Владимир Свирский - Спрси у марки
— Стреляйте, стреляйте в этого гада! Вы имеете право! Не обращайте на меня внимания, мне ни капельки не больно, у меня очень легкая рана!
Пушкин бы, конечно, не послушался, поднял меня на руки и понес. Я ему говорю:
— Пустите, я сам, я совсем не сильно раненный!
А он бакенбардами мне щеку щекочет и отвечает:
— Эх, брат, помешал ты мне!
А я:
— Вы с ним не деритесь!
А он:
— Это еще почему? Вот только отнесу тебя к врачу…
— Не деритесь! Он вас убьет!
— А ты откуда знаешь? Ты что, кудесник, любимец богов?
— Так это же все знают! А кудесников не бывает! Вместо них теперь ЭВМ работают! Они и погоду, и счет в матчах, и сколько народу на земле через сто лет жить будет предсказывают. Скажите, а это правда, что Пущин вам ничего про декабристов не рассказал? Когда к вам в Михайловское приезжал? Мы в классе поспорили. Я говорю: «Не мог не сказать, они же друзья!»
Ответа Пушкина Юраня не узнал — заснул.
А когда проснулся, от вчерашней радости не осталось и следа. На душе было гадко, муторно, хотелось спрятаться под одеяло и тихонько выть. Чувство собственной вины, совершенной подлости навалилось на него страшной тяжестью, и хотя он еще не знал, в чем заключается его вина, какую подлость он совершил, сомнений быть не могло: случилось нехорошее, пачкающее.
Чтобы избавиться от этого чувства, Юраня попробовал думать о чем-то радостном. Только-только начались летние каникулы… Через неделю он с родителями отправляется в поход на моторке… Но сегодня даже это не принесло ему облегчения.
«Что, что я такого сделал? — мысленно простонал он. — В чем я виноват? Перед кем?»
И как только он задал себе эти вопросы, сразу же понял, в чем и перед кем. Надул! Конечно же, надул! «Эйвазовых» за один рубль! Да им цена по каталогу не меньше десяти! Воспользовался! Обрадовался! Схватил! Но он же пьяница, не мне, так другому бы продал! Ну и что? Тогда виноват был бы не ты, а тот, другой! Но ведь я его за язык не тянул, он сам цену назвал! Это не оправдание — заплатить полную цену по каталогу! Ты обязан был сказать! Или не покупать!
Прокурор явно забивал в нем адвоката.
Юраня встал и, не позавтракав — есть совсем не хотелось, отправился к гастроному в надежде встретить хозяина «Эйвазовых». Пусть забирает свои марки! Не отдаст рубль? Ну и черт с ним, с рублем!
По дороге Юраня мучительно вспоминал, каким был тот пьяница, но так и не вспомнил. Около магазина стоял похожий дядька — продавал безухого плюшевого мишку. Юрасов дважды прошел мимо, но дядька не обратил на него никакого внимания. Нет, не тот.
Что делать? Кляссер с «Эйвазовыми» жег Юранины руки. Поехать на дачу к Григорию Александровичу и рассказать? Нет, нет, стыдно, ужасно стыдно! Куда угодно, только не к Боровому! Обменять? Конечно, обменять, и дело с концом! За «Эйвазовых» можно получить хорошую марку, даже «Ополчение», гашеную, конечно.
Обменять можно было в двух местах: в лесу у больницы пароходства и около филателистического магазина. В лесу — только по воскресеньям, около магазина — в любой день. Так как была среда, Юраня пошел к магазину.
В подворотнях соседних с «Филателией» домов отиралось человек тридцать — взрослые и подростки. К нему тут же подкатилась маленькая, толстенькая, совершенно лысая личность и вкрадчивым голосом осведомилась:
— Чем интересуетесь? Имеется «Космос», «Фауна», «Спорт»». Другие вас надуют, молодой человек, берите, а то я тут одному обещал… Так выгодно вам никто не отдаст!
Создавалось впечатление, будто цель его жизни — сделать для Юрани доброе дело, что он всегда об этом мечтал и сейчас бесконечно рад возможности осуществить свою заветную мечту.
— Меня «Ополчение» интересует, — ответил Юраня. — А в обмен есть «Эйвазов». Оба!
— «Ополчение»! А у вас губа не дура! Да знаете ли вы, как нынче идет «Ополчение»? Покажите мне ваших «Эйвазовых», я за них, если в хорошем состоянии, тоже раритетик вам предложу!
«А может, и правда, — подумал Юраня, — обменять на что угодно, чтоб не вспоминать. Конечно: обменять и забыть!»
Толстенький человек ловко выхватил пинцетом одного «Эйвазова», поглядел на свет, недовольно буркнул что-то по поводу качества, хотя марка была в идеальном состоянии, и воскликнул:
— Считайте, что вам повезло, молодой человек! Я вам дам в обмен такую цацу, пальчики оближете! Вы мне симпатичны! Поэтому я вам расскажу правду об этой марке. Другому бы я не сказал, а вам скажу. Вы что же, действительно, верите, будто он полтораста лет прожил? Как бы не так! У них же там раньше никаких документов никогда не было. Кто сколько сказал, так и записывали. Ну, а этот, Эйвазов, понял, как выгодно прикинуться столетним! Тут тебе и почет, и деньги, и все такое! Вот и марку выпустили! Вы думаете, он за это не получил? Ого! Держи карман шире, такой куш отхватил, нам и не снилось… Каждый устраивается, как может…
Он вдруг перешел на шепот:
— Вот вы, например… Я же понимаю: марку-то вы подтибрили! Откуда бы иначе у вас взялся «Эйвазов»?! Но мне до этого нет никакого дела! Если у вас еще появится что-нибудь в этом роде, я к вашим услугам, запишите мой телефончик…
— Ничего я не подтибривал! — выкрикнул Юраня и выхватил свой кляссер.
Как только он вышел из подворотни на улицу, его догнали двое парней лет по двадцати. Один — с обвислыми рыжими усами, другой — с черными баками.
— А ты молодчага, что отшил этого барыгу! — похвалил усатый. — «Ополчение» я тебе дать не могу, а пятерки не пожалею. По рукам?
— Пятерку за марку? — ужаснулся его товарищ. — Да я б за нее и пятака не дал! Пять рублей — это ж канистра пива.
— Не обращай внимания! — сказал Юране рыжий. — Он в филателии ни черта не смыслит. Показывай своего долгожителя!
Продавать Юраня не любил. Обмен — другое дело: вещь отдал, вещь получил. А продал — вроде бы предал, на мороженое или конфеты сменял. Когда он видел филателиста, продающего свою коллекцию, у него начинало сосать под ложечкой. Ему представлялось, что того толкнула на этот шаг какая-то страшная беда… Кляссеры с продающимися коллекциями представлялись ему полем проигранной битвы, на котором лежат убитые, стонут раненые, хозяйничают мародеры. Вот страница… В ней нет всего лишь двух марок, а словно ослепили ее. Потом возьмут еще и еще. Раньше сюда допускались только друзья, а теперь каждый лезет в заветный кляссер пинцетом, а то и пальцами! И не всегда чистыми…
Да, продавать Юраня не любил. Но сейчас ему так хотелось поскорее отделаться от злополучных марок, что он протянул их усатому.
— Кто это? — вновь вмешался чернявый, заглядывая через его плечо. — А, Эйвазовский! Художник, море рисовал!
— Сам ты Эйвазовский! — засмеялся товарищ. — Это ж долгожитель! Гляди сюда, видишь, сто сорок восемь лет прожил!
— Сто сорок восемь?! Не может такого быть!
— Почему же не может? Это известный факт. Я тебе давно говорил: книжки читать надо!
— Сто пятьдесят один, — уточнил Юраня. — Он еще три года жил после того, как марку выпустили.
— Вот это да! — восхитился чернявый. — Сколько же он пива выпил за свою жизнь?
— Они пива не пьют, — сказал усатый. — У них вино, они его как воду хлещут.
— Ну пусть по литру в день, ладно? — спросил чернявый.
И зашептал:
— В год, значит, триста шестьдесят пять литров, високосный не в счет, за десять лет — три тысячи шестьсот пятьдесят, за сто — тридцать шесть тысяч пятьсот литров! Соображаешь?! Нет, ты соображаешь?!
Больше Юраня слушать не хотел.
— Давайте обратно марки! — потребовал он.
— Это почему же? — искренне удивился рыжий. — Если тебе мало, я могу добавить.
— Не хочу!
— Как знаешь… Чудной ты какой-то! Бери свое сокровище, только потом не жалей!
Юраня неловко сунул кляссер в карман и, не оглядываясь, зашагал прочь от магазина.
«Может, выбросить? — тоскливо подумал он. — Пусть никому!»
Но бросить марки в мусорник у него не хватило сил. Закопать? Конечно, закопать! Глубоко, глубоко! А где? Около дома, в жилмассиве не закопаешь. Надо в лес.
Дома Юраня положил кляссер с «Эйвазовыми» в коробку из-под конфет «Ассорти», перепоясал ее крест-накрест клейкой лентой, взял кухонный нож вместо лопаты и сел в троллейбус.
Однако вскоре он ужаснулся своему решению, коробка показалась ему гробом, и, выйдя на кольце, Юраня уже твердо знал, что хоронить «Эйвазовых» не будет. Не может!
И тут ему бросилась в глаза светящаяся вывеска «Стол находок троллейбусного парка» — ее, по-видимому, забыли выключить. Решение пришло само собой. Он размотал коробку, вынул из нее кляссер с «Эйвазовыми» и, выбросив коробку в кусты, толкнул дверь.
Комната, в которую он попал, напоминала камеру хранения на вокзале, только поменьше. У деревянного барьера сидела за конторкой старушка в синем халате и ела халву, запивая ее прямо из бутылки кефиром.
