Пётр Столповский - Дорога стального цвета
Если бы он вчера — первый раз в жизни! — не выпил этот вонючий коньяк, было бы намного легче. Раньше Зуб и подумать не мог, какое это противное, убийственное занятие — пить. От одного воспоминания о коньяке становится дурно и снова хочется вырвать. Странным и неестественным кажется то, что люди так запросто могут вливать в себя эту отраву. Тут есть какой-то коварный обман, а какой, Зуб не понимал, да и думать об этом не очень хотелось. Все мысли переместились в желудок.
Минут через десять справа показалось то самое Поворино, о котором говорил ревизор. Судя по тому, как начали раздваиваться, множиться и пересекаться рельсы, это была не простая станция, а тоже, наверно, узловая. Вдали показалось солидное, сияющее белизной здание вокзала.
Поезд сбавил скорость. Когда он пошел совсем тихо, Зуб спрыгнул на ходу, пробежав по инерции метров двадцать. Спрыгнул уже привычно, без особого волнения.
На вокзал не посмел идти — вдруг там околачивается кто-нибудь из Читиной шайки. Да и одежда на нем больно грязна. Осмотревшись, он двинулся сразу в городишко. Шел по улице и думал о хлебе, который купит в первом же магазине. И чем больше он думал о нем, тем сильнее резало и щемило в желудке.
Зуб заставлял себя думать о чем-нибудь другом, не о хлебе. Например, о том, как Панька с Читой остались с носом. Интересно, ограбили они вчера контейнер или нет? Может, Зуб сбил их с толку своим побегом, и они отложили это грязное дело до следующей ночи?
В голову пришла неожиданная мысль, от которой Зуб в растерянности остановился. Как он раньше не догадался? Ведь его побег может ускорить убийство старухи! А то еще и деда прикончат, если он сам не умер. Что ж он раньше-то не додумал? Воры трусливы, это каждому понятно; Чита, конечно, решил, что сбежавший «фраерок» заявит на них в милицию. Значит, шайке ничего не остается, как вовремя скрыться. Тем более Чита говорил, что его в большой город тянет. А перед тем как сбежать, он с Панькой и Стаськой кончит старуху в подполье и заберет ее кубышку. Может, они уже убили, а Зуб тут прохлаждается!..
Решение созрело само собой. Он спросил первого встречного, где почта, и ему показали за угол.
На почте он купил на свой пятак конверт с маркой, взял телеграфный бланк и сел за стол. Кривое перо на каждой букве цеплялось за бумагу и сеяло мелкие брызги разбавленных чернил. Выходили жуткие каракули, но Зуба это не смущало. Тут не до чистописания.
«Дорогая милиция! — торопливо царапал он. — В Георгиу-Деж воры хотят убить горбатую старуху, которая тоже воровка или просто покупает ворованное. Они и меня заставляли грабить контейнеры на станции. Но вы не думайте, я не согласился, а убежал. Я слышал, как они говорили, что старуху надо убить и забрать деньги, которые у нее в подполье. Одного звать Чита, другого — Панька, это значит Пантелеймон, а третьего — Стаська (Зуб подумал и не вписал Фроську). Старуху они называли просто каргой. Старуха живет в старом доме за огородами. Я адреса не знаю, но нарисую».
На этом бланк кончился. Зуб взял второй и начертил, как найти хибару. А внизу приписал:
Там есть старик на печи, который, может быть, умер сам. А если не умер, то и его могут убить. Я не мог прийти к вам заявить, а почему, не могу вам сказать, но очень прошу считать меня честным человеком».
Написав это, он вспомнил, что хотел остановить поезд и сейчас едет безбилетником. Выходит, его уже нельзя назвать честным человеком. Зуб хотел зачеркнуть последнюю строчку, но решил, что выйдет глупо и смешно, и оставил ее. Он сунул листки в конверт, заклеил его и написал адрес: «Георгиу-Деж, в милицию, срочно». Последнее слово подчеркнул три раза.
Народу на почте в этот час не было. Краем глаза Зуб заметил, что из-за стойки на него с интересом поглядывает длиннолицая, болезненно-бледная девушка, у которой он покупал конверт. Лето прошло, а ее вроде ни один солнечный луч не коснулся. Поглядывая на посетителя, она быстро и звучно стучала штемпелем по каким-то листкам. Девушка, должно, гадала, откуда мог сбежать этот грязный, взъерошенный паренек в фэзэушнои одежде. Но Зубу было наплевать, что она думает о нем. Он подошел к стойке и спросил:
— До Георгиу-Деж письмо сколько идет?
— Тебе что, срочно? — прищурилась на него девушка.
— Спрашиваю, значит, срочно.
— Завтра должно быть.
— А сегодня не успеет?
— Если сегодня, то иди на станцию и брось в почтовый вагон. — Она взглянула на стенные часы. — Скоро должен поезд проходить.
— Спасибо.
— А ты откуда такой?
Не утерпела-таки.
— Откуда и ты, — буркнул Зуб.
— Ты что, в луже валялся?
— А ты что, в погребе все лето сидела?
Пока она соображала, при чем тут погреб; Зуб хлопнул дверью. От почты он заспешил на станцию. Ничего не поделаешь, придется лишний раз рискнуть. В вокзал соваться не стал, а остановился за какими-то дощатыми постройками. Если даже Чита или Панька каким-нибудь чудом окажутся на этой станции, то он их первый должен увидеть.
Поезд и правда подошел скоро. Почтовый вагон был сразу за тепловозом. А вон и щель, куда бросают письма.
Внимательно оглядев растянутую, снующую у поезда толпу и не заметив ничего подозрительного, Зуб подбежал к вагону, сунул письмо в щель и снова скрылся за постройками.
Он сделал все, что мог. Остальное зависит от милиции. Только бы поверили ему. А то еще подумают, что кто-то решил подшутить. Нет, должны поверить. Дело ведь серьезное.
Теперь дальше надо ехать. Можно на пассажирском, а можно и на товарняке. Выбирай, что пожелаешь. На товарняке, пожалуй, лучше — там хоть психических ревизоров нет. Но бастующий желудок заставил повернуть в другую от станции сторону. Голод упрямо вел его по улицам городишки.
Он шел и думал, что в каждом доме полно всякой еды. Если зайти в любой и попросить, то его, наверно, покормят. Зуб злился на себя за такие мысли, от которых только сильнее сводило живот. Ведь все равно ни за что на свете не станет попрошайничать. Уж лучше с голоду подохнуть, чем сделаться побирком.
Ноги привели Зуба к продуктовому магазину. Не утерпел и заглянул внутрь. Заходить не стал, а только заглянул. На него пахнуло головокружительным ароматом хлеба, чего-то сладкого, острого, кислого, пряного... Никогда он не думал, что магазин может быть таким ароматным, может так кружить голову. Лучше уйти, чтоб не расстраиваться понапрасну.
В пяти шагах от двери стояли два мужика и о чем-то неторопливо разговаривали. Один из них, тот что в рабочей спецовке, держал руки в карманах, а под мышкой у него небрежно, кособоко торчала буханка хлеба. Видно, шел домой на обед и заглянул в магазин. Мужик, наверно, и думать о буханке забыл, она вот-вот упадет в пыль.
Зуб возненавидел этого человека. За то возненавидел, что он так запросто может заиметь буханку хлеба и даже забыть, что она у него под мышкой. Он, наверно, и есть-то не хочет, раз стоит и треплется. А хлеб все равно купил. Небось, хотел бы есть, так быстрее домой бы топал, а то еще бы дорогой стал помаленьку откусывать.
Конечно, Зуб понимал, какая чушь лезет ему в голову. Вконец расстроенный, он пошел прочь от благоухающего на всю улицу магазина, от этого мужика, у которого не грех было бы выхватить хлеб. Он даже не заботился, куда ведут его ноги.
Надо же — всего каких-то полчаса назад в его правом кармане лежал целый пятак! И он мог бы спокойно, как этот мужик в спецовке, купить кусок хлеба и даже подержать его ради форса под мышкой...
«Балда! — разозлился вдруг на себя Зуб. — Конверт надо было без марки взять! Вот балбес, так балбес! Дошло бы без марки, куда бы делось».
Он шел, подыскивая для себя самые обидные, самые оскорбительные слова, но в то же время внимательно смотрел под ноги. Находят же люди деньги, почему бы и ему... Но, видать, в Поворино в этот день никто не терял ни мелких, ни крупных сумм.
В каком-то переулке из ворот приземистого домика выпорхнула девчушка-школьница и чуть не налетела на Зуба. Она испуганно остановилась — тонкая и легкая, в чистеньком белом фартучке, с бантом на голове. Мотылек да и только. Видно, вернулась из школы.
Только Зуб никаких бантов не заметил, потому что в руках девчонка держала надкусанный пирожок. Вообще не было ее — девчонки. Был один пирожок. Зуб смотрел только на него и не имел сил двинуться с места.
Девчонка тоже почему-то не убегала. Она испугалась только в первые секунды, а потом к испугу добавилось любопытство. Почему этот мальчишка в измазанной одежде так смотрит на пирожок? Может, не обедал? Сама того не ожидая, скорее от растерянности, чем по сообразительности, она протянула ему пирожок:
— Хочешь?
Рука у Зуба дрогнула. Он нахмурился, покраснел, но ничего не мог с собой поделать. Когда ты голоден как сто волков, а перед твоим носом крутят пирожком, да еще таким аппетитным, то как-то забываешь следить за собой.
