Владимир Кобликов - Топорок и его друзья
Петя жил у соседей. В их доме он ел, учил уроки, во всем помогал своим приемным родителям, но никогда не оставался спать у них. Ночи он проводил в родном доме. И всякий раз перед тем, как войти в него, подолгу сидел на крыльце. И всегда в такие, минуты к нему приходило обманное чувство, что вот- вот услышит он неторопливые отцовские шаги, вот-вот скрипнет калитка, впуская хозяина в палисадник...
Лариса осторожно погладила отца по плечу.
— Пап, ты забыл про нас?
— Простите. Задумался.
— Я знаю, о чем. — Лариса обняла отца и прижалась щекою к его щеке. — Колючий какой.
— Колючий? А ведь брился с утра... Зажги, пожалуйста, свет... Спасибо.
Свет растворил темноту на крыльце. На лампочку набросились ночные бабочки, мотыльки, мошки. Петр Петрович улыбнулся Ларисе и Топорку, но глаза его по-прежнему оставались грустными.
— Так ты в город собираешься? — неожиданно спросил он Топорка.
Топорок вздохнул и покачал головою.
— А как же твоя команда будет без капитана?
— Как-нибудь обойдутся. Родители мне не разрешат поехать.
— Это все из-за Лютика?
— Да.
— И гол же ты забил!.. А товарищам, видно, очень хочется, чтобы ты играл в этом ответственном матче?
Топорок кивнул.
— А твой приятель Ленька живет в вашем же доме?
— В нашем.
— Значит, вы — соседи?
— В разных подъездах только живем. Ленька в сто двадцать первой квартире, а мы — в семьдесят седьмой.
— Понятно. — Петр Петрович о чем-то подумал и улыбнулся.
— Ты чего, пап? — спросила Лариса.
— Да так, доченька, просто одна идея интересная родилась.
— Какая?
— Потом как-нибудь скажу. А сейчас я вот о чем хотел вас попросить. Помогите Ване Лопушку заготовить сено. Трудно им. А Ванюшка — ваш друг, надо ему помочь.
— Я согласен, — сказал Федя. — Только косить-то не умею.
— Мы сушить будем, — сказала Лариса. — Сушить, копнить. Скосить — это полдела.
— Значит, договорились? Отлично. Сейчас сходим к старикам Храмовым и отпросим тебя, Федя. Главное — уговорить Екатерину Степановну. Днем я заикнулся о покосе. Она меня и слушать не стала. «Не отпущу, — говорит, — внука от себя ни на часок». Так что придется нам с нею повоевать. Решающее слово будет за тобою, капитан Топорок.
Гроза
— Сынок, вставай. — Семен Васильевич тихонько потряс Топорка за плечо. — Федя, вставай.
— Аа! — встрепенулся Федя, привстал и широко открыл глаза. Топорок ничего не понимал. Сон его был таким крепким, сладким, какой бывает только в тринадцать лет, да еще на рассвете, да еще когда спишь в горнице, в открытые окна которой залетает прохладный деревенский ветер.
Сидя в кровати, Топорок таращился на Семена Васильевича, пытаясь сообразить, чего от него хотят. Только что он ехал с родителями в поезде, а теперь перед ним стоит Храмов.
— Пора вставать, сынок, — ласково напомнил Семен Васильевич. — Вот-вот Петр Петрович с Лариской зайдут. Они уже давно встали.
Топорок зевнул.
— Я сейчас, — пообещал он и стал машинально одеваться.
Едва он успел умыться и позавтракать, как к дому подъехал «газик». Храмовы вышли проводить Федю. Екатерина Степановна прощалась с ним так, как будто провожала его в дальнюю дорогу, а Семен Васильевич по-мужски пожал руку и сказал:
— Счастливо вам, косари...
Въехали в лес. Топорок следил за лесной дорогой, а сам незаметно поглядывал на Ларису. Она была в белой кофте, на голове у нее голубая косынка, которая еще ярче подчеркивала цвет волос.
До покоса Зеленовых они доехали очень быстро. Возле высокой сухой ели Петр Петрович заглушил мотор и сказал:
— Приехали.
Выходить Топорку из машины не хотелось, но пришлось. Его сразу обдало прохладной сыростью росы... Пели радостно птицы. В нескольких шагах от дороги, под крутым берегом, дымилась туманом Сожа, а на том берегу многоярусной стеною стоял лес. Туман растекался до подножья первого яруса, поэтому создавалось впечатление, что лес рос из тумана.
Топорку еще никогда не приходилось видеть такой красоты, и он никак не мог оторвать взгляда от просыпающейся реки и ее берегов. Его ошеломили свежая тишина, мягкость и чистота красок, первозданная таинственность тумана. А больше всего он был покорен далями. Дали были грустными и куда-то зовущими. Федя не мог понять, что с ним происходит: он не знал еще, что дали обладают волшебством и рождают романтиков и путешественников.
Трудно сказать, сколько простоял бы Топорков, зачарованный далями, но в это время на дорогу вышло семейство Зеленовых. Они так были рады приезду гостей, точно встреча с ними произошла на необитаемом острове, где Зеленовы прожили в одиночестве несколько лет. Больше всех радовался Ваня. Он сделался каким-то необычным, странным. Лопушок выглядел старше, казался выше. В глазах его появилась виноватая покорность, растерянность. Лопушок думал, что друзья к нему приехали на минутку и, еще не успев насладиться встречей с ними, он уже с тоской думал о расставании. Лопушок стеснялся своего вида: он был в старых, латаных-перелатаных штанах, в выцветшей рубахе, опоясанной сыромятным ремнем, на котором висела кошелка с бруском, на ногах — резиновые сапоги с отрезанными голенищами. Лучшей одежды для косаря не придумать, но ведь это не станешь объяснять Феде.
— Милости прошу к нашему шалашу, — приветливо пригласила Матрена Митрофановна и указала рукой, куда идти.
— Что ж, — согласился Петр Петрович, — пяток минут посидеть можно. — И направился первым к шалашу.
«Сейчас уедут», — подумал Лопушок и ему даже захотелось, чтобы они поскорее уехали, но Ване стало стыдно за эти мысли, когда Петр Петрович сказал его матери:
— Вот, Матрена Митрофановна, помощников вам привез. Федя с Ларисой будут жить и работать с вами до конца покоса... Знаю, бегаешь взад-вперед: с покоса — домой, из дома — на покос. Хватит. Хозяйствуй дома, а ребята тут и без тебя справятся. Еды они захватили достаточно, так что ни о чем не беспокойся. Митя останется за старшего.
Матрена Митрофановна до того растрогалась, что даже всплакнула.
— Спасибо тебе, Петр Петрович, спасибо вам, ребятки, — благодарила Зеленова, вытирая слезы фартуком.
— А это уже зря, Митрофановна. Зачем же слезы-то?
— С радости.
Лопушка будто подменили. Он стал жуликовато-веселым, приветливым. Он забыл про свою одежду. Обнял Федю и затеял с ним возню.
— Ты что? — сердито спросила мать.
— Мы любя, — беспечно ответил Ваня..
— Собирайся, Матрена Митрофановна, — поторопил Селиванов. — Ехать надо. А вы, друзья, выгружайтесь — и за работу. Отдыхать будете потом. Хоть и называют у нас покосы «курортом», да купаются здесь не в море, а в поту. Но загар будет лучше южного.
Косили Митя и Лопушок. Топорок, Лариса и сестра Лопушка Клава вытаскивали траву из кустов и сушили ее на большой поляне возле дороги.
Отдохнуть пришлось только во время обеда, который приготовила Клава. Искупавшись, ребята уселись вокруг клеенки, которая заменяла стол, и стали обедать. Глядя на Лопушка, можно было подумать, что он вовсе не работал, а отдыхал все утро. Ваня много говорил, смеялся. Лариса, Митя и Клава тоже были свежими, бодрыми. Федя устал, но вида не подавал. После купанья стало легче, но все равно хотелось растянуться на траве и долго лежать, не шевелясь и не разговаривая. Одолевали слепни, оводы, лесные мухи-жигалки. Больше всех им почему-то нравился именно Топорок. Лопушка они почти совсем не трогали, а Феде не давали даже секундной передышки.
— Сядь поближе к костру, — посоветовал Митя. — Дыма они боятся. Когда прокоптишься, отстанут. А сейчас ты для них — самая сладость.
— Меня совсем не трогают, — похвастался Лопушок.
Лучше бы Ваня не говорил таких слов. Словно подслушав Лопушка, неожиданно прилетела откуда-то оса. Она запуталась в Лопушковых косматых волосах. Он никак не думал, что это оса, поэтому стал ее «вытряхивать» из волос. Оса чекнула Лопушка в голову. Ваня от неожиданности вскрикнул, вскочил на ноги и завертелся волчком.
— Будешь теперь знать, похвальбушка, — назидательно сказал Митя.
Лопушок сел на свое место и начал ворчать, потирая укушенное место.
— Больно? — спросил Топорок.
— Как тигра тяпнула.
К концу обеда лицо у Лопушка опухло, глаза заплыли. Без смеха на Ваню глядеть было невозможно.
— Ладно смеяться-то! — беззлобно возмущался Лопушок. — Укушенных, что ли, никогда не видали?
— Хочешь, дам зеркало? — спросила Лариса.
— Давай.
Митя стал отсоветовать брату глядеться:
— Красавчик! Не глядись — ослепнешь. — Митя зашелся смехом.
— Хы-хы-хы. — Ваня скорчил злую рожицу, отошел в сторонку и лег под кустиком в тени.
— Зачем ты его дразнишь? — упрекнула Клава. — Ведь больно ему.
— Пусть не хвастается. Очень ты у нас жалостливая. Завари-ка лучше чайку.
