Александр Лебеденко - Первая министерская (с иллюстрациями)
— И ты сдал? — глаза спрашивавшего светились надеждой и удивлением.
— Ну ясно. Три ночи не спал. К черту! Не желаю больше думать об алгебре! Двигаю домой — и на боковую…
На экзамене по русскому языку пал жертвой Рулев. Он вышел в коридор, заложив руки в карманы, и, не дожидаясь расспросов, процедил сквозь зубы:
— Разложили на четыре лопатки, идолы.
— А ты чего не знал?
— И в общем, и в частности…
— Яко наг, яко благ, яко несть ничего?!
— Ну, наплевать! Осенью подержимся за передержку. Возьму репетитора… Но лето сильнейшим образом подпорчено. Вот анафемы, ироды, халдеи, башибузуки проклятые!.. — Он разразился длинной, витиеватой руганью.
— А что тебе фатер скажет? — ехидно спросил Ливанов.
— Ничего, — смутившись, ответил Рулев.
Гимназисты рассмеялись. Известно было, что подполковник Рулев обладает нравом крутым и в серьезных случаях не прочь пустить в ход арапник, который висит в кабинете у двери и обслуживает одновременно рыжего понтера Того, вестовых Фаддея и Константина и пятиклассника Рулева.
Рулев повернулся на каблуках и быстро пошел в раздевалку.
Котельников шел от победы к победе. Учителя уже предсказывали ему место первого ученика. Прежний фаворит, Ашанин, еще глубже уходил в книги, стараясь не уступить сопернику.
Под цветущими каштанами в гимназическом дворе шли непрерывные разговоры все на ту же тему — об экзаменах.
— Это что! — рассказывали семиклассники. — Разве это экзамены? Одно баловство. Вот года три-четыре назад!.. По полчаса держали каждого… Ребята падали в обморок. Все нужно было жарить наизусть. Словно в царство небесное пропускали.
— И теперь несладко… — возражали третьеклассники и четвероклассники.
— Милые друзья! — снисходительно возражали старшие. — Вы забываете, что мы живем в эпоху либерализма. Разве можно было раньше болтаться на улице до девяти часов? Разве можно было ходить на танцевальные вечера? И на все это есть свои причины, друзья, которые вам, по молодости лет, непонятны…
При этих словах старшеклассники многозначительно переглядывались и озирались по сторонам — не подслушивает ли кто-нибудь из педелей или педагогов.
Впрочем, и пятиклассники прекрасно знали, что в стране неспокойно, что в столицах выступают рабочие, что на фронте русские армии терпят поражение за поражением, что недовольных старыми порядками становится все больше и больше…
Месячной ночью на одной из окраинных улиц Горбатова поднялась беспорядочная стрельба.
Выстрелы сухо щелкали, разносились по пустынным улицам, вызывая неистовый собачий лай.
Отцы открывали форточки, прислушивались к пальбе, матери гасили лампы, проверяли затворы, зажигали лампады…
Петька поднял голову при первом выстреле. Он уже засыпал было на козлах, но ехать домой не решался: в кармане за день осели только два двугривенных, не купить даже коню овса… В расчете на запоздалого пассажира Петька стал у присутственных мест.
За выстрелом следовал выстрел. Петьку разобрало любопытство. Он стегнул коня, и бричка затарахтела по булыжникам.
Из-за угла, гремя шпорами, вылетел человек, с разбегу вскочил в бричку, крикнул:
— Гони! — и заерзал, умащиваясь на сиденье.
Не было времени раздумывать. Уже на ходу Петька узнал пристава Майстрюка и сообразил, что заработок его не увеличится…
Скакали к Сенной площади, к полю — на отгремевшие выстрелы. Улицы опять затихли. У купеческого клуба обогнали бежавших гуськом городовых. В коляске с фонарями пролетел Салтан. Городовые стали во фронт и побежали еще быстрее.
Коляска свернула на Парадную. Петька правил за нею. В угловой аптеке метались тени. Перевернувшись вниз головой, они вырвались в разноцветные стеклянные шары на выставке. Черные силуэты в зеленом, красном и синем кругах прыгали как на резинках. Лошадь и бричка проплыли в зеркале банковского подъезда под одиноко горевшей лампочкой.
Майстрюк внезапно выругался. Петька испугался и стегнул лошадь.
По улице шел пьяный, распевая:
Ваш любимый куст
Хризантем расцвел…
Коляска свернула на Сухую. Петька за нею. Еще поворот — и вот тихая, вся в темных садах Зеленая улица. В конце ее мечется на ветру пламя двух-трех факелов. Там толпа.
Петька узнает — это усадьба Львовского, отставного архитектора. Петька сам не раз возил сюда сухого, легкого старичка, опиравшегося на палку крепче, чем на свои отслужившие ноги. Но старика давно уже не видно, и в усадьбе живут чужие.
За усадьбой сразу поле. Полю и днем не видно конца. Оно всегда колышется и гонит, гонит свои волны к далекому синему лесу.
Но теперь, ночью, за красными озерами факельного пламени — лунная мгла.
— Тут стой. И ни с места! — крикнул, спрыгивая с брички, Майстрюк. — Какой твой номер?
Петька отъехал к забору. Тут же рыли землю исправничьи серые рысаки. Поодаль истуканами стояли кони пожарной линейки. Петька подвязал лошади торбу с овсом и себе в карман насыпал овса — хлеба не было с утра.
Ворота нараспашку. У входа в усадьбу сторожил городовой. Майстрюк прошел в дом. В одном окне не было стекол. В окнах бегали тени от неспокойно горевших на сквозняке свечей. Усатые люди в прямых фуражках, с револьверами на боку бродили по дому. Из двери и окон несло гарью. Жидким полукругом толпились у ворот привлеченные шумом и факелами соседи. Петька быстро грыз зерна овса и жадно слушал.
— И не трое, а двое. Он и она. Приезжие.
— Она — беленькая, тихая…
— А он — очкастый. Бритый.
— И четыри чимодана бомбов.
— А он как разбил дверь, ему в грудь и бахнули.
— А пристав в кусты… и оттуда палить!
— А городовой теперь ни за что ни про что в аптеке помирает.
— Не лезь, значит…
— Служба такая…
— Неважная служба…
— Сам выбирал.
Петька скоро без расспросов понял, что здесь в усадьбе жили студент и курсистка из Киева. Готовили бомбы. Полиция совершила ночной налет. Но террористы решили не сдаваться. Во время перестрелки студент убил городового, а пристав застрелил девушку. Студента забрали и связанного повезли. Нашли в домике и бомбы, и динамит, и литературу.
Уже погасли факелы, и над городом серела заря, когда Майстрюк опять тяжело взгромоздился на Петькину бричку. С ним рядом уселся коротенький, пузатый помощник.
— По домам! — скомандовал Майстрюк. — Живо!
«Живо» никак не выходило. Петька делал вид, что больно хлещет коня. Конь вздрагивал боками, делал два энергичных шага и переходил на излюбленную изводящую трусцу.
— На тебе бы по смерть ехать, — кисло сострил помощник.
«И ехал бы», — подумал Петька, но не сказал.
— Начались и у нас события, — резюмировал Майстрюк.
— Да, теперь держись.
— А этот скубент целый?
— Был целый, а каким доедет?! Очень уж ребята за Андрейчука злы. Побьют, я думаю.
— И нельзя не дать.
— Я бы теперь на все наше еврейское купечество контрибуцию взвалил — взвыли бы и сынков попридержали…
— Да ведь бомбист-то русский.
— От них зло…
— Контрибуция контрибуцией, а всыпать, я вижу, надо. Накликают на свою голову. Ну, я приехал.
У присутствия слез и помощник.
— Заплатили бы, ваше благородие, — сказал, снимая шапку, Петька.
— Тебе платить? Пропьешь еще… — вступил на крылечко помощник. — Ты чей? Стеценкин? Скажи отцу — поговорим…
Петька при сизо-фиолетовом небе въезжал во двор. На стук колес вышел отец, постоял у забора, раскачиваясь, подошел к пролетке и заехал с размаху Петьке в ухо.
«Пьян…» — подумал Петька. Трезвым отец никогда не дрался.
— Чё дерешься, — тихо сказал он. — Полиция гоняла.
— Заплатили?
— Помощник сказал — с тобой поговорят.
Старик молча плюнул. Взял два двугривенных, покачал на ладони и пошел в дом.
«Пропьет», — решил Петька, и стало жалко мать и себя. Ковыряло в горле, и слезы сами просились на глаза…
На похороны городового, как на зрелище, собралось множество любопытных. Во главе рядами шли представители Союза русского народа, несли хоругви, служили сразу три священника и сонм дьячков.
Когда процессия шла мимо большой табачной фабрики, кто-то с крыши бросил в «союзников» тухлое яйцо. Хулиганы ворвались в фабричный двор и избили нескольких работниц, которые даже не знали, за что их бьют.
На другой день в знак протеста вышли на улицу с красным знаменем рабочие большого сахарного завода. Полицейские не пустили рабочих в центр города, а акционерное общество закрыло завод и распустило рабочих. До сахароваренного сезона было еще далеко. Можно было сократить летние расходы.
Петька рассказал гимназистам, как он возил Майстрюка. Оказалось, он видел, как стрелял из кустов пристав и как выносили мертвого Андрейчука из аптеки.
