Энн Файн - Пучеглазый
— Хелли? — кричала она. — Хелли? Ты еще там? Слыхали? Ну что за дурацкий вопрос!
Хелли хватило терпения любезно ответить:
— Да. Я еще здесь, Лиз. Честное слово.
Лиз опять постучала. Можно подумать, мы два шахтера, оказавшихся в завале, и нас разделяют тонны обрушившейся породы. И никому бы и в голову не пришло, что, если бы Лиз перестала — хоть на миг! — грохотать дверной ручкой, а просто потянула ее — дверь бы открылась.
Я уже набрала в легкие воздуха, чтобы проорать ей:
— Убирайся, Лиз!
Но тут вмешалась Хелен:
— Знаешь что? Займи мне место в столовой, чтобы мы сели рядом. А я через несколько минут выйду.
Ловко придумала. И ведь сработало! В тактичности ей не откажешь. Ответ Лиз прозвучал уже куда более радостно:
— Ладно, Хелли! Увидимся за обедом!
Наконец-то грохотание прекратилось. Внезапно в шкафу стало очень тихо.
— Продолжай, — попросила Хелли. (Пожалуй, слишком повелительным тоном. «Ого, да ты уже раскомандовалась!» — подумала я.) — Быстрее. Продолжай рассказ. Что произошло, когда Джеральд появился на пороге с букетом в руках? Простила его твоя мама, или Старая Бедная Сарделька угодила в Великое Оледенение?
Я вылупилась на Хелли Джонстон, насколько это возможно было сделать в кромешной темноте. Так значит, Пучеглазый превратился для нее в Старую Бедную Сардельку? Ну и ну! Если она по доброте душевной за одно утро сумела превратить Джеральда Фолкнера в объект нежнейшей симпатии, то есть надежда, что не пройдет и двух недель, как Жабьи-Ботинки, прокравшись в дом через заднее крыльцо, обнаружит у себя на шее руки Хелли, обнимающие его в радостном приветствии. Моя миссия, похоже, была почти выполнена. Это оказалось проще, чем представлялось сначала.
Хорошо. Не стоит медлить в двух шагах от цели. И я принялась рассказывать дальше.
Великое Оледенение? Великое Оледенение? Знаете, что я вам скажу: попробуй Джеральд Фолкнер только приблизиться к нашему дому, его ожидало бы не Великое Оледенение, а настоящая Вечная Мерзлота. Хорошо, что он не предпринял подобной попытки. На его серебристых волосах повисли бы сосульки прежде, чем он успел бы добраться до коврика у нашего порога, где все еще, возможно, красовалась бы надпись ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, утратившая, впрочем, всякий смысл. Не думаю, чтобы я хоть раз прежде видела у мамы столь кислую мину, как та, с какой она извлекала из плиты жалкие сморщившиеся котлеты и почерневший горох, простоявшие там всю ночь.
— Послушайся моего совета, Китти, — сказала она мне с налетом загадочности, но с явной язвительностью. — Никогда не путай мужское внимание к твоему физическому здоровью с желанием поддержать тебя в чем-либо другом.
— Хорошо, мама, — согласилась я. (Я уже была научена горьким опытом: с ней лучше не спорить, когда у нее мешки под глазами.) — Ты что, не спала?
— Спала, — рявкнула она, откидывая с лица сбившиеся пряди. — Конечно, спала. Отчего бы мне не спать, скажи на милость? Ясное дело, я спала как убитая всю ночь. С чего это тебе взбрело в голову, что я не спала?
На том и порешили.
Какое наглое вранье! Я так рассердилась, что хлопнула дверью и ушла в школу. Родителей ничем не проймешь! Если они решат, что тебе не стоит чего-то знать или слишком по этому поводу беспокоиться, то ты ничего и не узнаешь, и никаких чувств у тебя нет — все проще простого! Когда мама влюбилась в Пучеглазого, то вовсе не замечала, что я его терпеть не могла, что у меня от него по всему телу мурашки ползли, и я желала ему смерти. Потом, много недель спустя, я все-таки поняла, что, пусть он мне и не люб, придется с ним смириться. Уж раз мне приходится жить здесь, и это как-никак мой дом, то лучше не нарываться. Мне от этого еще тошнее стало. И вот я изо всех сил старалась наладить отношения с этим Джеральдом Фолкнером, стала с ним разговаривать, нашла у него хорошие стороны, признала, что Джуди в нем души не чает и что он сам тоже пытался нам понравиться.
А потом — бац! Только потому, что он разок осадил маму тем вечером, ему отныне отказано от дома. И снова мама не желает считаться с чувствами других. Ни с Джуди, которая, засунув палец в рот, сидит на диване мрачнее тучи, держа Флосс на коленях. О, нет! Нет, эта печальная маленькая девочка не может быть Джуди: ведь если признать, что это все же он, то придется признать и то, что она действительно тоскует по близкому и дорогому ей человеку. А мама решила, что его больше не существует.
— Послушай, мама, — говорит Джуди, врываясь в кухню каждое второе утро, — Джеральд прислал мне новую открытку!
— Джеральд? — (Вы узнаете этот тон: Джеральд? Какой такой Джеральд? Разве ты знаешь кого-то по имени Джеральд?) Ни малейшей попытки подбодрить такую тихоню, как Джуди, чтобы она наконец-то призналась, как по нему скучает.
Я просто взъярилась. Это же несправедливо! В конце концов Джеральд ведь не только мамин знакомый, и не ей одной решать, звать его или прогонять. Джуди тоже к нему привязалась, как ни крути. Они много времени проводили вместе. Он помогал ей готовить уроки. Одной бы ей не справиться. Можно сказать, что он в какой-то степени даже заменил ей отца. Знаешь, в тот день, когда я, войдя в гостиную, застала Джуди за тем, что она пыталась сама себе читать биржевые новости, шевеля губами и водя пальцем по строчкам, чтобы не сбиться на огромной странице, я чуть не расплакалась — честное слово!
И мне, сказать по правде, тоже его недоставало. Сперва мне не хватало лишь всяких мелочей: ярких шипучих напитков, коробок шоколадных конфет, мгновенной починки батареи в комнате, стоит ей только забарахлить — всего такого. А потом, когда прошли неделя за неделей, мне стало не хватать совсем другого — хорошего маминого настроения, оттого что кто-то стоит рядом и неустанно твердит ей о своем восхищении. И пусть она несколько раз вызывала беднягу Саймона из резерва (особенно на той неделе, когда Джуди начала проходить умножение десятичных дробей), но это было совсем не то. А как же иначе? Саймон милый, но он не Джеральд.
Я знаю: мама тоже скучала по Джеральду. Я это видела. Иногда я замечала, как она стоит, уставившись на телефон. Однажды я даже увидела, как она просидела у аппарата полчаса, не решаясь снять трубку и набрать номер. Но ни разу не сдалась. Даже тем субботним утром, когда я сказала ей, что иду в библиотеку, и по ее упавшему голосу догадалась, что она вспомнила, как когда-то гонялась за мной вокруг кухонного стола, смеялась и пыталась вырвать у меня читательский билет, а Джеральд поймал ее и обнял.
И вот еще по чему я скучала — по его колкостям. Как в тот раз, когда, проходя мимо человека, выкрикивавшего: «Всем — равная оплата!», Джеральд прошептал мне: «Готов спорить, что у него самого ни гроша за душой». Или как тогда, когда настал мой черед забирать на каникулы карликовых песчанок, а те, пока я несла их домой в клетке, сгрызли мой табель до последнего словечка. Мама сделалась мрачнее тучи. Наверняка решила, что я специально сунула коричневый конверт зверькам в клетку, чтобы те его слопали. Она готова была мне уши надрать, но Джеральд перехватил инициативу и насмешливо предложил продать всю клетку в штаб Движения за ядерное разоружение — как эффективное и экологически чистое средство, заменяющее машинку по уничтожению бумаг. Мама прыснула со смеху — и я была спасена.
Да он не только меня спасал! Я не забыла тот страшный воскресный вечер, когда Джуди вдруг спохватилась, что забыла выучить стихотворение на тему «Зима», которое должны были спрашивать на первом уроке в понедельник. А библиотека уже была закрыта.
Джуди, чуть не плача, в отчаянье металась по дому, умоляя нас бросить все дела и твердя: «Ну, придумайте же что-нибудь!» Ведь кто-то должен помнить стихотворение о зиме — достаточно короткое, чтобы она успела выучить его к сроку.
И добрый старина Джеральд вздохнул, отложил газету, сел на диван и задумался. Вдруг в его глазах блеснул огонек — вспомнил! Он встал, взялся за лацканы пиджака, как член городского совета в телесериалах, и торжественно продекламировал самое короткое стихотворение, какое смог выудить из своего культурного прошлого:
Дамы и господа,
Вот мой вам совет:
Плюх попой на лед —
И с горки в момент.
Джуди решила, что это самое смешное стихотворение, которое она когда-либо слышала. Она так смеялась, что и думать забыла о своих страхах, а потом смогла к утру выучить целиком «Когда сосульки на стене» (оказалось, что старина Джеральд помнил и его тоже).
Не так уж часто Джеральд нас удивлял. Но, странное дело, в конце концов и я почувствовала, как мне его не хватает. И миссис Хатри тоже. Когда я вручила ей мой сонет «К Джеральду: Жалобная песнь», она лишь чуть приподняла бровь. Но, возвращая мое сочинение «Тот, по кому я больше всего скучаю», заявила, что оно ее тронуло, и что искренность моих чувств пробивается даже сквозь довольно безвкусные шуточки, которыми я так неуместно его усеяла.
