Зоя Журавлёва - Сними панцирь!
— Чего ты так визжишь? — спрашивает папа.
Он мне говорит. Разве я визжу? Я думал, что это Арина визжит. Значит, это я. Просто весело, вот я и визжу.
— Кажется, кто-то там уже тонет, — вдруг говорит папа.
Да, в бинокль видно. На такыре чужая машина стоит, и люди вокруг неё бегают. Быстро так! Как заводные. Машут руками.
— Кто-то влип, — говорит папа.
Кто-то влип прямо в глину, интересно — кто?
— Браконьеры, наверное, — так Арина думает.
— Средь бела дня? — сомневается папа. — Не думаю. Кто-то к нам в заповедник едет.
Кому-то повезло, что мы этой дорогой поехали. Это исключительный случай, чтобы машина машину в наших песках вдруг встретила.
— Придётся спасать, — говорит Боря.
И мы как помчимся! Песок крепкий после дождя, можно мчаться.
Но вот мы на такыр спустились.
Тут не помчишься. На такыре вода стоит. Широкая. Жёлтая. Будто озеро. Это дождь стоит, он в глину ещё уйти не успел. Но такыр уже немножко размок и плюётся в нас грязью. Мне на щёку попало. Тяжёлая грязь, глина.
Боря выбирает, куда нашей машине крепче ступить, даже из кабины высунулся — так выбирает. А машина не хочет шагом идти, дрожит. Ей непривычно. Но Боря её всё равно ведёт шагом.
— Проскочим, — говорит папа. — Я думал, хуже.
— Вполне приличный такыр, — говорит дядя Володя. — Я бы на их месте прямо сгорел со стыда. На таком приличном такыре тонуть!
— В пустыне тропический ливень, — говорит тётя Надя и загибает себе пальцы, по очереди. — В пустыне машины тонут. В пустыне малые дети ходят. Ещё что? Давно уже так не смеялась, честное слово. К чему бы это.
А сама опять смеётся.
— К дождю, — смеётся папа. — У нас всё хорошее, Надежда Георгиевна, непременно к дождю.
Не знаю, как тётя Надя, а вот папа действительно ужасно много смеётся. Что-то не помню я, чтобы папа столько смеялся.
— Чего ты смеёшься? — спрашиваю я.
— Смешно, — говорит папа. — А тебе что, не нравится?
Да нет, мне, конечно, нравится. Я так сказал.
Мы уже близко к чужой машине подъехали.
— Смейся, пожалуйста, — говорю я папе.
Но папа уже не слышит. Он на чужую машину смотрит. Эта машина ревёт и дёргается. Но с места не может стронуться, она же влипла. В глину. Кто-то длинный, в красной рубашке, лопату суёт под колёса. И отскакивает. А ещё люди сзади машину толкают. Руками, боком, кто чем, колёса так крутятся, грязь прямо на людей летит. А они толкают и кричат все вместе.
— Весёлая работа, — говорит папа.
— Возьмите в долю! — кричит наш Боря. И тормозит.
Они сразу свою весёлую работу бросили и к нам. Очень обрадовались. Все говорят вместе, друг друга перебивают.
— А мы прямо глазам не верим, что кто-то едет, — говорят. — Мы не знали, что это такой коварный такыр, — говорят. — Посмотрите, как мы красиво сели, — говорят. — Мы на собственном переднем мосту сидим, — говорят. — Это надо уметь.
Их шофёр из кабины вылез, сердитый, говорит Боре:
— Чтоб я ещё раз сюда поехал!
— А ты по курортам привык? — говорит Боря. — Трос есть?
Они стали трос доставать. Потом Боря под чужую машину полез, что-то стал там щупать. Боря без этого не может. А их шофёр не полез. Он сбоку стоит и через зуб плюёт, далеко.
Длинный, в красной рубашке, который лопату в колёса совал, на папу смотрит и вдруг говорит:
— Лёша Миронов, это ты?
И папа смотрит. На длинного. В красной рубашке.
— Постой, — говорит. — Неужели… Юрка-академик?
— Узнал наконец, — смеётся длинный.
Они с папой друг другу руки трясут. Трясут, трясут. Так руки выдернуть можно, как они трясут. Потом друг друга бьют по плечу. Бьют, бьют. Никак перестать не могут.
— Обнимемся, что ли? — говорит академик Юра.
— Поцелуемся, — говорит папа.
Тут они обнялись. Может, поцеловались, я не понял.
Сразу так начали вспоминать!
Оказывается, они в одной группе в университете учились.
«Академик» Юра никакой не академик, его так в университете прозвали. Очень серьёзный был, вот и прозвали. Они с папой вместе были на практике. Первый раз! В пустыне.
Тут папа ужасно стал хохотать.
— Значит, кандидат? — хохочет папа. — Серьёзный человек, да? Голый больше не бегаешь? А?
— Не бегаю, Лёша, — говорит «академик» Юра, — некогда.
И тоже хохочет.
Мы все на них смотрим и тоже хохочем. Сами не знаем почему.
— Нет, это надо рассказать, — говорит папа.
Вот он что рассказал. У них это на первой практике было, в пустыне. «Академик» Юра приборы на ишаке повёз, машин тогда не было, какие машины! Он ишака нагрузил и повёз. Ишак тихо идёт, ушами дёргает от жары. «Академик» Юра рубашку снял и повесил на ишака. Ишак идёт. Тогда «академик» Юра снял майку. Ему легче немножко стало. Он и брюки снял. Он постепенно всё с себя снял, кроме шляпы. И за ишаком идёт.
Вдруг ишак обернулся и увидел, что «академик» Юра голый идёт. Ишак как закричит! Он никогда голого человека не видел. Ишак же в баню не ходит. Он человека видел в халате. В пиджаке видел. В трусах. А тут голый! Ишак испугался и как закричит! И побежал от Юры, прямо вскачь. Ишак обратно побежал, на колодец, «академик» Юра за ним бежит. Тоже кричит. С ишака приборы летят. Он так скачет! Юра его никак не может догнать.
Так они в лагерь и прибежали. Ишак весь в пене, а «академик» Юра голый совсем и с прибором в руках.
— Нет, я никогда не забуду, — хохочет папа. — Девчонки визжат, с ишаком прямо истерика…
— Думаешь, я забуду? — говорит «академик» Юра. — Сказочные времена! Страна детства! А ты посмотри, кто ещё в кабине!
Папа к кабине бросился.
А из кабины уже человек спускается. Этот человек такой дедушка. Маленький, круглый. В круглых очках. И на ногах у него шлёпанцы, у нас дома такие есть. Дедушка шлёпанцами осторожно шарит песок и спускается.
— Лев Владимирович! — кричит мой папа и кидается к дедушке.
— Алексей, ты меня всенепременно задушишь, — говорит дедушка, стряхивая с себя папу, и сам уже его обнимает, даже на цыпочки встал — папа же высокий.
— А я вас раньше чем через две недели не ждал, — говорит папа. — Я вообще не надеялся, что приедете. Боялся, как бы не передумали.
— Передумывать вроде бы не в моём характере, — говорит Лев Владимирович. — Мы с Юрием Николаевичем даже раньше приехали. Решили застать врасплох.
Он таким низким басом говорит. А сам маленький.
— Это профессор Сергеев, — говорит нам папа. — Мой учитель. Я у него даже целую зиму жил, пока общежития не было.
— Такой случай действительно имел место. Жил у меня один шалопай. Разве это был ты?
— Честное слово — я!
— Никогда бы не подумал, — смеётся профессор.
Потом меня по голове потрепал, говорит папе:
— Прекрасный молодой человек. Твой?
— Мой, — улыбается папа. — Я не отказываюсь — мой.
— Ты всегда был честным, — говорит профессор Сергеев.
— Боря! — кричит папа. — Вытаскивай их скорей! Едем домой.
— Я трос привязал, — говорит Боря. — Могу тащить.
И как дёрнет эту машину. Нашей машиной. Сразу, конечно, вытащил. Мы сзади только немножко толкали.
— Подождите-ка, молодые люди, — говорит профессор Сергеев. — Кажется, небольшая погрешность в эксперименте. У меня шлёпанец к вашей глине приклеился. Ноги что-то сдают, приходится вот в шлёпанцах разъезжать.
Но шлёпанец уже отклеился.
«Академик» Юра к нам в кузов залез, а папа встал на ступеньку к профессору Сергееву. И всё ему через окошко кричит. Как он рад! Как он не надеялся! Какое мы тут дело затеяли, он прямо мечтал со Львом Владимировичем посоветоваться. И мечта теперь сбылась.
— Я всенепременно тебе посоветую, — гудит весёлый бас профессора Сергеева. — Свету не взвидишь, Алексей. Давно тебя не били?
— Давно, — смеётся папа. — Ох, давно!
И мы быстро едем домой. На двух машинах.
КАК ХОРОШО ДОМА!
Мы все сидим за столом.
Я, мой папа, тётя Надя, Марина Ивановна в новом платье, дядя Володя, тётя Наташа, дядя Мурад, их Витя, профессор Сергеев, «академик» Юра, наш Боря, Вета с метеостанции. Движок тарахтит. Свет мигает, но не гаснет. Летучие мыши летают со свистом, прячутся к нам на чердак. Шуршат саксаулы. Они светятся в темноте. Цикады поют. Пахнет кандымом и жареным маслом.
Как хорошо дома! Мы намылись. Потом оладьев наелись, целое блюдо. Марина Ивановна никак не нарадуется, что мы вернулись. Без нас было пусто. Она без нас просто не находила себе места. Все без нас скучали, даже петух на метеостанции. Витя очень скучал.
— Но я без вас не плакал, — говорит Витя. — Я теперь плакать не буду.
— Что я услышала, Виктор! — удивляется дядя Мурад.
— Мне твоё хозяйство понравилось, Алексей, — говорит профессор Сергеев. — Порядок есть безусловно.
— А ты знаешь, Лёша, где Пашка Дворянчиков? — спрашивает «академик» Юра. — Не догадаешься! Работает в зоопарке. Толстый такой! Бегемотов лечит. Переквалифицировался на бегемотов.
