Борис Алмазов - Считаю до трех!
— Ишь ты, — засмеялся Вадим. — Где это ты такое слышал?
— Отец говорил, — смутился Лёшка.
— Да, — сказал художник. — Кусков-старший — ценитель. А вернее сказать, оценщик искусства.
— Ну, а что? — не сдавался Лёшка. — Этот Петька или Катя что-нибудь понимают?
— Ух ты! — засмеялся Вадим. — Как ты на них. С чего бы это? А… понимаю. Мой тебе совет, — сказал художник. — Не признавай своей ошибки. Напусти на себя такую загадочную молчаливость… Барышня твоя сама прибежит и от любопытства лопнет! «А ты в ответ — только да и нет». И никаких объяснений! Она всё сама придумает. Проверено, — вздохнул Вадим. — А с Петькой совсем не разговаривай.
Но выполнить этот совет было трудно. Петька и Катя явились на третий день в клуб и взялись помогать Лёшке развешивать рисунки.
Столбов говорил без остановки, как радио. Он приволок откуда-то стремянку, и не успел Лёшка ахнуть, как Петька уже сидел на самом верху, скрючившись как обезьяна, и пробивал в стене дырки для пробок, чтобы прикрепить к ним трубу, а уж от этой трубы на нитях должны были вывешиваться картины Вадима.
— Это надолго! — кричал он. — Прочно! Удобно. Я в школе такую выставку устраивал. Это для сменной выставки самое то! А так исковыряем стенку и толку никакого.
«Рассказала ему Катя или нет? — гадал Кусков. — Скорей всего нет, а то он бы драться полез. И чего она в нём нашла? Ведь — лопух!»
Катя работала молча, стараясь не смотреть в Лёшкину сторону. Сухой белой тряпочкой она аккуратно протирала стекло.
«И всё-таки, — думал Кусков, — есть в этом Петьке что-то такое, чего, наверное, нет во мне».
В этот момент Столбов с размаху долбанул себя по пальцу.
— Иэ-э-э-эх! — рявкнул он, скатываясь со стремянки. — Ну спасибо! Ну спасибо!
Он обежал всю комнату, размахивая рукой:
— Ах! Хорошо! Ах!
И через минуту опять сидел наверху и яростно колотил молотком.
Приходили Катины братишки и сестрёнки. Стояли стайкой, как утята, моргали в такт ударам и поводили носами за трубой, которую клали на крюки Петька и Лёшка.
— Хочу гвоздь колотить! — ныл самый маленький. — Хочу стенку молоточить!
— На! — сказал Петька, подсовывая ему обрубок доски и два гвоздя. — «Молоточь»!
«Он — добрый, — подумал Лёшка. — А я? «Сам же себя полюби беспредельно…»
— Ну, всё! — сказал Петька, прилаживая последнюю трубу под карниз. — Пойдём в мастерскую, заберём у художника последние работы и будем развешивать.
Они вышли на улицу. И Кусков увидел в самом дальнем конце её две знакомые фигуры! Да! Ошибиться было нельзя. Там егерь Антипа Пророков разговаривал с Иваном Ивановичем. Издалека был виден белый верх его морской фуражки.
«Явился!» — со злостью подумал Кусков.
— Пойдём дворами! — предложил он. Они вышли на соседнюю улицу, и здесь их нагнали три легковые машины.
— Кусков! Сынок! — услышал Лёшка знакомый голос и обернулся. В первой машине сидел отец.
Глава двадцать вторая
«Не стая воронов слеталась…»
— Кто это? — спросил Петька.
— Так… — нехотя ответил Кусков. «Что это, — подумал он, — охота за мной, что ли, началась? Там этот Иван Иваныч стоит, здесь отец прикатил!»
— Сынок!
Из машины вышел Кусков-старший.
— Это твои друзья? — спросил он ласково. — Здравствуй, мальчик! Здравствуй, девочка.
— Иди в машину, я сейчас, — пробормотал Лёшка.
— Так это твой папа? — спросила Катя шёпотом. — Он за тобой приехал?
— Да не знаю я! — отмахнулся Лёшка.
«Вот деревня несчастная! Наверняка уже всё про меня известно! И что из дома ушёл, и что меня отчим ищет! Наверняка дед Клава уже всем всё разболтал. Небось на каждой скамеечке, на каждом крылечке старики обо мне говорят!»
— Слушай! — сказал вдруг Петька тревожно. — Я вон того, тощего — вон на заднем сиденье развалился, — я его где-то видел! Честное слово, только никак вспомнить не могу где…
— Ты что! — зашептала Катя. — За ним отец приехал, а ты вмешиваешься… Это их семейное дело…
— Знаю я этого парня! Видел я его! — бормотал Петька. — Я вспомню, обязательно вспомню…
Кусков вслед за отцом влез в машину и увидел в зеркальце, что Петька тревожно и испуганно глядит ему вслед. Машина рванула с места. Петькина фигурка уменьшилась и исчезла за углом дома.
— Ты чего приехал? — спросил Лёшка.
— Соскучился! — засмеялся Сява, отвечая за отца. — Просто извёлся весь — день не спит, ночь не ест!
Отец тоже засмеялся.
— А я люблю эти места! — продолжал Сява. — Уж лет пять сюда наведываюсь. Замечательные здесь народные промыслы!
Сейчас он совсем не выглядел тем пьяницей-размазнёй, каким был в городе. Даже трудно было представить, что этот жилистый парень с тяжёлым подбородком и чёлкой, что сваливалась на глаза, мог плакать, что отец его мог ударить…
«Соскучились и таким почётным караулом явились? Что-то не верится, — засомневался Кусков. — Что-то не верится, чтобы отец что-то делал, если в этом нет выгоды. Раз он приехал, значит, я ему для чего-то нужен. Ну да ничего, меня так просто не проведёшь».
— Где художник? — спросил шофёр, громадный парень с цепочкой на запястье, как у автогонщиков. Лёшка всегда мечтал иметь такую.
— Да вот в мастерской.
— Сиди, я сам! — сказал шофёр, вылезая из машины. Через минуту он вернулся с Вадимом.
— А… — сказал художник. — Общий привет.
Он уселся на заднее сиденье и добавил:
— «Не стая воронов слеталась…»
— Всегда к услугам, — осклабился Сява. — Прослышали мы — вам ультрамарин понадобился…
«А, вот оно что! — облегчённо вздохнул Лёшка. — Они краску привезли. Но тогда зачем здесь отец? Или эта краска какая-то дефицитная? Может, её отец где достал и теперь хочет с Вадима большие деньги сорвать?»
Кусков вдруг почувствовал, что Вадим смотрит ему в спину. Мальчишка встретил его взгляд в зеркале и поразился, каким грустным стало лицо художника. Вадим криво улыбнулся Кускову, расстегнул нагрудный карман куртки и достал дымчатые очки. Он долго протирал их кусочком замши, рассматривал на свет и наконец, вздохнув, надел. И снова стал тем Вадимом, которого Лёшка повстречал в кафе. Снова он сделался похожим на благородного гангстера. Но странное дело: сейчас он совсем Лёшке не нравился, потому что был чужим, непохожим на того человека, к которому успел привязаться мальчишка.
«Куда это мы едем?» — гадал Лёшка, и было ему отчего-то тревожно. Шофёр достал из кармана пластик жвачки, протянул Лёшке.
— Спасибо. Не хочу, — сказал мальчишка.
Шофёр пожал плечами, ловко разорвал упаковку и отправил зеленоватую пластинку в рот. Задвигал челюстями.
Машина раскачивалась и таранила ветки, как танк, мотор урчал и выл.
— Приехали, — сказал Вадим.
Их догнала вторая машина.
— Ставьте тачки здесь, — приказал Сява. Он открыл багажник и вынул оттуда два громадных рюкзака. Шофёр, который, наверное, был здесь самым сильным среди всех, взял один, другой поднял на плечи Лёшкин отец.
Из второй машины вышло ещё трое мужчин.
— Двинули, — скомандовал Сява, и все пошли по тропинке за Вадимом.
«Зачем Вадиму столько краски? — гадал Лёшка, уважительно поглядывая на мешки. — Зачем мы идём к избушке? Краска-то нужна там, в посёлке?»
— Стойте, — сказал Вадим и нырнул в дверь охотничьей избушки, где они прожили с Лёшкой почти неделю.
Через минуту он вышел.
— Идём.
— И сопливец с нами? — удивился шофёр, кивнув на Лёшку. Кусков не успел возмутиться, как был ошарашен Сявиным ответом:
— А куда ж его девать? Он с мая месяца с нами как ниточка с иголочкой. Этот милый мальчик подсмотрел и подслушал, как его батя художнику плёночку с картой передавал, на которой тропа, вот и пришлось с ним нянчиться! Сюда тащить!
— Так что? — спросил недовольно шофёр. — И он в доле?
— А ты как думал! — заголосил Кусков-старший. — Ты приехал сливки снимать, а он тут комаров кормил…
Лёшка плохо слышал, что кричал отец. У него стало темно в глазах.
«Так вот оно что! — думал он. — Это Петька Столбов послал в музей карту, составленную Антипой. Айвазовский — ну конечно, это прозвище такое — Ованеса-фотографа. Он эту карту переснял. Передал её Вадиму, и они теперь идут в крепость! А Вадим! Вадим! Он, оказывается, меня сюда взял, чтобы я ничего никому не разболтал! А я-то думал… А ему, оказывается, на меня было наплевать, как отцу, как всем… Эх!»
— Ах я дурак! — сказал Лёшка вслух, едва переводя дыхание от обиды.
— Что? — спросил Сява. — Что, маленький, животик заболел?
— Не пойду я никуда! — закричал Лёшка.
— Как это? — ласково спросил Сява.
— Вот так! Не пойду, и всё!
— Пойдёшь, милый, пойдёшь! — сказал Сява угрожающе, приближаясь к нему.
«Ну, держись!» — подумал Кусков, сбрасывая сапоги и радуясь оттого, что сейчас отомстит за обман, за то, что он никому-никому не нужен.
