Жигмонд Мориц - Будь честным всегда
А теперь у него есть три форинта, и они спокойно лежат в надежном месте, рядом с лотерейным билетом.
Радостно пританцовывая, он бежал домой. Его не беспокоили уже ни беды семьи Дороги, ни ветер, ни собственное будущее: в кармане лежали три звонких монеты!
Жаль только, что их всем не покажешь. Он боялся, что, если увидят соседи по комнате, придется тратиться.
Теперь Миши с радостью ждал завтрашнего прихода тетушки Чигаи, потому что он сможет заплатить ей форинт и двадцать крейцеров, — ведь он задолжал ей за прошлый месяц шестьдесят крейцеров. Но теперь пусть она приходит!
У него останется один форинт восемьдесят крейцеров, и он купит себе краски, золотую и серебряную; золотая стоит пятнадцать крейцеров, серебряная — десять.
Еще он купит карандаши и билет в театр.
Следующий день был воскресенье, первое декабря.
Декабрь! Само слово звучало празднично и таинственно. Наступление декабря означало что-то очень важное: в этом месяце будет рождество, а там и Новый год. Декабрь, рождество, Новый год — какие прекрасные слова!
Все-таки это надо как-то отпраздновать, пойти бы к кому-нибудь. И тут он вспомнил Тёрёков.
Он не был у них давно, с тех пор как начал работать, а ведь если ему удастся поехать на рождество домой, его обязательно там спросят, что просили передать Тёрёки.
Сразу же после обеда он отправился на улицу Недьмештер.
Едва он увидел большой белый дом на перекрестке, выглядевший старше и благороднее других домов в Дебрецене, у него дрогнуло сердце. Счастливое было время, когда он жил здесь, — невинная пора детства…
Старенькая калитка, как и в прошлом году, не запиралась — до сих пор не сделали щеколду. Лестница, как всегда, выкрашена, коридор сводчатый, словно в старинной крепости. Деревья стояли голые, воздев к небу, словно руки, черные ветви. Без листьев они не были так красивы, как летом, когда под ними резвились маленькие девочки-первоклассницы. В задней части двора находился свинарник, в котором летом и зимой дядя Терек в пестром ночном колпаке и с длинным чубуком во рту кормил кукурузой своих свиней. А весной появились поросята, маленькие, беленькие, у них сквозь кожу просвечивались красные жилки. Они пили молоко, а иногда один из них забирался в корыто и ел оттуда вместе с матерью.
Миши взбежал по четырем ступенькам, будто его что-то подталкивало, он шел словно к себе домой, сердце его сильно билось. И почему он так давно здесь не был? Конечно, у него теперь столько дел!.. Не то что в прошлом году…
На кухне, как обычно, сидели и разговаривали тетя Терек и Илонка — им всегда было о чем поговорить. Большая просторная кухня, в которой стоял буфет и обеденный стол, служила одновременно гостиной; здесь и обедали, и проводили почти весь день.
— Смотри-ка, наш маленький гимназист! — воскликнула тетя Терек и протянула Миши свои большие руки; это была высокая, мощная женщина, просто гигант, но ее доброта и сердечность были еще больше. Лицо тети сияло, как луна.
— Господи, кто к нам пришел! — воскликнула Илонка, которая была маленькой и изящной, в отличие от своей матери.
Миши чуть не задушили в объятиях, тискали да присматривались: как вырос! Поправился или похудел? По словам тети Терек, кожа да кости, да и что за еда в столовой! А Илонка сказала, что он выглядит совсем неплохо — крепкий, здоровый мальчик.
— Ну, а что было на обед? — спросили обе одновременно с острым любопытством.
Об этом они никогда не забывали спросить. А Миши ломал голову и вспоминал: в следующий раз непременно запишет, что было на обед, чтобы можно было рассказать. Его самого это мало беспокоило: вбегут в столовую и — ам-ам! — проглотят, как поросята, что им дадут, и прочь от корыта.
Но в покое его не оставили, и пришлось вспоминать.
— Мясной бульон и вареники.
— Смотри-ка! Ну, а мясо-то куда они дели? Прекрасно устроились! А вам, значит, только бульон достается?
— Нет! Было еще вареное мясо с соусом.
— Ну, то-то… А какой соус?
— Какой соус?.. Томатный.
— Да какой же еще! Мама думает, кроме лукового да томатного, там может быть еще какой-то.
— Ну и как? Вкусно?
— Да.
— Так я тебе и поверила, как же! Будто ты понимаешь, что такое вкусно… Да ты и опилки съешь. А вареники были с чем?
— С чем?.. С повидлом.
— Ну разумеется, с повидлом!.. Бульон, говядина с томатным соусом да вареники с повидлом — чего же еще они могут придумать! Прокисшее сливовое повидло — гимназистам все пойдет!
— И вовсе, Илонка, оно не было прокисшее.
— Много ты понимаешь, небось думаешь, что плесень — это сахар.
— Нет-нет, Илонка, вот хлеб — тот действительно был затхлый, вернее, не затхлый, а кислый… Нет, все-таки затхлый.
— Боже милостивый, уж какой, верно, затхлый был этот хлеб, если даже ты заметил!
— И все-таки, тетя Терек, там очень вкусно готовят.
— Что ж, например?
— Ну, что мы любим больше всего? — спросила Илонка и ущипнула Миши за подбородок.
— Больше всего я люблю сладкую пшенную кашу.
— У него любимое блюдо, а у нас и поросенок бы не стал есть, — сказала Илонка.
— Теперь даже это вкусно, а ведь раньше и моя стряпня тебе не нравилась, — сказала тетя Терек.
Миши промолчал. Он подумал, что сейчас надо бы сказать что-то умное и красивое, но в голову ничего не приходило.
— Не смущайте его, мама, лучшее доказательство не его вкус, а его мордочка. Как он выглядел в прошлом году и как сейчас!
И она принялась жалеть Миши: до чего же худой!
— Не так уж плохо он выглядит, — взяла его под защиту тетя, — а худой он и в прошлом году был, его хоть изюмом корми.
Илонка весело рассмеялась, голосок у нее был все такой же звонкий, как и раньше. Миши вспомнил, что и здесь у него бывали трудные деньки, ведь не всегда отец присылал точно к первому числу десять форинтов. Не всегда!.. Пожалуй, ни разу. Да ему и не просто, ведь он не чиновник, которому все равно заплатят первого числа, что бы ни случилось.
Отцу сначала надо поискать работу, потом получить заказ, потом отработать, и только тогда заплатят, а в конце концов денег-то и нет, все ушли на питание…
— Ну, а как твое учение?
Илонка ответила вместо него:
— Ишь как плечами-то пожимает, вижу по носу, что нахватал пятерок.
Миши хитро улыбался.
— Вот дядя Геза-то обрадуется!.. Ну и обрадуется… Давно он тебе не писал?
— Да, уж давно.
Здесь часто вспоминали дядю Гезу, потому что когда-то он жил у Тёрёков и был наставником при мальчиках, с которыми учился в одном классе, и Илонка могла спрашивать о нем без конца. Ведь и Миши только благодаря дяде Гезе жил здесь в прошлом году на полном пансионе за десять форинтов в месяц. Их любовь к дяде Гезе распространялась немного и на него.
Вечер этот, проведенный на кухне у Тёрёков, казался Миши таким милым, таким приятным: тетя сидела в соломенном кресле — в каждом дебреценском доме есть одно-два таких кресла, их делают местные пастухи, — сам Миши, как когда-то в прежние времена, сидел на низеньком стульчике, добросовестно отвечал на все вопросы и от всего сердца искренне смеялся, как не смеялся больше нигде. Какими мучительными показались ему сейчас и его жизнь в коллегии, и тяжкая исповедь у господина Пошалаки, и вчерашний скверный вечер у Дороги! А здесь все было спокойно, здесь его любили, здесь ничего не изменилось и по-прежнему жили счастливые и добрые люди.
Вот так и надо бы жить всегда, но почему-то у него не получается…
— У меня есть ученик, — вдруг совершенно неожиданно сказал Миши. Ему давно уже хотелось сказать, но он стыдился: могут подумать, что он хвастает.
Обе женщины одновременно повернулись в его сторону.
— Что такое? — всплеснув руками, воскликнули они.
— У него ученик! — повторила тетя Тёрёк.
— Вот он — племянник Гезы Ижака! — сказала Илонка и сплела вместе свои тонкие, нежные пальчики. — Господи! Ну что за порода такая, что за светлые головы!.. Мальчику двенадцать лет, а у него уже ученик!
— Ну, и сколько же тебе платят? — спросила тетя.
— Два форинта.
— Вот как, — сказала Илонка, успокоившись: видно, не такое уж это трудное дело, раз невелики доходы. — Это очень хорошо… Молодец! Большое подспорье при теперешней жизни! Два форинта — тоже деньги!.. Вот отец-то порадуется, что у него такой сын!.. Ах ты лягушонок, у него уже ученик… Ах ты зеленая слива! Я уж теперь и на «ты» с ним не смею… Господин учитель!.. Вот это да!..
Миши слушал, счастливо улыбаясь, даже засмеялся, но вдруг вспомнил, как тетя часто говорила ему в прошлом году: «Не скаль зубы-то!» — и плотно сжал губы.
Тут вошел дядя Терек. Он пришел со двора в своей неизменной пестрой домашней шапочке с кисточкой и был еще более хмурым и молчаливым, чем раньше. Во рту у него, как всегда, торчал потухший чубук.
— Вы только посмотрите, папа, кто к нам пришел.
