Борис Минаев - Детство Лёвы
— Ну да, — подхватывал Дёмочка, — прям даже удивление какое-то охватывает: вчера на фиг было ещё светло в это время, а тут хоть глаз выколи…
— И вот иду, на фиг, ничего не видно, — продолжал Вовик скучным голосом, — вдруг вижу какие-то парни выходят из дома, ну из безумновского. Ну из этого, вот про который я говорю…
— Ну давай рассказывай, что ты заладил — из этого дома, из этого дома! — не выдерживал Колупай и начинал ходить.
— Ты не ходи на фиг, ты слушай… И вот выходят парни из этого дома, я раз в сторонку, а в руках у них такая сумочка… Да…
— Что «да»? Что «да»? — кричал Колупай, весь белый от нехороших предчувствий.
— Ну что… Потом наутро находят там мужика… всего исполосованного.
— Чего? — глотал ртом воздух Колупай и начинал хвататься за сердце и за голову одновременно. — Чего исполосо…
— Исполосованного! Пытки на фиг в этом доме происходят всё время! — подытоживал Вовик важно и говорил тихо и скучно:
— Ну что, Дёмочка, пойдём?
— Пойдём, Вовик…
И они уходили, нарочно оставив нас в жутком беспросветном недоумении.
Я не верил их рассказам, а Колупаев с его диким воображением верил.
— Всё-таки я не понимаю, как же вы там живёте? — удивлялся он.
— Привыкли, — пожимал плечами Дёмочка.
— Привыкли на фиг… — подтверждал Вовик.
Вовик помимо всего прочего подводил под истории о пытках строгую научную базу.
— Ну почему на фиг этот дом по-твоему не сносят? — горячился он. — Ну его давно бы снесли. Его уже пять лет как поставили на снос. Всех выселили на фиг. А он всё стоит. Стоит и стоит…
— Ну и что? — не понимал я.
— А то! Его эти не дают сносить… Они его держат для пыток.
— Какие эти?
— А то ты сам не знаешь! — удивлялся Дёмочка. — Какие-какие… С белыми глазами!
— Пошёл ты знаешь куда… — не выдерживал такого наглого вранья Колупай. — Сам ты с белыми глазами.
— Я-то пойду… Я пойду… — скучным и нехорошим голосом говорил Вовик, а Дёмочка смотрел на него неотрывно выпучившись, как умел смотреть в нашем дворе только он, — только и ты сходи. Вот часиков девять-десять когда настанет, ты приходи, спрячься там и жди…
— И приду! — орал Колупай.
— И приходи, — спокойно соглашался Вовик.
Так они могли разговаривать довольно долго. Вовик кстати, в отличие от Дёмочки, был человеком плотного телосложения, поэтому их научные с Колупаевым споры довольно часто приводили к чёрт знает каким сложным последствиям и непростым выводам.
— А кровь знаешь она какая? — загадочно говорил Дёмочка.
— Ну какая?
— Она густеет быстро! И вот такие бурые сгустки остаются. И они потом ни фига не проходят. Хоть ты воду лей, хоть что. Вот можешь сходить туда и посмотреть…
— Сам сходи, — мрачно говорил Колупай, и было видно, что он готов физически больно ударить (как он сам говорил) хилого Дёмочку за одно лишь предложение лично убедиться в существовании сгустков.
— Я не могу, — печально отвечал Дёмочка. — Я как увижу сразу в обморок падаю. У меня вестибулярная система слабая.
— Кстати, кровь она сама другую кровь тянет, — важно добавлял Вовочка. — Вот честно.
— Да пошли вы! — всё-таки окончательно не выдерживал Колупаев. И они шли. Большой Вовик и маленький Дёмочка. Ещё издали было видно, что друг без друга они не смогут прожить и дня. Иногда мне казалось, что между Вовиком и Дёмочкой существует какая-то электрическая связь, только без проводов. По воздуху. Вот Вовик что-то рассказывает, возможно даже какую-нибудь ерунду, какой-нибудь анекдот, а Дёмочка тотчас начинает дёргаться, вихляться, изображая лицом то, что рассказывает Вовик. Отключи одного и тут же выключится другой.
Единственным человеком, который не поддавался на рассказы о пытках, был хромой Женька. Он задавал Вовику и Дёмочке совершенно порой дурацкие вопросы.
— А почему тогда их милиция не окружает? — наивно спрашивал он. — Давно бы взяла и окружила?
— Ну ты что, дурак! — выходил из себя Вовик. — Они ночью пытают! У них банда…
— Ну и что? — продолжал тупо удивляться Женька. — Всё равно. Есть собаки розыскные. У нас вон Мосгаза поймали, он сколько людей угрохал, а его всё равно…
Тут надо заметить, что уже тогда (как и сейчас) Москва была полна слухами об убийцах-маньяках, человеках в красной куртке, в синей куртке, в чёрной куртке и в других куртках, которые приходят из темноты, чтобы навсегда забрать с собой несчастную жертву. Пошли все эти истории после поимки первого знаменитого маньяка — так называемого Мосгаза, который под видом проверки газовых труб заходил в квартиры доверчивых женщин.
Дёмочка и так и этак пытался намекать Хромому, что всё тут не так просто с этими пытками, что Мосгаз по сравнению с ними — это просто квартирный пень, в то время как тут речь идёт о совсем других материях. Но Хромой упирался, не понимал, и Дёмочке (или Вовику) приходилось наконец договаривать до конца:
— Да ты что, не понимаешь, что ли? Это же упыри! Это же на фиг не простые садисты! Их милиция поймать не может!
— Ах, упыри! — вежливо улыбался Хромой. — Так бы сразу и сказали. Я-то думал.
— Ну чего ты ржешь? Чего ты ржешь? — кричал Вовик. — Вот поймают они тебя, тогда посмеешься. Они же как люди! С именем, с фамилией. Живут, работают. У них дети есть. А ночью находят пьяного, отводят туда и пытают. Понял?
— Упырей нет, — трезво отвечал Женька и смотрел немигающе.
…И хотя эти его слова всегда казались мне чрезвычайно убедительными, я понемногу стал всматриваться в прохожих, в их лица, в цвет кожи, в очертания глаз и рук… Почему-то больше всего меня пугало, что пыточник-упырь может оказаться обыкновенным человеком с такой же кожей, как у меня, в обычном костюме, с носовым платком и перочинным ножиком. Мысль о ножике совершенно выводила из равновесия, я стал вскрикивать по ночам, и мама, узнав причину, крепко поговорила с Вовиком и Дёмочкой, после чего они от нас отстали, но привычка не ходить в их двор закрепилась намертво. Можно сказать — навсегда.
…Узкий и длинный чужой двор упирался в яблоневый сад, куда в прежние годы, как рассказывали Вовик с Дёмочкой, вся округа «лазила за яблоками». Дом в саду, как и безумновский, пару лет стоял под снос, но потом там сделали общежитие маляров-штукатуров.
Сейчас мы с Колупаем сидели как раз возле забора, тщетно пытаясь разглядеть, нет ли дыры в этой фигурной ограде, не бегает ли за забором собака, и не дадут ли по шее маляры-штукатуры, если мы через неё всё-таки перелезем.
— Давай не перелезать? — тихо предложил я.
Колупаев помолчал и сурово потряс головой, словно бы говоря без звука о том, что раз мы взяли на себя такие обязательства — надо их выполнять.
Надо чего-то ждать и к чему-то готовиться.
Но поворачивать за угол Колупаев, видимо, как и я не решался. Вдоволь наизучавшись здешних чужих луж, чужих голубятен и чужих заборов, а также и неуютных подъездов с дурацкими козырьками — я всё-таки решился посмотреть на страшный дом пыток, которым нас с Колупаевым так долго и успешно пугали.
И вот что я увидел.
Вид у дома был под стать всему двору — мрачный. Крыша провалена. В окнах были видны рухнувшие балки перекрытия. Чёрные как и положено брёвна криво смотрели из углов. Не дом, а просто какая-то камера пыток…
И вдруг… И вдруг на втором этаже, в дырке, которая когда-то была окном, я заметил странное шевеление. Холодная дрожь пробежала по моему вмиг ослабевшему телу. Уговаривая сам себя не бояться, ведь ещё светло и с другой стороны нас не видно, поскольку мы с Колупаевым засели в каких-то кустах, окружённые вдобавок зарослями крапивы, я тихо и почти не дыша поднял глаза…
Каково же было моё удивление, когда в этой самой дырке, которая когда-то была окном второго этажа, я обнаружил две головы — одна из них была головой Вовика, а другая Дёмочки.
«Может, им головы отрезали?» — подумал я и тут же отогнал от себя эту дикую мысль, поскольку головы довольно живо шевелились и поворачивались.
Я внимательно посмотрел на Колупаева. Он, оказывается, тоже смотрел в ту сторону. Глаза у него блестели. Рот был открыт. Колупаева била дрожь восторга.
Когда я это заметил, меня тоже стала бить дрожь восторга.
— Эй вы! — заорал я Вовиковой и Дёмочкиной голове. — Вы что там, кровь пьёте? В кишках ковыряетесь?
Головы исчезли и больше не появлялись.
— Ну? — спросил меня Колупаев незнакомым хриплым голосом. — Ну, что?
— Бить будешь? — тихо уточнил я, и он кивнул.
…Бить Вовика и Дёмочку я совершенно не хотел. Но и бросить Колупаева, который был весь объят вдохновением, я тоже не мог. Медленно и неохотно я побрёл за своим другом, который львиными прыжками помчался к развалившемуся крыльцу древнего строения.
