Юрий Дьяконов - Приказ самому себе
Этой весной Зиновий вышел на охоту самостоятельно. Поставив „Тузика“ почти у левого берега, над мелью, зорко оглядывал воду, Не гнался за дальними досками. Знал уже по опыту: пока погонишься за одной, три пропустишь. Подцепив багром доску или бревно, подтягивал поближе, заарканивал веревкой, привязанной к буйку на якоре. Собрав небольшой плот, отводил его к лодочной стоянке. И вновь возвращался на прежнее место.
Ему повезло. За четыре дня выловил шесть бревен, штук тридцать досок разной длины и три совершенно новые бочки. Папин знакомый шофер, с которым Зиновий частенько делился пойманной рыбой, помог доставить все это добро домой. Увидав у ворот машину с лесом, мама тогда ахнула. Но шофер успокоил ее:
— Не волнуйтесь! Все согласно международным правилам. Принимай дар Дона, хозяюшка. Теперь к лету доски и бревна хорошо высохли. Часть из них пошла на ремонт дома. Остальные нужны на дрова.
Уехали в лагерь Женя и Саша. Но скучать не пришлось. Раза два в неделю приходил Семен Семенович проведать и поговорить о житье-бытье. Он и надоумил Зиновия составить план работ на время, оставшееся до приезда мамы из санатория.
— Дядя Семен, а что делать, чтоб сильным стать? — задал ему Зиночка тот же вопрос, что и Жене. — Зарядку? Или еще что?
Семен Семенович усмехнулся, пошарил глазами вокруг:
— Подай-ка, сынок, мне вон ту штуку.
Зиновий подал тяжелый лом, которым зимой скалывали лед. Дядя Семен приложил его к столбу серединой и рванул за концы. Столб дрогнул, а железный лом согнулся подковой.
— Ой-ей! Дядя Семен, вы же силач! Как Иван Поддубный.
— Э-э, сынок. Сейчас уже не то. Раньше я такую штуку мог запросто на колене согнуть… Так вот. Сила у человека от работы берется. И польза от этого двойная: и силушка прибывает, и нужное дело делается. Понял? А разные там… прыжки в воду… это тоже подходяще. Красиво. Одобряю…
Теперь день Зиновия начинался с зарядки. Потом завтрак. И до обеда с небольшими перерывами он работал. Копал землю в саду. Поливал. Носил воду из колонки. Пилил и колол дрова…
Сначала было трудно. Очень! Он так уставал, что не хотел идти к тете Гале обедать. Но упрямо продолжал изо дня в день одно и то же. Выбивался из сил. Плюнув, бросал пилу и шел в дом, брался за книжку. Но ему не читалось, не лежалось. Чуть отдохнув, снова брался за пилу или принимался носить воду.
Потом — он даже и не заметил, когда это произошло, — стало легче. Он уже меньше уставал, реже сердился — пришла сноровка. Теперь, казалось Зиновию, он тратил на одинаковую работу, гораздо меньше сил и времени, чем раньше. Стало даже интересно: ахнуть по полену тяжелым колуном так, чтобы сразу развалилось надвое.
Зато после полдня, пообедав, он был свободен до самого вечера. От чтения он теперь получал куда больше удовольствия, чем раньше; А то уезжал рыбалить на вечерней зорьке и уже в сумерках с гордостью отдавал тете Гале свой улов.
С того дня, когда Зиновий увидел в зеркале рядом со своим отражением лицо отца, он приобрел привычку, которой и стыдился, но никак не мог от нее избавиться. Перед сном в одних трусиках он подходил к трюмо. Вертелся перед ним и так и этак, напрягал и щупал бицепсы, мышцы живота, плеч, лопаток. Хотелось увидеть: стал ли он сильнее… Он обзывал себя девчонкой, модницей. Но завтра снова проводил смотр своим мышцам.
Казалось, ничто не меняется. Но ведра с водой, тяжелый стальной колун стали легче. Земля в саду — податливее. А грести веслами — одно удовольствие.
На перроне мама долго не выпускала его из своих объятий. Потом отошла шага на три и, оглядев, всплеснула руками:
— Зинка! Что с тобой делается?!
— Что-нибудь запачкано? — смутился Зиновий.
— Нет. Но какой же ты стал длинный! Дитя мое ненаглядно“ А штаны, штаны! Да в таких штанах только от долгов бегать.
Зиночка никогда не придавал значения своей одежде. Лишь бы чистая и без дырок. Но сейчас вслед за мамой глянул вниз и сконфузился. Потертые, с пузырями на коленях, штаны кончались сантиметров на десять выше щиколоток. Из раструбов, как палки, торчали его худые ноги в пестрых шелковых носках… Он подхватил мамин чемодан и понес к остановке трамвая.
Свернув на Очаковскую, мама чуть не прошла свой дом. Уже миновала ворота и вдруг стала, озираясь растерянно.
— Входи, мама, — торжественно распахнув калитку, улыбаясь, пригласил Зиночка. — Ты еще не то увидишь!
Мама оглядела помолодевший дом. Прошла по песчаным дорожкам, притрагиваясь руками к зеленой сочной листве ухоженных кустов и деревьев. Осмотрела сарай, забитый под потолок аккуратными поленницами напиленных и наколотых дров. Опустилась на скамейку и вдруг заплакала.
— Что с тобой?! — испугался Зиновий.
— Ничего, сынок… сейчас перестану. Это от радости…
В тот же день, едва передохнув с дороги, мама вынула бережно хранимую гражданскую одежду отца. Сказала задумчиво:
— Ну вот и дождалась. Старое-то никуда не годится. Буду, сынок, перешивать на тебя папино.
УЧЕНЫЙ ШКИЛЕТЗа лето Зиновий перерос всех одноклассников. Ребята, увидев его впервые после каникул, подняли крик:
— Гляди! Углов! Вот это вымахал!.. Дядя, достань воробца!.. А Валерка Сундуков продекламировал:
В доме восемь дробь один
У заставы Ильича
Жил высокий гражданин
По прозванью Каланча!
— Каланча! — ребята в восторге награждали его тумаками. Зиновий давно решил никому не давать спуску с первого дня. Он тоже стукнул. Мальчишки заохали.
— Шуток не понимаешь? — рассердился Сережка Капустин.
— Бьет со всей силы! — пожаловался Ваня Савченко.
— Ну стукните меня, — Зиновий подставил им спину. Буду я с тобой связываться, — проворчал Сережка.
— Давай я стукну! — подскочил Валерка Сундуков.
— Силу хочешь попробовать? — ответил Зиновий.
— А хоть бы и так!
— Пробуй! Вот — перебьешь рукой? — Зиновий достал круглую палочку, длиной с карандаш и толщиной в палец. — Слабо?
— А за слабо я, знаешь, что сделаю?! — вспылил Валерка. Но ребята заинтересовались и стали на сторону Зиновия:
— Остынь, Сундук!.. Чего привязался?.. Слабо, так молчи!
— Я и так сломаю запросто, — сказал Валерка, не желавший отступать перед Угловым. Покрутил палочку в руках и стал ломать. Покраснел от натуги. Но палка не поддавалась.
Ребята вокруг смеялись. Подбегали новые зрители.
— Она, наверно, из самшита, — оправдывался Валерка. — Железное дерево называется. У моего папы такая тросточка есть.
— Ты папой зубы не заговаривай!.. Хвастал, так перебей ее!
— А как перебить? — уже без гонора спросил Валерка.
— Смотри, — сказал Зиновий. — Ставим два кирпича… Кладем на них палочку концами. Теперь рубани ребром ладони. Давай!
Валерка забеспокоился. Но отступать было поздно. Зажмурив глаза, он изо всех сил стукнул и взвыл от боли:
— Ой-ей-ей… Дурак длинный!.. Чтоб у тебя, собака, язык отсох!.. Ой-ей-ей! — скулил он, нянча ушибленную руку.
— А ты поплюй на нее! — насмешливо посоветовал Стасик.
— Да я тебе как дам! — обозлился Валерка.
— Ну ты не очень!.. Давала какой нашелся!.. Раз слабак, так и не брался бы! — угрожающе зашумели мальчишки.
Валерка струсил и отступил. Ребята обернулись к Зиновию:
— Ну, Угол. Теперь ты давай.
— Ни фига не выйдет! — сказал Ваня Савченко. Зиновий примерился и вдруг резко рубанул рукой.
— Пе-ре-бил!.. Молодец, Угол!.. Вот так длинный!.. Как топором! Видал, Сундук, как надо! — закричали мальчишки.
Женя схватил руку Зиновия обеими руками и потряс:
— Зин! Я так боялся. Ну теперь Сундук пусть замажется!
Валерка Сундуков не забывал и не прощал обид. А сейчас больное самолюбие разрывало его на части.
Еще с третьего класса добивался он первенства и авторитета. Но при Александре Михайловне для него это оказалось невозможным. Трудиться Валерка не любил. А с кулаками, один против всего класса, ничего не сделаешь. Зато в пятом все пошло по-другому. Настало время, когда Валерка мог показать себя. Он исподтишка подговаривал ребят мычать на пении, а потом сбежать с сельскохозяйственной практики, участвовал во всех проделках Сазона. Стал самоуверенным, чуть что пускал в ход кулаки. Многие мальчишки смотрели на него как на героя.
После того как Сазон бросил школу, Валерка вообще не видел в классе себе соперников. Первого сентября он шел в школу гордый, уверенный в себе… Но вот теперь происшествие с этой дурацкой палочкой грозило разрушить все его планы.
„Ну, длинный, погоди! — отходя от мальчишек, скрипел зубами Валерка. — Ты еще меня попомнишь!..“
Во дворе школы появился Сазон. Несмотря на жару, на нем была бордовая поролоновая куртка со змейками на карманах. Голубые штаны вверху узкие, а внизу, украшенные блестящими пуговицами, расширялись, закрывали туфли и мели тротуар. Ворот белой нейлоновой рубашки стянут галстуком, где на нестерпимо-зеленой пальме головой вниз висела голубая обезьяна. На руке — часы с прямоугольным корпусом, излучающим золотое сияние.
