Дойвбер Левин - Улица Сапожников
— Что начинается? — сказал Ирмэ.
Лейбе сильно затянулся, плюнул на папиросу, притушил ее, кинул вниз. Помолчал. И вдруг заговорил совсем о другом.
— Ты, Ирмэ, — сказал он, — Ряды хорошо знаешь?
— Ничего будто, — удивленно сказал Ирмэ.
— Сколько, по-твоему, в Рядах народу?
— Много, — сказал Ирмэ. — Тысяч пять.
— Верно, — сказал Лейбе. — Пять тысяч. А ровно все живут?
Ирмэ не понял.
— Ну, скажем, есть кто побогаче, победней? — пояснил Лейбе.
— Как же.
— Так. Ладно. А кто больше работает — кто побогаче или кто победней?
— Ну, кто победней.
— Правильно, — бедняки. А вот денег у кого больше?
— Ну, известно у кого, — сказал Ирмэ.
— Как же так? — сказал Лейбе. — Больше работает, а денег-то меньше?
— Не знаю, — сказал Ирмэ. — Везде так.
— Верно, — сказал Лейбе. — Везде так. Я в эти годы всю страну прошел — везде так. Беднота, голь — подыхает. А богачи — не знают куда деньги девать. Лошадей шоколадом кормят. Ты, Ирмэ, ел когда шоколад?
— Нет, — сказал Ирмэ, — не ел.
— Ничего, — сказал Лейбе. — Лошадям нравится. И тебе бы понравился. Чего тебе батька шоколаду-то но покупал? Денег у него, что ли, мало было?
— Смеетесь, — сказал Ирмэ.
— Нет, правда? — сказал Лейбе. — Ты его, как домой придешь, так поругай, — чего он тебе шоколаду не покупал. А то, может, он и хлебом-то кормил недосыта? Бывало?
— Бывало.
— Вот он у тебя какой. — Лейбе укоризненно покачал головой. — А сам-то он как? Случалось — и сам-то голодал?
— Случалось, — сказал Ирмэ.
— Скажи ты. А ведь работник-то он был хороший. Работал-то ведь он много.
— Работать-то он работал много, — сказан Ирмэ.
— Во, поди ж ты, и много работал, и голодал, — удивился Лейбе. — А Файвел Рашалл, как думаешь, голодает?
— Ну! — сказал Ирмэ.
— А ведь ничего не делает, баклуши бьет, — сказал Лейбе. — А его щенок? Как его, Монька, что ли? Он подчас и шоколад жрет. Как думаешь?
— Жрет.
— То-то и оно-то. Нескладно как-то получается, ребята.
— А отчего это? — сказал Ирмэ.
— Оттого, — сказал Лейбе. — Порядок такой.
— Какой?
— А такой, — сказал Лейбе, — что вот, к примеру, лен. Мужик — пахал, сеял, убирал. А много он за него получил? А Файвел ничего не делал. «Куплю — продаю». А глянь — в кармане тыща. Во. А то, скажем, батрак в имении. В Орловичах, скажем. Долбит носом землю, потеет, а кому деньги идут? Хозяину. Вот он, порядок какой.
— Как же т-так? — сказал Алтер.
— Так уж, — сказал Лейбе. — Порядок-то установил кто? Хозяин. Ну, понятное дело. Вот, к примеру, воры бы собрались да, скажем, посадили бы нашего Степу царем, чтоб порядки наводил. Он бы как? «Первый человек в городе — вор. Он что взял, то и его. А ты, дурак, кланяйся, а заругаешься — в острог». Так?
— Так, — сказал Хаче.
— Вот и эти, — сказал Лейбе. — Чего тут спрашивать? Дело ясное.
— Да-а. — Ирмэ вздохнул. — Неладно как-то.
— Ничего, рыжий, — сказал Лейбе. — Погоди. Придет время — порядок наведут другой. И такой, что ест тот, кто работает, а кто не работает, тот и не ест. Тогда-то, рыжий, будет ладно.
— А будет это? — усомнился Ирмэ.
— Увидишь. Увидишь, рыжий, — сказал Лейбе. — Оно, конечно, — добавил он, погодя, — дело это не простое. Нелегкое это дело. Богачи — они без бою не упустят того, что нахапали. С ножом попрут, с бомбой, а только нас много. И терять нам нечего. Ох, и бой будет! Страшное дело.
Лейбе замолчал и молчал долго. И ребята притихли. Слышно было, как где-то на слободе сиплым голосом кричала баба: «Митюха, а, Митюха. Иди же!» Подождет, и опять: «Митюха, а, Митюха!»
— А потом-то, Лейбе, что будет? — тихо сказал Алтер.
— Потом-то, Алтер, хорошо будет, — сказал Лейбе. — Все работают. И всем хватает. Земля — она богатая, всем хватит.
— Хорошо бы. — сказал Ирмэ.
— Увидишь. Увидишь, рыжий, — сказал Лейбе. — Еще, пожалуй, и сам-то повоюешь. Повоюем, ребята?
— Надо будет — повоюем, — сказал Хаче. — Мы не против.
— Молодец, Цыган. Молодчина. — Лейбе взял Хаче за грудину и потряс. — Ух, ты! — сказал он. — В батьку пошел. Дуболом.
— Ничего, — сказал Хаче. — Силенка-то есть.
— Ну-ну. — Лейбе встал. — Который час, ребята, как думаете?.
— Часов д-двенадцать, — сказал Алтер. — Петухи ноют.
— Ну, пошел я. Пора. Умный вы народ, ребята. Легко с вами говорить.
— Да что тут, — сказал Хаче. — И дурак поймет.
— Ну, ладно, ребята. Будем здоровы.
— Дядя Лейбе, — сказал Ирмэ, — а еще какое дело? Вы говорили — еще дело.
— Тьфу ты! Чуть ведь было не забыл. Дело, ребята, вот какое. Я из Рядов уйду сегодня же. Еще до свету, пожалуй. А недели так через две опять заверну на денек. И вот пока что мне одну штуку заховать бы надо. — Лейбе показал тугой сверток крест-накрест перевязанный бечевкой. — Тут бумаги всякие. Листовки, одним словом. Надо, значит, это захоронить недельки так на две. И крепко. Кому дать?
— Мне! — в один голос сказали все трое.
— Ладно, — сказал Лейбе. — Бери ты, рыжий. Только — гляди. Понял? Выйдет, чтоб незаметно расклеить штуки три, — только чтоб никто и нюхом, — делай. А нет — не надо. Лучше, пожалуй, не надо. Верней. А я, как вернусь, зайду на кузню. Понял? Ну, еще раз, ребята, — будем здоровы. До свиданья.
Он спустился вниз и пошел берегом, к мосту. Но вдруг остановился и окликнул Ирмэ.
— Ты вот что, — сказал он, — ты прожди дней десять, самое большое — две недели. Не будет меня — все в печку. Понял?
— Понял, дядя Лейбе, — запел Ирмэ, кланяясь чуть не в пояс, — понял, понял.
— Рыжая ты балда, — засмеялся Лейбе. — Не забыт еще старые штуки.
Глава пятая
Встреча
После того как Лейбе ушел, ребята некоторое время просидели молча. Ирмэ и Хаче курили. Алтер развалился на помосте, глядя вверх, в небо. На небе стояла луна. Лунный свет падал на окна домика, и стекла блестели, как жесть.
— Да-а, — протянул наконец Хаче, — что верно, то верно.
— Хорошо бы, — сказал Ирмэ. — Придешь это к Файвелу: «Выметайсь! Я — хозяин».
— «Я — х-хозяин», — сказал Алтер, приподымаясь. — А он — к п-приставу.
— Вот дурной, — сказал Хаче. — Ежели что, так пристава-то твоего первого хлопнут.
— Хлопнешь его! — сказал Алтер. — Б-батька говорит..
— Что ты все — «батька»? — сказал Ирмэ. — Надоел.
— Б-батька-то больше твоего понимает.
— И индюк понимает, да молчит, — сказал Ирмэ. — Пошли, Хаче.
Ребята встали и пошли. Алтер плелся позади, сумрачный и сердитый. Он ворчал что-то и плевался.
— Ты чего? — сказал Хаче.
Алтер, не отвечая, свернул в ближайший переулок.
— А ну его! — сказал Ирмэ.
— Чего так? — сказал Хаче.
— Да прямо спасу нема! — сказал Ирмэ. — Чуть что — «батька» да «батька».
— А тебе что — денег стоит? — сказал Хаче. — Ты-то, брат, тоже гусь.
— Ладно, — буркнул Ирмэ, — не гуди.
Хаче посмотрел на него, усмехнулся.
— Горькие мы с тобой ребята, рыжий; — сказал он. — Как думаешь — кто кому первый башку проломит?
— Я-то дожидаться не стану — не бойсь! — проворчал Ирмэ.
— Так. Запомним. — Хаче дошел до своего дома и остановился. — Завтра приходи пораньше, — сказал он зевая. — Работы — пуд.
Ирмэ остался один со свертком в руках. Сверток был небольшой, тугой и крепкий. Ирмэ осмотрел его со всех сторон — хорош! — и сунул за пазуху. Так-то ладно будет.
«Куда бы пойти?» подумал он.
Домой чего-то неохота. Дома — вонь и тараканы. Успеется домой. Сторожек поискать, что ли?
Ирмэ вышел на базар. Прямо над головой стояла большая луна, освещая площадь, церковь, лавки. Все под одним навесом, лавки эти были сейчас похожи на старинные галереи. Посреди базара, как башня, возвышались «ятки» — одна сторона освещена луной, другая — в тени. Везде — подле лавок, подле «яток» — спали козы. У церкви, на земле, лежала такая же церковь, со звонницей, с крестом, только черная. Лунная дорога через все местечко уходила куда-то вдаль, в поле, где легкий туман плавал над темными пригорками деревень. Было так тихо, что сонный гул воды в мельничных шлюзах казался ревом водопада, а щебет двух птиц где-то далеко — громким разговором. «Крра-кру, — что спишь?» спросила первая птица. «Крра-крру, — как можно!» ответила вторая.
«Эх, и ночка!» подумал Ирмэ.
Он прошелся но базару. Дошел до «яток». Повернул. Оглянулся. Осмотрелся. Ни души. Пропали сторожки.
«С чего бы? — подумал Ирмэ. — случилось что?»
Но Ряды спали глубоким мирным сном. И поля вокруг, и луга, и деревни, и перелески — все спало. Один он не спал.
«Всхрапнуть бы!» подумал Ирмэ. Он спугнул какого-то дряхлого козла и улегся на его место у дверей лавки. Место было насиженное, теплое. Жестковато. Да не беда — Ирмэ и дома-то спал не на пуховой перине;
