Алексей Белянинов - Много дней впереди
— Люди пойдут в тайгу за ними, — коротко ответил он, не вынимая изо рта трубки. — Кому надо, я сказал…
Правильно сказал дядя Федя: искать больше некого!.. Он как сказал, так и сделал — маму нашёл!
Что же с ней случилось?..
Я столько раз заставлял её рассказывать — и тогда, в «Хотугу сулус», заставлял, и потом, что знаю теперь всё так, будто сам находился с ней в тайге…
Семьдесят километров им надо было проехать от Ыйылы до того посёлка, где ждал больной, — до Кангаласов, и на всём этом пути нет жилья. Ехали они — и замёрзли. Хоть и в дохе сидишь, а всё равно холод до тебя добирается, особенно до ног. Ямщик пустил коней шагом, а сам с мамой пешком двинулся следом за санями.
День кончался — зимний день короткий. Ехать им было ещё много километров: к утру только должны были попасть на место. Но старик ямщик и ночью мог бы найти дорогу. Тяжело шагать в дохе, в валенках, но мама и он от ходьбы разогрелись и хотели уже садиться обратно, как вдруг кони захрапели и как бешеные рванули галопом вперёд — попробуй догони!
На дорогу из тайги вышел медведь… Время бы ему спать, укладываться на зиму в берлогу, а этот ещё бродил чего-то!.. И хромал. Видно, охотники его подранили, но он от них ушёл. И злой был медведь как чёрт!
Людей увидал — заревел, встал на задние лапы и двинулся на них. А ружьё в кошеве осталось! Но длинный якутский нож был у ямщика привязан к поясу. Он доху скинул, чтобы не запутаться в ней, и с ножом — навстречу зверю.
Ох и схватились!.. Медведь сгрёб ямщика передними лапами, не видно стало человека, а потом заревел ещё громче, выпустил его и несколько раз дёрнулся, перекатился через себя и затих.
Медведь лежит на снегу неподвижно, и ямщик тоже не шевелится.
Мама бросилась к нему — ямщик без сознания. Но дышит. На лице раны от когтей, кровь, и штанина на меховых брюках располосована, на бедре рваная рана.
Уже темнеть начало. И надежды не было никакой, что кто-нибудь встретится. Ямщик сам говорил, что этой дорогой почти не ездят теперь, а им надо было быстро добраться, вот и поехали здесь, напрямую.
Мама подумала: что, если у ямщика не окажется в карманах спичек? Что тогда?.. Ведь они замёрзнут, ведь ночевать придётся здесь: куда пойдёшь в темноте, да ещё она и дороги не знает.
Обшарила его карманы — нет спичек; последний карман остался, и там, на счастье, брякнул коробок!
Но костёр костром, а надо было ямщику раны перевязать. Ямщик так и не приходил в себя. Она его рубашку кое-как разорвала, свою рубашку разорвала. Пока делала перевязку, стало темно. Хорошо ещё, что поблизости валялось много сухого валежника. Мама натаскала его, стала разыскивать нож, чтобы наколоть щепок для растопки.
Ножа нигде не было. Потом она сообразила, нащупала рукой, а нож — в медведе, по самую рукоятку торчит в том месте, где у медведя сердце.
Сухие ветки разгорелись быстро. Костёр запылал, и ей стало немного веселее. Мама вспомнила: дядя Федя рассказывал, как ему однажды пришлось неожиданно налегке ночевать зимой в тайге. Она взяла палку и расчистила снег возле костра, чтобы он не таял от жара. Ямщика уложила поудобнее и накрыла дохой. А сама при свете костра насобирала хворосту. И не одного хворосту — тащила и толстые сухие сучья, чтобы насовать их побольше в костёр: не надо будет каждую минуту подкладывать.
Поесть у них ничего не было: свёртки с едой остались в кошеве. А есть не будешь — ослабнешь… А слабеть нельзя. Мама ножом рассадила на ляжке у медведя шкуру — он был ещё тёплый — и отрезала несколько больших кусков мяса. Посмотрела, сколько это получается, и отрезала ещё. Ведь неизвестно, как долго ей придётся пробыть в тайге без помощи.
Когда запасла топлива на всю ночь, когда еду добыла, расчистила и для себя место, прилегла отдохнуть. Хотела поспать, но заснуть ей не удалось. Она всё думала, как же теперь быть. Нога у ямщика разодрана чуть ли не до кости, сам он двигаться не сможет, — это ясно. Тащить его на себе — не дотащит. Оставить здесь, а самой тронуться в путь за помощью тоже нельзя: человек же без сознания, кто знает, что может произойти… Он маму от медведя спас, и она должна его спасти.
Так она и не придумала ничего — задремала. Проснулась уже под утро, холодно стало, костёр почти прогорел. Она раздула угли, накидала поверх свежих веток. На завтрак поджарила кусок мяса. А ямщик всё не приходил в сознание. Мама стала делать что-то вроде носилок или санок, чтобы можно было тащить их по снегу. От своей дохи отрезала несколько ремней, взяла две большие палки и поперёк привязала несколько коротких. Поверх разложила доху, перетащила на эти самодельные салазки ямщика, укрыла его получше второй дохой. Две палки потоньше прикрепила вроде как оглобли.
Впряглась, ухватилась покрепче — и вперёд…
В том-то и беда, что плохо знала, куда ей идти… По дороге давно никто не ездил, свежего следа не было. Думала, что верно выбрала направление, а весь день тащилась по тайге — никаких признаков человеческого жилья нет. Хоть бы зимовье попалось брошенное — тоже нет… И ямщик в себя не приходит — бредит: у него не спросишь, как идти, чтобы выбраться к жилью… И что с ним будешь делать без всяких лекарств? Она только холодные компрессы ему меняла, да ещё у неё в кармане нашлись таблетки против воспаления: пенициллин, что ли, называется…
Вечер наступил, опять пришлось ночевать в тайге. А потом опять целый день тащила салазки. Плечи у неё сильно болели, ноги она еле переставляла, часто останавливалась, чтобы передохнуть. Но она всё равно тащила!
Перед вечером на узкой тропинке натолкнулась на след — двое коней шли, в санки запряжённые. И она догадалась, хоть и не следопыт: это же их лошади! А лошади непременно находят дорогу к жилью!
Сколько успела до темноты, столько и прошла по их следу… Это она уже которую ночь должна была провести на холоде, без еды, без питья… Банки ведь у неё никакой не было, чтобы растопить снег; она просто так его ела, когда пить хотела.
Она сидела у костра и плакала: так ей стало горько, и одиноко, и обидно. Сидит и плачет и ест полусырую жареную медвежатину без хлеба и без соли. Про меня думала, про дядю Федю, что мы её ждём, а она неизвестно когда выберется из проклятой тайги, да и выберется ли вообще, и как мы будем без неё жить.
Надо было раны ямщику перевязать. Он по-прежнему бредил и говорил что-то по-якутски, и вдруг — выстрел вдали!.. За первым выстрелом — и второй, и третий, и четвёртый, и пятый… Она поняла, что это её ищут.
Она вскочила, стала кричать во всё горло — тогда-то и охрипла, покидала в костёр весь сушняк, который заготовила на долгую ночь. Пламя большое выросло, его издалека можно заметить. И кричала: «Я здесь! Сюда! Я здесь!» Подкидывала в костёр ветки и боялась: услышат ли голос, увидят ли её огонь?
Должно быть, увидели, потому что выстрелы стали приближаться к ней и голоса людей доносились: люди тоже что-то кричали.
Потом она услыхала, как скрипит снег под чьими-то шагами, трещит валежник. Показался человек. Он из темноты вступил в светлый круг, и мама испугалась: она подумала, что за эти дни сошла с ума.
Дядя Федя стоял перед ней: а откуда ему здесь взяться?
А дядя Федя рассказывал, что он тоже испугался. Мама увидела его и, вместо того чтобы к нему броситься, стала назад отступать, в темноту… Он её позвал: «Нина, Нина…»
Она услышала его голос и поняла, что это в самом деле он.
Они думали сразу пуститься в обратный путь, но мама совсем обессилела, как только подоспела помощь. Надо было дать ей отдохнуть, и она тут же заснула.
Пока она спала, Пётр Тихонович осматривал ямщика, чистыми бинтами перебинтовал его раны и сделал какой-то укол. Мало, что медведь его терзал, так ещё и укол понадобился…
Мама спала часа три, а потом они поели как следует; дядя Федя заставил её выпить спирту, чтобы она согрелась и подбодрилась, усадил её верхом на лошадь и повёз в «Хотугу сулус», где я их ожидал.
Я не стану говорить, как мы возвращались в Ыйылы. Пришла наша машина — и поехали… На прощание Дмитрий Романович повторил, чтобы мы с Кристепом летом не забыли заглянуть в гости к нему и его ребятам в Хара-Сайялык, и дядя Федя сказал: «Конечно, приедем».
Не успел я дома раздеться, как ко мне прибежали Костя и Оля. С тех пор как мы уехали, они — все наши ребята — тоже не знали покоя: через Олину маму узнавали, не вернулись ли мы… И теперь они хотели узнать, как мы с Кристепом ездили на поиски, что там было, хорошо ли всё обошлось.
Я им рассказал, как нам удалось спрятаться в кузове и как дядя Федя всё же нас обнаружил, но мы поехали дальше, как искали маму и сколько самых разных людей отправились за ней в тайгу. Как наконец нашли её…
Оля всё время хлопала себя по коленкам и ахала, а мне нравилось, что она так внимательно меня слушает.
Потом она рассказывала, как Вера Петровна сказала, что раз так, конечно, я контрольную по арифметике отдельно писать не буду — просто она меня лишний раз вызовет. Ну, ещё как все ругались, что мы с Кристепом без спросу уехали на поиски, что мы будем там мешать…
