Жани Сен-Марку - Фаншетта, или Сад Надежды
— Слушай, Танк, — сказала Фаншетта и еще ближе подвинулась к маленькому дикарю. — Слушай… Я пришла сказать тебе кое-что… Во-первых, Бишу чувствует себя прекрасно. А то, что он ногу себе сломал, так это пойдет ему только на пользу. Теперь он сам захочет учиться читать. Это единственная память, которая у нас останется об этой истории. Потом… потом я хочу попросить тебя об одной услуге. Через неделю ты отсюда выпишешься, правда? Мне придется часто позировать у Берлиу. Может быть, ты согласишься приходить к нам домой, посидеть немного с Бишу, пока меня не будет? Я боюсь доверить его Милому-Сердечку — ведь она еще маленькая. А остальные такие легкомысленные… Если б ты только согласился. Танк! И потом, знаешь, мне кажется, Бишу любит тебя больше всех. Каждый день он про тебя спрашивает… Он даже прислал тебе рисунок. Вот он, я чуть не забыла его в кармане. Это грузовик Бабиоля — я говорю это тебе на случай, если ты не догадаешься. Кладу его в коробку с леденцами… До свиданья. Танк! Я приду навестить тебя в субботу.
И, видя, как из-под век, которые мальчик напрасно старался держать закрытыми, неудержимо катятся слезы, Фаншетта быстро, не оборачиваясь, ушла.
А маленький марсианин, освобожденный от страшной тяжести и снова испытывая радость жизни, в смятении кусал подушку, чтобы никто не услышал его рыданий. Настоящие парни не должны плакать!
Глава VIII. Весна
Донг!.. Донг!.. Донг!.. — важно прогудел Савоя́р, самый большой колокол на куполе собора. Когда все восемнадцать тонн его меди трогаются с места, их голос доносится с холма Монмартр до самого сердца столицы. По крайней мере, так бывает в дни больших праздников; в будние дни движется лишь язык колокола.
В это ясное воскресенье Савояр сообщал парижанам, что наступил веселый праздник пасхи. В мягком весеннем воздухе робко распускались почки и сирень уже готовилась пышно расцвести. Кто помнил о зиме! Весь холм сразу позеленел, стряхнул с себя оцепенение долгих холодных месяцев. Всюду, где открывались красивые виды, художники расставляли свои мольберты.
Бдительная мэрия «Свободная коммуна» снова вывесила в конце улицы Норвен плакат, на котором можно было прочитать надпись: «Внимание! Пульбо! Тихий ход!» Тут и там в переулках, где когда-то ютились тихие монастыри, сквозь трещины между плитами мостовой пробивалась молодая травка.
С первым же лучом солнца на площади дю-Тертр выросли навесы, похожие на разноцветные грибы. Хозяева кабачков мыли свои вывески и вешали чистые занавески. Лавочки сувениров спешно пополняли свой запас чернильниц, четок, медалей, Эйфелевых башен из свинца и соборов Сакре-Кёр из пластмассы.
В диком саду, где снова рождалась жизнь, где шла веселая перебранка птиц, у каждого была своя мечта и своя судьба. Та самая судьба, которую, как уверял господин Бюва, он умел читать по звездам.
— Берегись, Фаншетта! Берегись… — бормотал астролог своей маленькой компаньонше. — Весна тебе очень к лицу — ты порозовела. Однако позавчера я сделал твой гороскоп — потому что ты мне сказала, что тебе исполняется пятнадцать лет, — и обнаружил, что тебя в ближайшем будущем ждут трудности, которые…
— Хватит! Хватит, господин Бюва! Я не хочу знать! — протестовала Фаншетта и, смеясь, затыкала уши. — У ваших звезд злые языки. Я предпочитаю верить солнцу! Поглядите, какое небо… Вот почему так хорошо продаются пузыри. Знаете ли вы, что у меня теперь в квартале есть постоянные покупатели?
— Это меня нисколько не удивляет. Монмартр, девочка, — это деревня, и она тебя приютила… Держу пари, что здесь тебя знают больше, чем министра финансов.
— Это благодаря Антуану Берлиу и вам, господин Бюва… И еще благодаря пузырям…
— Это главным образом благодаря твоей улыбке и тому, что ты славная девочка!
Мадам Троньон продолжала регулярно удерживать бо́льшую часть пособия Бишу. Чтобы девочка могла прожить зимние месяцы, когда пузыри плохо продаются, старый скульптор то и дело рекомендовал ее своим друзьям-художникам. Поэтому Фаншетта — девочка с разноцветными пузырями — быстро подружилась со всеми, кто искал новых источников вдохновения. Теперь ее портрет украшал почти все картинные галереи на Монмартре — ведь картины рождаются здесь, как ромашки на лугу! К счастью, каждый художник видел юную продавщицу по-своему, и девочка на холсте казалась то порывистой, то задумчивой, а иногда превращалась в гавроша[22] или становилась вовсе неузнаваемой. Нашелся даже фотограф, которому пришла однажды в голову мысль сделать монтаж из купола собора, снятого на фоне неба, разноцветных пузырей и лица Фаншетты. Успех его снимков был так велик, что все разносчики квартала стали их продавать. Так Фаншетта отправилась путешествовать далеко за границы Монмартра.
Гид из Прованса, друг Фаншетты, всегда готовый «чуть-чуть поболтать», как только девочка появлялась в своем окне, в это утро сообщил ей о новом способе использовать ее портрет.
— Ты знаешь, где я сейчас тебя видел, Фаншетта? На шелковой косынке, ей-же-ей! В лавочке крашеной блондинки, которая делает шляпы, на улице Габриэль. Ты нарисована на одном из четырех углов косынки, а на трех остальных — собор, площадь дю-Тертр и улица Лепи́к… На Монмартре это считается славой, знаешь?.. Я же тебе говорил, ты похожа на «Парижскую девочку» из песенки! Такая же хорошенькая, и мужества хоть отбавляй, как у нее. Они начинают это замечать, наши простаки. Вот увидишь, на будущий год они выберут тебя королевой праздника сбора винограда! А Бишу будет твоим пажем!..
Славный старик помолчал, пока его квартирная соседка проходила по липовой аллее. Потом он сказал тихим голосом:
— Ты мадам Ска видела? Она сегодня, кажется, не очень веселая, наша великая герцогиня… А все-таки надела платье в горошек. Вот уже десять лет, как я знаю эти горошки… Ну, так вот! В одном можешь быть уверена: когда появляются горошки мадам Ска, пятидесятилетняя герань в окне у мадам Троньон, а у брата Жюля вылетают из-под кисти бабочки, — это значит: пришла весна… Но обычно они все трое приходят от этого в хорошее настроение. Что же это с ней сегодня утром, с мадам Ска? Гляди, она болтает с твоей теткой!.. Это тоже не в ее привычках… У нее такая кислая физиономия, словно она поститься собирается. Может быть, она не знает, что сегодня последний день поста… У русских пост бывает, возможно, в другое время…
Старая дама шествовала, держась очень прямо, почти не покачиваясь, откинувшись назад и словно волоча за собой тяжелый шлейф. Она, по-видимому, сообщила дворничихе важную новость. Мадам Троньон секунду помолчала, а затем громко воскликнула:
— Не стоит расстраиваться! Вот уже десять лет, как я слышу эти истории… Я пятьдесят лет здесь и убираться отсюда не собираюсь!
— Ничего нельзя знать, дворничиха. Неизвестно, что тебя завтра ждет, — заключила «великая герцогиня» и ушла, повторяя по-русски: — Ничего, ничего…
Она вошла в свою лачугу величественной походкой, еще более внушительной благодаря ее лицу, на котором словно застыло роковое выражение.
Милое-Сердечко, играя с Бишу, прохаживалась возле двух женщин. Как всегда, полная любопытства, она отметила про себя их разговор и поспешила сообщить о нем Фаншетте:
— Ты знаешь, что сказала Ска? Она только что нашла на скамье газету и прочитала в ней, что тот самый дядька, который хозяин наших домов и еще целой кучи других домов в других кварталах, крупная шишка какая-то… В общем, он умер… И еще в газете сказано, что его наследники продадут свои земельные участки, чтобы на них построили новые дома. И прежде всего продадут участок на Монмартре, вот этот…
— Ой! — воскликнула Фаншетта в ужасе. — Неужели? Ты хорошо поняла ее, Милое-Сердечко?
— Да, Ска именно так сказала твоей тетке.
Гид спокойно выслушал сообщение Милого-Сердечка; он разделял оптимизм сторожихи:
— Много воды еще утечет, мои девочки! Слова не скоро становятся делом… Не морочьте себе голову раньше времени. Лучше послушайте-ка историю про моих утренних посетителей… Весной, а особенно на пасху, на мой собор всегда взбираются провинциалы, которые никогда столицы не видели. Они приезжают посмотреть Париж после… о, иногда после того, как целых сорок лет подряд все обещают себе сюда приехать! Ну, так вот, сегодня утром у меня были два таких гостя. С третьей очередью посетителей явилась пара славных маленьких старичков с фермы возле Безье́ра.
Наш собор, вы знаете, девочки, был выстроен в конце девятнадцатого века на деньги, собранные по всей Франции. Поэтому и говорится, что это собор, сооруженный французской нацией. В то время всем раздавали открытки, на которых были изображены камни, целые каменные глыбы, чтобы каждый за… не помню уже, за какую сумму… мог считать, что он тоже участвовал в сооружении, послав свой дар.
