Стеван Булайич - Ребята с Вербной реки
…Крджа чувствовал за спиною погоню. Уже добравшись до перевала, откуда видны были сёла в долине, он обернулся. Далеко внизу он увидел дорогу и на ней мальчишек с милиционером. При виде их комок подкатил к горлу Крджи.
«Теперь не до шуток!» — подумал вор. Он подобрал подол платья и заткнул его за пояс… Прилаживая одежду так, чтобы она не мешала бежать, он услышал шорох денег, спрятанных за пазухой. Это вернуло ему бодрость. Он ещё раз оглянулся, сверкнул глазами и припустился что было сил. Вскоре он оказался на просёлке. Дорога сбегала вниз, и Крджа решил спуститься к селу, а там уже свернуть в лес, выбрать удобную позицию и следить за погоней.
На всякий случай он вытащил из-за пояса револьвер. Передвинул предохранитель на красную отметку, туда, где красными буквами было написано по-немецки: Feuer[5].
«Живым не сдамся! — подумал он. — Фойер мне, фойер им, а там будь что будет!»
Торопливыми шагами припустился он по грязной дороге. Миновал выкошенный луг, выбрался на каменистую тропинку и, взобравшись по ней на вершину, увидел перед собой село.
Остановился, чтобы перевести дух, и обомлел.
Метрах в тридцати над ним слышались удары топора, чьи-то голоса, треск ломающихся сучьев и кто-то закричал:
— Яков, сбегай домой, принеси клинья, надо ствол разбить.
«Заметит он меня», — мелькнуло в голове у Крджи, но было уже поздно. Мальчишка сбежал на дорогу, и камень сорвавшийся у него из-под ног, прокатился совсем рядом с Крджей. Вор испуганно оглянулся, и глаза его встретились с удивлёнными глазами мальчика.
— А, ты здесь! — крикнул Яков.
Крджа быстро повернулся и побежал. За спиной он услышал крик Якова:
— Отец, отец! Скорей! Вон цыганка, что у нас вчера курицу украла.
Яков вопил так, словно его резали живьём, а Крджа нёсся, будто спасался от стаи волков. В деревне поднялась настоящая тревога. Женщины выбегали из домов, испуганные куры носились по двору. Отец Якова выскочил на тропинку и, увидев, в чём дело, бросился вслед за вором.
А Крджа мчался прямо по главной улице села, деваться ему было некуда — приходилось пересекать территорию противника.
Из крайнего дома выбежал рослый крестьянин и преградил ему дорогу. Вор метнулся в сторону. Перескочил плетень и скатился в огород, прямо на лук и картошку.
— Несчастная! — запричитала хозяйка. — Весь огород вытоптала, будь ты проклята! Мало того, что кур воруешь!..
И она запустила огромной деревянной ложкой, которой только что снимала с молока сливки, прямо в Крджу.
— Это не цыганка, не цыганка! — закричал Яков. — Это он Дом ограбил! Держи его, держи-и!
У Крджи потемнело в глазах… «Узнали…» — И, уже не скрываясь, он вытащил револьвер и направил его на отца Якова.
— Уйди! — сипло прорычал вор. — Уйди, а то убью!
Пятясь назад, Крджа перебрался через плетень и снова пустился через село. Прислушался. До него донёсся какой-то новый шум. Наверху, на дороге, затарахтел мотор «джипа».
— Вон он! — услышал Крджа голос Циго. — Он в деревне.
«Джип» прибавил скорость и остановился у выезда из села. Милиционеры выхватили револьверы и со всех ног побежали наперерез беглецу.
Вскоре Циго услышал резкий окрик:
— Сдавайся! Стрелять буду!
— Поймали! — подпрыгнул от радости Циго, и не успел он прийти в себя, как появился Крджа в разодранной одежде, а за ним потные, но довольные милиционеры.
— Доигрался! — выпятил грудь Циго. — Давай сюда деньги, живо!
Крджа поглядел на него долгим страшным взглядом. Всё ещё разгорячённый погоней, процедил сквозь зубы:
— Тут они, у меня, змеёныш сопливый!..
XXIII
Когда Мичин отряд появился в деревне, всё было уже кончено. Крджа сидел в «джипе» под охраной. Найденные у него деньги были пересчитаны, опечатаны и спрятаны в сумку командира. Командир ожидал милиционера, оставшегося с мальчиками, чтобы двинуться в город, где Крджу ожидал ночлег в кутузке.
— Ну, привет! — крикнули милиционеры, садясь в «джип». — Спасибо за помощь!
— Спасибо и вам! — зашумели черноногие.
Шофёр дал газ, автомобиль заурчал и скрылся за поворотом.
Измученные мальчишки сели на лавку у дома Якова. Яков угощал их: принёс кувшин кислого молока, ещё тёплый пирог, и начался настоящий пир.
Отец Якова сидел в сторонке и внимательно рассматривал мальчиков. Он переводил взгляд с одной лохматой головы на другую, закрывал глаза, словно оживляя далёкие воспоминания, и опять открывал, вглядываясь в живые, загорелые лица черноногих.
«Нет!.. — думал он, — торопиться нельзя… нельзя, хотя бы из-за Якова».
И он снова смотрел на мальчиков. Разглядывал удлинённое лицо Рако, крупную фигуру Пирго, и надежда снова оживала в нём: «Вот этот мог бы быть… В нашей семье все здоровые, как говорится, об землю не расшибёшь. — Но что-то заставляло его быть осторожным и очень осмотрительным. — Не горячись!» — твердил себе коренастый, задумчивый крестьянин, не переставая следить за каждым движением мальчишек, сидящих за низким круглым столиком. Любое движение, изменение в голосе или радостная улыбка рождали то надежду, то разочарование…
Не доев угощения, Мича отложил ложку и встал, глядя на тропинку, по которой они пришли.
— Странно, где это Боца застрял? — сказал он встревоженно. — Не надо было оставлять его одного.
Крестьянин вскочил.
— А с вами ещё один товарищ? — спросил он дрогнувшим голосом.
— Ага! — рассеянно ответил Мича. — Он остался в горах с конём, а конь старый-престарый, вот они и плетутся еле-еле.
— Я пойду встречу. Нехорошо, что вы оставили его, заблудится ещё мальчишка… — произнёс крестьянин и быстро зашагал по тропинке.
— Пришлось оставить, мы ведь за Крджей гнались, — объяснил Мича.
Крестьянин не оглянулся. Перескакивая с камня на камень, он спешил навстречу Боце.
Мича почувствовал у себя на плече чью-то руку. Это был Яков. Он что-то шепнул Миче на ухо, и они скрылись за домом. Первые слова Якова, сказанные дрожащим и полным надежды голосом, окрасили Мичины щёки румянцем. Он схватил Якова за руку и повторил:
— Неужели? А вы уверены?
— Да нет, не уверены, — покачал головой Яков. — Отец говорит, что почти… что, по всей вероятности, это так…
Радость вспыхнула в Миче. «Ох, если бы так оно и было! Вот был бы великий день для всего Дома и для его дорогого друга!»
Они ещё стояли за домом, когда на тропинке показались Боца и Мустанг. Они едва волочили ноги. Боца — от голода, а Мустанг — от долгих лет, навалившихся на его горбатую спину. Позади задумчиво шёл отец Якова.
Боца допил остатки молока и со скоростью крупорушки умял здоровый кусок пирога. Мустангу принесли охапку свежескошенной травы. Он жадно хватал её, а из охапки, словно зелёные искорки, выскакивали кузнечики и богомолы и исчезали в траве у дороги.
Мича в это время вёл длинный разговор с Яковом и его отцом в маленькой прохладной комнатке, где пахло прошлогодней айвой и сушёным ковылём. Между двумя букетиками свежих ноготков Мича заметил фотографию женщины в чёрном платке.
— Это моя мама. Она умерла, — сказал Яков.
— Мама?
— Да.
Мича внимательно вглядывался в фотографию.
— Мама! — вслух повторил он и медленно повернул голову к окну.
Где его мама? Какая она была?
Будь у него хоть её фотография, он представил бы её себе, она всегда была бы с ним… здесь, у сердца, чтобы ей было тепло, хорошо, так тепло и хорошо, как было ему в её объятиях.
Если б у него была хоть прядь её волос! Он помнил бы её, ему было бы достаточно одной этой пряди, одного слова, одной мысли — мама.
Голос Якова вывел его из раздумья. Мальчик поправлял букетик цветов у портрета и говорил:
— Она умерла во время немецкого наступления…
Отец Якова остановился позади них, взволнованно сжал в руках шапку и обратился к Миче:
— Я пока ничего не могу сказать, ничего. Но у меня предчувствие. Надежда во мне всё крепче. Чем больше читаю эту статью, тем твёрже верю.
— Нам пора, — тихо сказал Мича и вышел во двор.
— Отряд! В путь! Мы уходим.
Крестьянин запер дом и оставил ключ соседу. Черноногие построились. Замыкал колонну Боца. Надо ли говорить, что рядом с ним был Мустанг? А около Мустанга шагал Яков с огромной сумкой за спиной. Из сумки выглядывал краешек пирога и кувшин с кислым молоком — горючее для отряда, который возвращался на свою базу, увенчанный боевыми лаврами.
Без отдыха шагали они до самого полудня. Первый привал устроили в долине, где крестьянский пирог вернул им силы, а прозрачная вода Вербницы утолила их жажду и прогнала усталость из натруженных мышц. Ребята поспали до трёх часов дня, пока не стала спадать жара, а затем бодро двинулись дальше. Тёмная завеса ночи преградила им дорогу за тридцать километров от города.
