Хорст Бастиан - Тайный Союз мстителей
Альберт выпрямился и заговорил:
— Если кто сдрейфил, пусть сразу скажет. И если кто против нашего решения — тоже.
Все выдержали его взгляд, в том числе и Родика.
— Значит, ясно, — отметил Альберт. — Всем, кто запишется в пионеры, мы намылим шею! Всякие там членские билеты или что у них будет — отберем! А Линднеру будем все поперек делать, где только сможем. Вот все, что я хотел сказать. Теперь о другом. Раз у нас война — мне нужен заместитель. С сегодняшнего дня. Кого я хочу — я знаю. Но вы сперва сами предлагайте.
Ребята, вытаращив глаза, следили за своим шефом. Может быть, каждый и думал про себя: а вдруг кто-нибудь меня предложит, но начинать никому не хотелось.
— Ты кого предлагаешь? — спросил Альберт Сынка.
Тот оглядел всех подряд. Наконец его темные глаза остановились на Друге, и он сказал:
— Все тут хороши, но я предлагаю Другу.
— Я тоже не против, но ты докажи почему. — Манфред пропищал это несколько поспешно.
И Сынок сразу догадался, что он разочарован — как это не его предложили! Он даже улыбнулся.
— Ты быстро говоришь, Манфред, а Друга быстро думает! Поэтому…
Все рассмеялись, а Манфред, сделав вид, будто это вовсе не на его счет проехались, тоже рассмеялся. Выглядел он при этом довольно глупо.
Вальтер откашлялся. Он всегда так делал, перед тем как пуститься в длинные рассуждения.
Но Альберт тут же отмахнулся, сказав:
— Нечего нам разводить канитель! Кто «за» — пусть руку поднимет.
Первыми проголосовали Родика, Сынок и он сам. Друга готов был сквозь землю провалиться, до того неловко он себя чувствовал. Остальные медлили.
Наконец Руди тоже поднял руку и сказал:
— Чего там, он парень неплохой, наш сочинитель.
Руди сам придумал эту кличку для Други. И тот страшно обижался, когда его так называли. Ему было стыдно, хотя стыдиться тут, собственно, было нечего. Правда, сейчас он пропустил это мимо ушей, как бы поблагодарив Руди, который ведь отдал ему свой голос.
Тем временем подняли руки и все остальные, за исключением Вальтера. Тот старательно протирал свои жабьи глаза.
— Что с тобой? — спросил Альберт.
— Ничего.
— Я тебя не спрашиваю, болит ли у тебя брюхо или нет, а я тебя спрашиваю, согласен ты, чтоб Друга был моим заместителем или нет, говори!
— Согласен.
— Тогда поднимай лапу! — Это уже прозвучало как приказ, и Вальтер поспешил его выполнить.
— Ладно, — подытожил Альберт. — Теперь, значит, Друга мой заместитель. Он так же может отдавать приказы, как и я…
Альберт был явно доволен согласием всех мстителей.
— А теперь ты нам речь скажи, Друга, — пропел Калле.
Друга поднялся. Страшно конфузясь, он проговорил:
— Ребята, я постараюсь! Надо оправдать доверие… — Но тут же замолчал.
И Альберт поспешил ему на выручку.
— Давайте все встанем, — сказал он и встал рядом с Другой.
Остальные последовали его примеру.
Разгоревшийся костер отбрасывал на лица кровавый отблеск. Позади грозно высился темный лес, а на небе все еще светила одинокая звезда.
Альберт согнул руку в локте, приложил ее к груди и застыл. Низким, чуть дрожащим голосом он произнес:
— «Свобода над сердцем»! Это наше приветствие, и пусть это будет и наш боевой клич. За свободу! Я объявляю войну!
Несколько мгновений они стояли не шелохнувшись. Кое у кого дрожь пробежала по телу.
Руди выкрикнул:
— Долой пионеров!
И все подхватили:
— Долой пионеров! Долой!
Ребята кричали громко, очень громко, но эхо возвращало крик, словно не желая разносить подобной клятвы, словно оно не было согласно с этой войной.
Ночью кто-то тайно пробрался в школу. И когда ученики утром пришли в класс, они увидели, что на доске крупными печатными буквами написано: «Кто вступит в пионеры — тому шею намылим!»
Горячо споря, ребята толпились перед доской. Однако, прежде чем кто-нибудь решился стереть эту угрозу, бросив тем самым вызов написавшему, в класс вошли Линднер и Грабо. Ученики бросились по местам. Оба учителя о чем-то разговаривали. Грабо стоял лицом к доске. Он лишь на мгновение задержал свой взгляд на ней и тут же занялся своими полированными ногтями. Грабо притворился, будто ничего не заметил. И только на какой-то миг Друге показалось, что на лице его промелькнуло злорадное выражение.
Новому учителю приходилось смотреть на Грабо снизу вверх, да и вообще он сам был похож на подростка. Правда, с мальчишеской фигурой никак не вязалось серьезное лицо, бледное и усталое. На горбатом носу сидели большие очки в роговой оправе, в стеклах которых виднелось много-много все уменьшающихся кругов. Линднер говорил, чуть наклонив голову, как бы прислушиваясь к своим собственным словам, и тогда его слишком большие уши напоминали звукоулавливатели. Порой он улыбался, и его лицо сразу делалось красивым. Разговаривая, он как бы подчеркивал свои слова очень приятным, ласковым и занятным движением руки, должно быть означавшим: «Ясно ведь!» или «Да разве это так уж сложно и трудно?», «Мы с вами справимся, непременно справимся». Волосы у него были пышные, как у Альберта, только, в отличие от последнего, он всегда их аккуратно причесывал. Возраст учителя Линднера трудно было определить. Друга давал ему около двадцати четырех лет.
Наконец Грабо вышел из класса. Первые два урока он занимался с младшими учениками.
— Доброе утро! — приветствовал учеников учитель Линднер. Буква «р» у него так и рокотала. Должно быть, у него было хорошее настроение.
Ребята не сводили глаз с надписи на доске. Раздались первые смешки. Только теперь учитель обнаружил причину веселья. По его лицу скользнула тень, но он тут же согнал ее улыбкой. На такой прием ребята не рассчитывали. Они думали, что учитель вот-вот взорвется, но все обернулось по-другому.
Линднер подошел к доске и… не сразу стер угрозы. Он что-то написал под ней, и, когда отступил в сторону, все прочли:
— «Почему?»
— Да, да, почему? — спросил учитель в своей занятной манере, как будто он спрашивал о чем-то очень интересном, с удовольствием ожидая ответа на свой вопрос.
Но мысли его при этом были далеко не такие бодрые. Почему Грабо не сказал ему о надписи? Он же прочитал ее до него, он стоял лицом к доске. Что это — случайность? Или он умышленно промолчал? А вдруг предположение Шульце не лишено… Что ж, придется поговорить с этим Грабо.
Ребята почувствовали, что мысли учителя витают где-то далеко. И кто-то довольно громко произнес:
— Почему, почему, потому что кончается на «у».
Весь класс сразу засмеялся, и в этом смехе уже слышались нотки издевки.
— Над кем смеетесь — над собой смеетесь! — проговорил учитель и тут же понял, что восстановил учеников против себя.
А это вовсе не входило в его намерения. И он с преувеличенным спокойствием вновь обратился к классу.
— Это дурно — то, что написано на доске. Но я все равно не желаю знать, кто это написал. Скорей всего мне это и не удалось бы выяснить. Но вы сами подумайте, за что же избивать пионеров? Пионер — это такой же ученик, как и вы. Я же вчера с вами об этом говорил. Видите ли…
— Я пойду, куда царь пешком ходил, — прервал его Длинный, встал, направился к двери и в следующий же миг исчез за ней, сопровождаемый громким смехом учеников.
Первое сражение учитель Линднер безусловно проиграл. Он с болью отметил про себя, что у этих учеников он никакого авторитета не имеет. Однако, набравшись мужества и решив, что этот долговязый ученик, должно быть, был чем-то вроде классного шута — такие ведь бывают, он сказал:
— Да, оригинал этот Гюнтер. Он что у вас, всегда такой?
— Ясно, всегда, — ответил Альберт. В голосе его слышалась нескрываемая вражда.
Учитель Линднер почувствовал это, но не желал сейчас над этим задумываться. Возможно, он и ошибался.
— Что ж, пошутить тоже нужно. Однако вернемся к нашей теме. Вот, например, кто-нибудь хорошо учится. Разве за это его надо бить?
Ребята не слушали его. В то время как он говорил о добрых делах и целях пионеров, они шушукались. То тут, то там раздавались смешки. Линднер делал вид, что не замечает этого, и продолжал говорить. И все же ему не удавалось придать убедительности своим словам. Неуверенность охватила его, шум в классе становился все громче.
Ганс развалился на парте, как в кресле, и сунул ногу в ящик для ранца. При этом он строил рожи и вообще был похож на американца с дурными манерами. Весь класс смотрел теперь только на него. Учитель мог бы даже объявить, что урок окончен, что можно расходиться по домам, — все остались бы на своих местах, никто бы его не услышал. В конце концов он замолчал. Пока он говорил, он все еще надеялся, что его упорство восторжествует и ребята постепенно втянутся в занятия, но у него не было соответствующего опыта, и ему пришлось дорого заплатить за свою ошибку.
