состоянии будет расстаться со всей этой прелестью; но, когда она начала свой рассказ, выражение смешного лица Дикона заставило ее мало-помалу изменить свое намерение. Она ясно видела, что он жалел Колина гораздо больше, чем она. Он поглядел на небо, а потом кругом.
— Послушай-ка этих птиц! Как они свистят и пищат! — сказал он. — Погляди, как они носятся, и прислушайся… Как они перекликаются. Это весна… точно все зовут куда-то… И листья распускаются… А пахнет-то как славно! — И он потянул в себя воздух своим вздернутым носом. — А вот бедный мальчик лежит взаперти, и ничего этого не видит, и думает все такое… что начинает плакать… Нам надо привезти его сюда… пусть смотрит, и слушает, и нюхает… пусть солнце хорошенько согреет его… всего насквозь… И не надо терять времени.
Когда Дикон чем-нибудь увлекался, он часто говорил на протяжном йоркширском наречии, стараясь иногда смягчить его, чтобы Мери легче было понять. Но ей так нравилось это наречие, что она пробовала сама говорить на нем, и теперь тоже заговорила.
— Конечно, надо, — сказала она. — Знаешь, что мы сделаем прежде всего? — продолжала она, и Дикон улыбнулся, потому что ее попытки говорить по-йоркширски всегда забавляли его. — Ты ему очень понравился, и он хотел бы тебя видеть, и Капитана, и Сажу тоже. Когда я пойду домой, я спрошу его, можно ли тебе прийти к нему завтра утром и привести твоих зверей… А потом… когда листья еще больше распустятся и почки тоже… мы возьмем его сюда… и ты будешь везти его кресло… привезем его и покажем ему все…
Она остановилась, очень гордясь тем, что произнесла такую длинную речь по-йоркширски.
— А ты когда-нибудь поговори с Колином по-йоркширски, — со смехом сказал Дикон. — Он будет смеяться… а людям хорошо смеяться. Моя мать говорит, что полчаса хорошего смеха каждый день вылечат всякого, кто собирается заболеть.
— Я сегодня буду говорить с ним по-йоркширски, — сказала Мери, смеясь.
Наступило такое время, когда каждый день в саду происходила такая перемена, как будто там проходили волшебники, вызывая своими жезлами красоту из земли, из ветвей. Мери трудно было расстаться со всем этим, тем более что Орех уселся на ее платье, а Скорлупка спустилась вниз во стволу яблони, под которой они сидели, и уселась там, вопросительно глядя на Мери. Но она пошла домой, и когда она уселась у постели Колина, он тоже начал нюхать воздух, хотя не так умело, как Дикон.
— От тебя пахнет цветами и еще чем-то… свежим! — радостно воскликнул он. — Чем от тебя пахнет? Это что-то и прохладное, и теплое… и такое душистое!
— Это степной ветер… Это потому, что я сидела на траве под деревом с Диконом, и с Капитаном, и с Сажей, и с Орехом, и Скорлупкой. Это весной пахнет, и свежим воздухом, и солнцем.
