Лидия Чарская - Некрасивая
Разумеется, этого было довольно, чтобы трусливые девочки избегали «чертова грота», но самые отчаянные частенько навещали его из одного удальства, желая отличиться в смелости перед подругами. Ходили туда до «спуска газа» и парочки «коридорных союзов», то есть старших воспитанниц вторых первых классов с их «обожательницами» из средних отделений. Обожание все еще было в большом ходу в институтских стенах. Младшие бегали со старшими, кричали им в след: «Душка, ангел, прелесть, божественная» и по двадцати раз в день подбегали пожелать доброго утра.
Средние же воспитанницы считали для себя позором «обожать» старших. Они «союзничали» с ними, то есть, клялись им в вечной дружбе, писали им стихи в альбомы, выцарапывали булавкой вензеля старших, а старшие средних на руке, повыше кисти, а главное, устраивали с ними свидания, несмотря на строгое запрещение начальства, и в коридорах, и на церковной паперти, а главное, в «чертовом гроте». О, особенно в «чертовом гроте»! Почти каждый вечер можно было видеть несколько пар таких «союзниц» сидящих на чердачных ступеньках и тихо нашептывающих друг другу клятвы дружбы до гроба, обещание «умереть, но не забыть» союзницу-подругу и тому подобную прочую чепуху…
И вдруг эти сладкие встречи здесь, в «чертовом гроте», где было всегда так таинственно и прекрасно должны были пресечься! Действительно, два столбика перил лестницы были сломаны и уже должно быть вследствие этого вынуты совсем и огромная зловещая дыра с боку у перил зияла над пролетом.
При виде этого отверстия я невольно вздрогнула, стоя вместе с другими посреди лестницы, соединяющей наш этаж с площадкой «чертова грота». Вздрогнули и остальные девочки, кто был повпечатлительнее и понервнее… Я видела, как побледнела Валентина, и как обычно спокойный голос Феи произнес с чуть заметным трепетом:
— Александре Антоновне нечего волноваться. Никто из нас не придет сюда больше. Это слишком опасно.
— Не ручайся за других Фея. Наталья и Гриб уже наверное прибегут сюда, — произнесла Мурка, а Аннибал с Незабудкой непременно. Они такие отчаянные у нас обе.
— Аннибал! Незабудка! Римма! Зверева! Слышите? Вы не смеете сюда приходить пока не починят перила. Мы всем классом запрещаем вам это! — зазвучали кругом взволнованные голоса.
Но к удивлению девочек ни Африканки, ни Незабудки не было между ними.
— Mesdames! Что это значит, где они обе?! Ведь они вышли из класса вместе с нами! — посыпались недоумевающие вопросы здесь и там.
— Но ведь они же бежали сюда тоже! Куда они скрылись? Что за глупые шалости, наконец! — уже с раздражением в голосе кричали девочки.
— Mesdames, звонок к обеду. Вставайте сразу в пары и марш-маршем в столовую. Лидия прекрасная еще у «началки» и в класс не придет за нами, а мы чин-чином, как пай девочки и пойдем кушать ням-ням! Прямо из «чертового грота»! — предложила, ломаясь Грибова, и захохотала во весь голос.
Все охотно приняли это предложение. Быстро, под оглушительное дребезжанье колокольчика девочки сами выстроились в пары и шаг за шагом стали спускаться с лестницы. Длинные шеренги воспитанниц старших и младших степенно подвигались впереди нас, с удивлением поглядывая на «трешниц», спускавшихся с дортуарного этажа в такое неурочное время.
Поравнявшись с классным коридором я вдруг вспомнила, что забыла запереть мой пюпитр, что делала каждый раз выходя из класса. В ящике моего стола находились дорогие для меня вещи, показывать которые я ни за что в мире не решилась бы никому, кроме Валентины. Там был портрет моего ненаглядного папы с такой прочувственной надписью, которая трогала до слез каждый раз при чтении его сироту-дочку. Было там и письмо моего дорогого, написанное им в то время, когда он чувствовал уже приближение смерти и адресованное мне. Письмо залитое моими слезами и осыпанное тысячами исступленных от любви, горя и нежности поцелуев. Был альбом со стихами пансионерок madame Рабе и их портреты, подаренные мне. Я берегла все это, как святыню, а особенно драгоценное письмо, завещание моего отца, в котором он со свойственной ему одному кротостью и лаской поучал как надо жить его одинокой, тогда еще совсем маленькой сиротке! Этого письма я не прочла бы даже Мурке, несмотря на то, что так горячо и много любила ее!
И одна мысль о том, что письмо это, мою святыню могли пробежать чужие глаза любопытных, буквально сводила меня с ума. А я еще была так опрометчива, что не заперла пюпитр.
— Валя, голубушка, — шепотом произнесла я на ухо моей «пары». — Ты иди в столовую прямо, а я сейчас же вернусь к тебе! Мне надо только забежать в класс на минуту…
И прежде чем девочка успела меня спросить о причине такой поспешности, я с несвойственной мне стремительностью уже мчалась по классному коридору.
Глава XVIII
Опасения сбываются
Я неслась стрелой, так быстро, что добежав до двери «нашего класса», должна была приостановиться на минуту, чтобы перевести дыхание… Тяжело дыша я прислонилась к стене неподалеку от двери, оказавшейся полуоткрытой к моему крайнему удивлению. Неясный шорох вдруг поразил мой слух. Кто-то хозяйничал в классе и переговаривался шепотом, но так громко, что слова, хотя и заглушенные пространством, долетали однако до меня. Это меня поразило немало.
— Подслушивать дурно и нечестно! — вихрем промелькнула мысль в моей голове и я уже хотела отворить дверь и переступить порог класса, как неожиданный резкий выкрик знакомого голоса поразил меня.
— Граф Гродский! Такой же урод как и его милейшая дочка! И что за надпись глупейшая на портрете! Ты послушай только Незабудка: «Моей деточке ненаглядной, моей крошке дорогой, моему сокровищу единственному. От всей душой горячо ее любящего папы». Ненаглядное сокровище с губами негритянки и с носом до завтрашнего утра! Ха, ха, ха, ха! Вот так сантимент. А вот и письмо: «Крошке Лизе, когда ей стукнет двенадцать лет… Слу…»
Но, тут голос дрогнул и оборвался. Аннибал (это был её голос, это была она) остановилась на полуслове с разинутым от изумления и испуга ртом и дико вытаращенными глазами.
— Гродская! — крикнула Незабудка и я видела, как краска залила её смущенное лицо.
Я стояла на пороге класса, трепещущая, взволнованная, потрясенная до глубины души. Должно быть, мое лицо было очень бледно, потому что на лицах Зверевой и Аннибал было написано как будто желание броситься мне на помощь и поддержать меня. Обе девочки стояли около моего пюпитра с отброшенной назад крышкой. Предчувствие не обмануло меня. В руках Аннибал была карточка моего незабвенного папы, Незабудка же держала отцовское письмо…
Прошла добрая минута по крайней мере, пока я обрела в себе силы и возможность действовать и говорить.
— Как вам не стыдно! — криком отчаяния и гнева вырвалось из моей груди. — Как вам не стыдно забираться в чужой пюпитр, трогать чужие вещи… Оставьте их!
И в один миг я бросилась к ним, выхватила драгоценное письмо из рук Незабудки и протянула было руку к Аннибал, чтобы вырвать у неё папин портрет, как неожиданно она отскочила от меня и высоко подняв руку с портретом над головой, закричала своим резким, пронзительным голосом мне в самое ухо:
— Ты не получишь изображение твоего драгоценного папаши до тех пор, пока не отдашь нам знаменитого сочинения «Путь жизни». Мы с Незабудкой никак не могли его найти. Куда ты запихала его?
— Но вы с ума сошли распоряжаться моей собственностью! — вне себя от охватившего меня гнева крикнула я.
— Пожалуйста без скандалов! Давай сочинение или… Или я разорву этот портрет!
И быстрым движением руки, Аннибал уже готовилась привести свой замысел в исполнение, но я схватила ее за руку и молящим голосом зашептала ей:
— Оставьте… Не рвите… Пожалуйста… Это самое для меня дорогое… Это… Это…
Слезы брызнули из моих глаз, но я не вытирала их, я почти не замечала их и стремительно бросилась к пюпитру… В один миг перевернула я пачку аккуратно сложенных в его ящике тетрадок и, вытащив из неё мою последнюю работу, так расхваленную учителем и классом, поспешно подала ее Аннибал.
— Ага! Подействовало! — захохотала она резким смехом, — небось живо нашлась тетрадка! Ну, получай своего папашу и мы квиты. А сочинение…
— Вот чего заслуживает ваше сочинение, сиятельная госпожа графиня, — услышала я насмешливый голос Незабудки и, прежде нежели я могла произнести хоть одно слово, Зверева подскочила ко мне, вырвала из моих рук тетрадку и в следующую же минуту от моего «Пути жизни» остались одни только жалкие клочки, дождем посыпавшиеся на крышку пюпитра.
— Ха, ха, ха, ха! — заливалась новым взрывом громкого смеха Аннибал, — вот тебе и премированное сочиненьице! Повесь его теперь на стену в рамке, поднеси начальнице, прочти на вечере. Ха, ха, ха, ха!
И она в сопровождении Незабудки, с тем же громким хохотом выскочила из класса, предварительно отвесив мне глубокий насмешливый реверанс, Я слышала еще долго не затихавшие голоса их в коридоре, топанье их ног и непрерывный веселый смех… Слышала и едва решалась поверить тому, что все пережитое мной только что, было не сном, не игрой расстроенного воображения, а действительностью, правдой.
