Алексей Логунов - Колосок с Куликова поля
Маша окинула взглядом овраг: гуси вели себя спокойно. Многие, набив зобы травой, мирно дремали на берегу ручья, спрятав красные носы в перья. Издалека они были похожи на разбросанные там и сям белые камни. «Отдохну и я, — решила Маша, сладко потягиваясь. — Немножко только посижу на траве…» Маша закрыла глаза, прислушалась. О чем это гуси говорят между собой? Вот бы научиться понимать их! Девочка стала слушать еще внимательнее.
— Го-го-горькая трава, очень го-рькая! Го-роху зеленого хотим! — тараторили гусята.
— Ишь, какие га-гары-бары, — ответила гусыня. — Овес го-раздо питательнее, го-раздо!
— Тиш-ш-ше! — прошипел гусак. — А то Маша услыш-ш- шит…
И гуси стали негромко разговаривать про Машу. Старая гусыня утверждала, что если бы не Маша и не этот Гам-Гам (так она называла Узная), то они давно наелись бы вкусного питательного овса и стали еще жирнее.
— Ниче-го! — успокоил ее гусак. — Гам-Гам на той стороне, а Машу, может быть, скоро лень одолеет.
— Неужели лень такая с-с-си-ильная, что и Машу одолеет? — пропищал самый маленький гусенок.
— Будем надеяться, будем надеяться… — вздохнула старая гусыня.
«Не надейтесь, — улыбнулась Маша, не открывая глаз. — Лень меня не одолеет, как-нибудь уж справлюсь с ней…»
Ее совсем не удивляло, что она так быстро научилась понимать гусиный язык. И когда к ней подошла маленькая сухонькая старушка, Маша тоже не удивилась.
— Устала, дитятко? — ласково сказала ей старушка. — Отдохни немного, отдохни…
И она протянула девочке подушку, расшитую синими цветочками. Только Маша дотронулась до подушки рукой, как цветы тотчас ожили, запахли, закачались на ветру, и два или три лепестка, оторвавшись, прилипли к Машиной щеке.
— Какие цветы красивые… Как они называются, бабушка? — спросила Маша, поудобнее укладываясь на подушке.
— Сон-трава, дитятко, сон-трава. Спи, спи… За гусей не волнуйся, они тоже спят. А если и уйдут в овес — не беда. Во-он его сколько, целое поле! Весь не поедят. Лиса тоже не придет, это тебе про нее Сережка наврал. Лисы у нас давно-о-о перевелись, днем с огнем не сыщешь. Охотников стало больше, чем лис.
— А ты кто, бабушка? — тихо спросила Маша, сладко посапывая носом.
— А я твоя лень, дитятко, — усмехнулась старушка и загоготала по-гусиному:
— Га-га-га! Го-го-го!
Маша тут же открыла глаза и, ничего не понимая, огляделась. Прямо под рукой лежала смятая подушка, которая, впрочем, оказалась синим островком настоящей сон-травы. И за спиной ее гоготала не зловредная старуха, а гуси. Бабушка Фрося и Узнай торопливо выгоняли их из овса. Маша кинулась помогать им. Весь край овсяного поля был истоптан узкими гусиными стежками.
— Что же ты, внучка? — упрекнула Машу бабушка Фрося. — Уснула, что ли?
— Маша виновато молчала. Не рассказывать же бабушке про подушку из сон-травы и старуху-Лень, которая так хитро обвела ее вокруг пальца!
Видя, что Маша насупилась и глаза уже на мокром месте, бабушка сказала ей:
— Не переживай, всякое бывает… Их, прохвостов, хоть на веревку привяжи — все равно в овес убегут. Ступай к Сережке, я вам завтрак принесла.
— Не хочу я есть…
— Иди, иди, там гречневые блины со сметаной. Твои любимые.
Против гречневых блинов Маша устоять, конечно, не могла и побежала завтракать, а после вкусной еды ей снова захотелось поваляться на травке, позагорать. Но Маша вспомнила коварную старуху-Лень и, пересилив себя, отправилась к овсяному полю. «И чего их так тянет в овес? — думала она про гусей. — Неужели он такой вкусный? Надо попробовать…» Она сорвала овсяную метелку, пропустила сквозь пальцы, и на ладони остались пухлые, в зеленых коконах, овсяные зерна. Сверху коконы были открыты и напоминали спальные мешки. Присмотрелась Маша получше, а это вовсе не зерна у нее на ладони, а маленькие зеленые человечки. Овсяные дети! Вот за кем охотились жадные гуси!
Долго Маша думала-гадала, за что же гуси так ненавидят этих симпатичных овсяных человечков в спальных мешках и, наконец, догадалась.
Когда-то давным-давно домашние гуси были вольными птицами и даже умели петь песни. Хоть и не ахти какие певцы были, но из общего птичьего хора их не прогоняли. Но однажды, увидев в луже свое отражение, гуси заважничали:
Вон мы какие большие! Не чета всем этим жаворонкам, скворцам и овсянкам!
И стали они всех осмеивать.
— Го-го-го! — гоготал гусак, когда какая-нибудь птичка-невеличка начинала распевать свою песенку.
— Га-га га! — вторила ему гусыня.
Увидел это усатый овес «и говорит:
— Ой, смотрите, как бы не охрипли!
Набросились гуси на овес и стали щипать его.
Наелись они овса, разжирели и еще больше заважничали.
— Что нам птичий хор, — говорили они, — мы и без хора ого-го как споем!
Разинули гусак с гусыней клювы, а из горла у них вместо песни вырвалось только шипение. Вот с тех пор гуси лишь гогочут да шипят. А если где увидят овес, тут же набрасываются на него и сердито щиплют.
— Ну нет, я вам овсяных человечков в обиду не дам! — погрозила Маша гусям хворостиной.
Весь день она глаз с гусей не спускала. Хоть и устала бегать взад-вперед, но не сдавалась. Даже бабушка Фрося подивилась на нее. Откуда ей было знать, что Маша теперь не просто пасла гусей, а охраняла от них маленьких овсяных человечков!
Вечером, когда ребята после ужина укладывались спать, Сережка спросил Машу:
— Ты чего за гусями, как заводная, носилась? А утром спала на ходу…
И Маша рассказала ему про подушку из сон-травы, про старуху-Лень, про овсяных человечков и злых гусей, которые решили не оставить на земле ни одного овсяного зернышка…
— Вот чудачка! — удивился он. — Ведь ты же все это выдумала.
— Ну и что? — уже засыпая, улыбнулась Маша. — Зато я лень свою обхитрила…
ПЕСНИ ВЕРНУЛИСЬ В АЛЕШКИН ДОМ
Пять матрешек встали в ряд,
Пять матрешек петь хотят.
Только музыки не слышно,
И стоят они, грустят.
Чем же я им помогу?
К музыканту побегу:
У меня грустят матрешки,
Поиграй для них немножко.
Под столом мурлычит кот,
Во дворе петух поет —
На земле никто без песен
Без веселых не живет!
Рядом с домом бабушки Фроси стоит маленькая избушка-развалюшка. Крыша ее съехала на одну сторону, окна заколочены досками, и Маше всегда кажется, что избушке завязали глаза, и она собирается с кем-то играть в жмурки. Когда-то в этой избушке жили дядя Ваня и тетя Валя — Алешкины родители. Правда, Алешка уже родился в новом кирпичном доме, который стоит напротив, на другой стороне улицы. Построил этот лом дядя Ваня сам, своими руками. И стены сложил, и окна-двери вставил, и печку выдумал какой-то новой конструкции, с паровым котлом, который обогревает все три комнаты.
Строил дом дядя Ваня долго, года три. Зато теперь живут они уютно и просторно. Алешка, когда матери нет дома, даже в футбол в горнице играет. При ней — нельзя. От матери им достается обоим — и Алешке, и дяде Ване. Маша часто слышит, как тетя Валя по утрам ругается на них:
— Ироды, вы что же это со мной делаете, а? Кто горшок со сметаной повалил? И фартук нигде не найду…
— Да он у тебя в руке, мам, — говорит Алешка.
— А ведь и правда, — спохватывается тетя Валя. — С вами тут закружишься совсем.
И она, поворчав еще для порядка, спешит на ферму, где работает дояркой. А дядя Ваня — рядовой колхозник, но он умеет делать все: и автопоилки на ферме отремонтирует, и стог сметает, и воды привезет на колхозный огород, и починит телефонную линию, если оборвет ветром провода. А еще он подстригает ребятишек. Своей парикмахерской в Больших Ключах нет, в шахтерский поселок идти далеко — целых семь километров. Вот и приходит ребятня к дяде Ване. Стрижку он делает всем одинаковую — оставляет небольшой чубчик.
— Как огурчик стал! — говорит он какому-нибудь карапузу, с удовольствием оглядывая его круглую стриженую голову.
Дядя Ваня все делает с удовольствием — Маша это давно заметила. Но она заметила так же и то, что он некогда не поет песен. Даже когда выпьет с мужиками.
От кого-то из ключевцев она услышала такие слова: если из дома уходят песни — там поселяются ссоры. И потом она не раз вспоминала их, глядя на большой кирпичный дом дяди Вани, где песни звучали только по телевизору.
