Владислав Крапивин - Мушкетер и фея
– Стоп! Нарушение правил!
Шпуню сдуло, как семя одуванчика. Только простучали затихающей дробью его подошвы. А над собой Джонни увидел Бориса Ивановича.
Директор поставил Джонни на тротуар и осторожно вынул из его кудрей щепочки и сухие стебельки. Потом заметил:
– Хорошо он тебя припечатал. И уложил как миленького…
– Он?! Уложил?! – взвинтился Джонни. – Да это у меня прием такой: сперва поддамся, а потом… Он бы сейчас уже носом в траве копался! Ну почему вы не даете ничего довести до конца?
– Дорогой мой! Значит, я должен идти мимо, когда два ненаглядных питомца вверенной мне школы сцепились, как гладиаторы на арене Колизея?.. Впрочем, второго я не разглядел. Ты его знаешь?
– Еще бы, – хмуро откликнулся Джонни.
– А кто это?
Джонни поднял на директора взгляд. В Джонниных глазах (в правом – большом и ясном и в левом – слегка заплывшем) было безграничное изумление: неужели ему, Джонни Воробьеву, предлагают стать ябедой?
– Ну-ну, – смутился Борис Иванович. – Ценю твое благородство. – Но скажи, тебе не кажется, что столько подвигов для одного дня – это чересчур?
– В самый раз, – буркнул Джонни, заправляя под ремешок парадную рубашку, которая была уже непарадная.
– Воробьев, – со вздохом сказал Борис Иванович. – Во мне крепнет желание обстоятельно побеседовать с твоими родителями.
– Вы в отпуске, – напомнил Джонни. – Вы сейчас не директор, а частное лицо.
– Да, верно… Что ж, это избавляет тебя от крупных неприятностей. На время…
Но судьба не избавила Джонни от неприятностей. Даже на время. Была суббота, и мама с папой оказались дома. Увидев сына с могучим синяком и в потрепанном состоянии, мама стала деловито капать себе валерьянку, а папа заходил по комнате и сказал:
– Опять… Какие же объяснения ты дашь на этот раз?
– Он первый начал, – сообщил Джонни, трогая синяк. Шпунины кулаки были небольшие, но очень твердые, и под глазом сильно болело.
– Ах, первый! – воскликнул папа. – Этот злодей подошел к моему сыну и ни с того ни с сего трахнул его по глазу!.. Так это понимать?
– По глазу – это уже потом, – уточнил Джонни.
– Но все-таки драку начал не ты? – спросил папа с надеждой и сомнением.
Джонни не стал унижаться до лжи. Просто сказал:
– А чего он каждый раз дразнится?
– Ах, он дразнится!.. А ты дерешься! То есть на слова отвечаешь кулаками!.. Неужели ты до сих пор не уяснил, что человек, который надеется лишь на грубую силу, никогда не станет культурным членом общества? Имей в виду, что агрессивность характера совершенно не способствует становлению гармонично развитой личности…
Джонни опять потрогал синяк и вздохнул:
– Ты, папа, говоришь, как этот…
– Кто?
– Ну, этот… сейчас вспомню. Греческое слово… Де… де… де…
– Демосфен? – спросил слегка польщенный отец.
– А это кто?
– Знаменитый оратор в древней Греции…
– Нет, не то. Похоже на "педагога". А, вспомнил! Де-ма-гог.
Воробьев-старший тихо икнул и оторопело уставился на сына. Мама стала капать валерьянку на свою белую юбку.
– Это ты мне? Своему родному отцу? – тонким голосом произнес наконец папа.
Джонни слегка струхнул.
– А что? Это же приличное слово. Научное. Мне его Борис Иванович сказал.
– Так это он сказал тебе! – взорвался отец. – Потому что ты в самом деле демагог, разгильдяй, уличный пират, бич школы и несчастье родителей!
На "несчастье родителей" Джонни обиделся. Он хотел даже возразить, что не сам себя воспитывал, а именно родители, но не успел. Появилась Вера Сергеевна. Она свистела от гнева, как перекипевшая кофеварка.
И все пошло снова…
Наконец пана грозно сообщил:
– Довольно? Терпение у меня лопнуло!
Терпение Воробьева-старшего лопалось довольно часто. Как правило, это не приносило Джонни заметных неприятностей. Но сегодня оно лопнуло окончательно. Поэтому Джонни будет сидеть дома до тех пор, пока не перевоспитается. Или по крайней мере два дня… Да, два дня он и носу не высунет на улицу! Будет заперт в этой комнате до понедельника! Где ключи от внутренних дверей? Почему в этом доме ничего никогда нельзя найти?
Мама с папой стали шарить по ящикам стола. Вера Сергеевна давала советы, где лучше искать. Джонни стоял посреди комнаты и молча наблюдал за этой суетой. Он считал ее неразумной по двум причинам. Во-первых, все старые ключи он давно отдал братьям Дориным, которые строили электронную модель марсианского ящера и собирали для деталей всяческую металлическую дребедень. Во-вторых, если арестанта запрут в этой комнате, где семья будет смотреть телевизор?
Наконец Джонни пожалел родителей и снисходительно сказал:
– Папа, зачем столько хлопот? По-моему, достаточно взять с меня слово, что я никуда не уйду.
– А ты дашь? – неуверенно спросил отец.
– Что же делать… – печально отозвался Джонни.
Он знал по опыту, что синяк все равно продержится не менее двух дней.
Вообще-то Джонни не стеснялся боевых отметин, однако ходить с "блямбой", полученной от Шпуни, было унизительно.
Какой несчастный день! Сначала дурацкая история на эстраде, потом этот "довесок". И главное, до сих пор так больно…
Воскресенье с утра до обеда Джонни провел, сидя на подоконнике. Сначала пятый раз читал "Трех мушкетеров". Потом, чтобы сделать приятное Вере, громко пел песни. Одну он даже повторил несколько раз. Это был боевой марш юнармейских отрядов школы № 2, который сочинил восьмиклассник Сергей Волошин – Джоннин друг и поэт:
… Пускай нам нынче утром
В бою не повезло,
Мы крепко стиснем зубы
Противнику назло!
Мы стиснем их покрепче,
Полымем снова флаг
И вдарим нынче вечером
Противнику во фланг!
Потом Джонни немного осип и стал слушать разговор, который вели за стенкой мама и Вера.
Мама говорила:
– Нет, Вера, ты совершенно не права. Он очень славный человек. И, кроме того, извини меня, но тебе уже тридцать лет… ну, пусть двадцать девять. Это не девятнадцать…
Джонни сразу понял, что речь идет о Валентине Эдуардовиче. Дело в том, что Валентин Эдуардович приезжал сюда не первый раз. Это перед ребятами он выступал вчера впервые (Вера уговорила), а взрослым он читал лекции и раньше. С Верой он познакомился еще в мае. Водил ее в кино и несколько раз приходил в гости…
Мама продолжала доказывать:
– Ну хорошо, хорошо, я понимаю, что дело не в машине и не в квартире, хотя и это не лишнее… Но он прекрасно к тебе относится!
Вера сказала с легким стоном:
– Да. Но он лысый, как коленка.
Джонни хмыкнул, сравнение ему понравилось. Он поставил левую ногу на подоконник – так, что коленка оказалась перед глазами. Джонни представил, что это лысина.
Лысина была загорелая и не очень чистая. Ее пересекал боевой рубец. То есть это была засохшая царапина, однако в масштабах лысины она вполне могла сойти за след сабельного удара.
Видимо, лысина принадлежала старому храброму рыцарю, который провел жизнь в походах и битвах. В какой-то схватке с него сбили шлем, и вот – шрам.
Джонни, который сам был рыцарем в душе, посочувствовал старому бойцу и решил подарить ему новый шлем. На папином столе громоздился письменный прибор, который когда-то купил Джоннин прадедушка. На приборе возвышались могучие чернильницы синего стекла (в которых сейчас хранились канцелярские кнопки и скрепки). Медные крышки чернильниц были похожи на шишаки русских витязей. Джонни снял одну крышку и, вернувшись на подоконник, примерил ее на коленку.
Шлем оказался маловат. Если набекрень, то ничего, а если по-боевому, "на лоб", то никак не лезет. Это огорчило Джонни. Он со вздохом надел крышку на палец, поднял над головой и крутнул…
И тут его насторожило воспоминание.
Смутное воспоминание, размытое. Просто Джонни подумал, что где-то уже видел такую картину: шлем, надетый на жердь или тонкий столб. Где видел? Когда?
Почему-то вспоминалась тесовая крыша сарая, теплый вечерний запах травы, шепот неуклюжего Мишки Панина… Ага! Они играли в разведчиков! Джонни и Мишка лежали на крыше в засаде. Джонни обводил подслеповатым биноклем окрестности. В сдвоенный круг бинокля попадали деревья, заборы, ленивые куры, а противников не было. Проплыл в поле зрения покосившийся дом бабки Наташи, потом гряды на ее огороде… а над грядами…
Почему он сразу не сообразил? Ведь уже тогда мелькнула мысль: "Что-то не так… " Но, кажется, в тот миг завопил "ура" и скатился с крыши в траву Мишка. Начались крики, погоня – и все это до позднего вечера. Дома Джонни бухнулся в постель как подрубленный и наутро ничего не помнил…
