Юрий Томин - Витька Мураш - победитель всех
А я, раз я стал капитаном, буду на них орать и командовать. Но орать — это еще не самая трудная работа. Самое тяжелое дело я должен взять на себя. Правда, особенно тяжелого сейчас ничего не было, но было одно не очень приятное.
В нашей бухте очень мелко и много камней. Если на веслах плыть, сто раз за камни заденешь. Поэтому нужно одному слезть в воду и провести лодку за цепь между камней, пока не выйдешь на глубину. Вот это я уже сделал сам.
Вода была холодная. Но это еще не главная неприятность. Из-за того, что в лодке сидела Наташка, мне пришлось лезть в воду в трусах. Из-за этой же Наташки я не мог выжать трусы и штаны надел прямо на мокрое. Жутко было неприятно сидеть в этой сырости. Я чувствовал себя так, будто в холодной луже сижу. Чтобы согреться, я снова стал помаленьку орать.
— Куда гребешь!
— А куда надо? — спросил Илларион.
— На гряду.
— А где гряда?
— Вон камни торчат, видишь? Давай к ним.
У этих камней мы всегда с Колькой окуней ловили. Они приходили туда охотиться за мальком. Когда окунь бьет малька, ему что хочешь подсовывай, все берет.
Но до гряды было еще пока далеко. Илларион греб теперь правильно, орать было не на кого, и я опять начал мерзнуть. Все получалось не так, как я думал. Ведь мы с Колькой собирались на дальние острова и, может быть, добраться до Мощного. У него весь берег зарос камышом, а в этом камыше миллион щук. Но куда мы могли поплыть с этой командой? Да и зачем им дальние острова? Разве только Батон соображал немного в этом деле. А Илларион сидел в своих новеньких сапогах, в новенькой курточке, около него лежала новенькая удочка; был он весь такой, будто его вынули из магазинной витрины. Таких рыбаков в книжках рисуют, а как они ловят, я давно знаю. У них это не дело и не работа, а вроде прогулки: на солнышке посидеть да удочкой помахать. Мы с Колькой, может, сто километров с блесной проедем, пока одну щуку поймаем. А им все равно — лишь бы поплавок на воде болтался.
Ну, про Наташку и говорить нечего. Она все время вертела головой, ахала и болтала всякие глупости.
— Ой, какое море прозрачное!
— Ой, какое солнце сегодня теплое!
— Ой, смотрите — рыба плеснула.
Она так удивлялась, будто видела это в первый раз в жизни. А Колька смотрел на нее так, словно она говорила жутко умные вещи. Сам он молчал, но все время кивал головой, и мне стало обидно за него, за то, что он как будто поглупел в эту минуту.
— Море — это вода, — сказал я. — Только ее очень много. А солнце — это звезда, самая обыкновенная. Чего это ты сегодня так раскудахталась?
— Ты, Мурашов, скучный, как старик, — ответила Наташка. — Море — это корабли и белые паруса…
— Где ты видела паруса?
— А вот видела! Это ты ничего не видишь. Для тебя парус — просто белая тряпка.
— А для тебя?
— Ты не поймешь.
Но я, конечно, все понял. Парус тут ни при чем. При чем был я. Такой занудный, грубый, тупой Мурашов. Я ничего не смыслю в красоте. Вот что она хотела сказать этим парусом. Но это была неправда.
Один раз мы плыли с отцом с острова. Лодка была загружена сеном, а волна балла три. Брызги летели через борт. Мы оба были мокрые, но тогда мне не было холодно. Мы гребли изо всех сил и старались, чтобы лодку не поставило бортом к волне. Волны накатывались какие-то желтые, с белой пеной. Я честно скажу, что боялся. Одна волна через борт и — привет. Я боялся, а мне хотелось смеяться. Все море было в барашках, все волны гнались за нами. Но это была настоящая красота, потому что было настоящее трудное дело. А тихую красоту я не люблю и ахать из-за того, что солнце круглое, не обязан.
Объяснить все это Наташке я не мог и не хотел. Раз она думает про меня так, я таким и буду.
И все-таки мне было обидно. И я снова заорал на Иллариона.
— Ты живой или нет?! Шевели веслами!
Илларион захлопал веслами по воде, но лодка быстрей от этого не пошла. Вообще-то быстрей и не нужно было — лишняя минута никакой роли не играет. Но в это утро я с самого начала нервничал, а когда я нервничаю, то спокойно сидеть не могу. Мне нужно или орать, или бегать, или чего-нибудь делать руками.
Я отнял у Иллариона весла и стал грести сам.
До гряды было уже недалеко, минут двадцать всего. Греб я спокойно и мощно. Лодка сразу пошла быстрей, даже вода запела у носа. За кормой вытянулись две ровные линии «блинчиков» от весел. Вот это было, наверное, красиво — молча и просто.
Лодку я поставил у края гряды. Батон опустил камень с носа, а Колька с кормы. Колька проделал все тихо, а Батон бултыхнул камень, будто с обрыва. Я ничего ему не сказал, посмотрел только, и он все понял.
Я собрал свою удочку. Такой удочки нет ни у кого из наших ребят. Три колена бамбуковых, а четвертое, нижнее, сделано из дюралевой лыжной палки. Длина у нее — шесть метров. Мне ее подарил один дачник. Я ему за нее все лето червей копал. И еще он научил меня, как лучше всего окуней ловить. Нужно к леске привязывать не крючок, а маленькую блесенку с крючком. На крючок нацепить кусочек червя. Поплавок блесну под водой качает, а окунь думает, что это малек червяка хватает. Окуни жутко завистливые, они терпеть не могут, если кто-нибудь при них чего-нибудь ест.
А уж мальку такого нахальства они никогда не прощают. Бросаются на него, как звери, и тут им от меня приходит привет. На эту блесну я больше всех окуней ловлю. Но с моей удочкой нужна небольшая волна, чтобы блесна под водой дергалась. А было тихо. Вода спокойная, как в колодце. И тишина. Водокачку нашу слышно так, будто она рядом. Когда так тихо, то и сидеть надо спокойно. Рыба ведь из-под воды тоже видит и слышит. А нас в лодке пять человек. Разве может быть так, чтобы никто не пошевелился?
Первой скучно стало Наташке.
— А кого мы ловим? — зашептала она.
— Окуней, — тоже шепотом ответил Колька.
— А я тоже хочу.
— Тихо ты, — прошипел я.
— A y меня удочки нет.
— Возьми мою, — предложил Колька.
У Кольки была всего одна удочка. И я удивился не тому, что Наташка ее взяла — при ее нахальстве это нормально, — а тому, что Колька ее отдал. Уж если я рыбак неплохой, то Колька на этот счет совсем сумасшедший. Он может день просидеть с удочкой, даже когда не клюет. За хорошим крючком он по сто раз нырнет, пока не отцепит. Если клюет, может по пояс в воде стоять двести лет. А тут отдал удочку и не пискнул.
Но это было только начало. Потом мне за Кольку даже стыдно стало, как он перед Наташкой вывинчивался.
Уж я-то девчонок знаю как дважды два. Все они не любят лягушек, мышей и червяков. Если показать девчонке лягушку, через минуту она будет уже где-то возле Луны. Наташка была такая же, как все, ничуть не лучше.
— Фу, гадость какая, — сказала Наташка, когда Колька передал ей банку с червями.
Колька насадил червя на крючок.
— Ой, он шевелится!
— Лучше клевать будет, — сказал Колька.
— А ему не больно?
На этот вопрос Колька ответить не сумел.
— А почему он такой длинный?
— Откуси, — не вытерпел я.
Наташка сразу позеленела, а я засмеялся. Я представил себе, как она кусает этого червяка. Наверное, она тоже представила, потому что даже не смогла ничего ответить.
Батон на носу захохотал и выронил в воду удочку. Пока он ее доставал, нашумели прилично. Теперь надо еще полчаса без звука сидеть, пока подойдет рыба. Странно еще, что Илларион пока ничего не натворил. Он сидел смирно и не обращал ни на кого внимания. Наверное, ему очень хотелось поймать первому.
А я смотрел и удивлялся — до чего может дойти человек. Это я про Кольку. Он сидел рядом с Наташкой и объяснял ей, когда нужно подсекать и когда тащить. Вид у Кольки был такой, будто он ей стихи читал. Наташка кивала головой, но ничего, конечно, не понимала. Зато я теперь понимал все. Наташка не умела ни грести, ни ловить рыбу, ни играть в футбол, но она была для Кольки важнее, чем я.
Вот как все было плохо для меня в тот день. А ведь я его так ждал!
Даже первую рыбину поймал не я, а Илларион. На свою игрушечную удочку он вытянул окуня. Окунь был небольшой, но Илларион обрадовался так, будто у него на крючке сто рублей висели.
— Смотрите! Смотрите! — заорал он. — Это как называется?
— Окунь, — ответил Колька.
— Какой красивый! — сказала Наташка.
— Еще штук двадцать таких — и можно жарить, — отозвался Батон. — Ребята, у кого чего пожевать есть?
— Бутерброд с сыром будешь? — спросил Илларион.
— А у тебя с чем еще есть?
— С колбасой.
— Могу и с сыром и с колбасой.
Илларион достал из пакета бутерброды и раздал всем. Я не взял.
— Мухах, хохеху хе хлюхох[6] — спросил Батон.
— Вы бы еще тут танцы устроили, — сказал я. — От вас она на сто километров разбегается.
— Ну да, — отозвался Колька. — Окунь шума не боится. Просто не подошел еще.
