Николай Печерский - Масштабные ребята
— Спасибо, Василий Григорьевич, за ваш труд, — сказал Афанасьев и пожал плотнику руку.
Василий Григорьевич натянул обновку поверх своего пиджака и пошел на место веселый и довольный.
— Ур-ра! — крикнул я. — Ур-ра!
Этим я хоть немного искупил свою вину перед хорошим человеком.
Премий было много. Одним доставались часы, другим — отрезы на костюмы, третьим — гармошки, четвертые получали самопишущие ручки и тут же пробовали острие пера на ногте большого пальца.
— Нам тоже дадут премии, — шепнул мне Ленька Курин. — Вот посмотришь!
Ленька не соврал. Прошло еще несколько минут и к столу вызвали Иру-большую. Иру премировали капроновой косынкой с розовыми и синими цветами. Ира-большая вытянула руки по швам и хотела произнести небольшую речь с выводами и моралью. Но прораб Афанасьев не понял движения Ириной души. Он выкликнул следующую фамилию и взял в руки новый сверток. Ира постояла еще немножко, как артист без роли, и пошла на свое место.
Прораб называл все новые и новые фамилии. Меня в списке, очевидно, не было. Кто я такой, чтобы мне выдавать ценные премии, пожимать руку и кричать «ура».
Я страшно расстроился и даже не заметил, как встал и пошел к столу Ленька Курин. Ленька отхватил прекрасную гитару с красной лентой на грифе. Я почти с ненавистью смотрел на Леньку и на его гитару. У Леньки от рождения не было никаких музыкальных данных. Только зря вещь пропадает.
Ленька сел рядом со мной, положил гитару на колено и бренькнул по струнам всей пятерней. Вокруг засмеялись.
Прораб вызывал награжденных вперемежку — то взрослых строителей, то учеников нашего класса и седьмого-б. Я уже потерял всякую надежду. Мне было обидно. Я работал вместе со всеми и даже штукатурил с люльки третий этаж. Сам Ваня говорил, что я молодец и, возможно, получу сразу второй разряд. Неужели они забыли всё это!
Еще немного, и я не сдержу себя и заплачу прямо при всех. Я уже хотел закрыть глаза рукой, чтобы строители не видели моего позора. И вдруг — радость без меры, счастье без конца. Прораб выкликнул мою фамилию.
Наступая на чьи-то ноги, выбрался я из-за скамеек и пошел к столу. Никогда в жизни не ожидал я такой премии! Прораб развернул сверток и подал мне самые настоящие рабочие сапоги. У них была твердая с рубчиками подошва, широкие кирзовые голенища и длинные полотняные ушки.
Я даже забыл поблагодарить Афанасьева. Прижал сапоги к груди и помчался на свое место.
Счастливее меня не было сейчас ни одного человека на свете. Я сбросил с ноги «свинью» с железным кольцом, надел правый, а потом левый сапог. Сапоги были чуточку велики. Но это ничего не значило. Если надеть шерстяной чулок, а сверху намотать толстую портянку, будет в самый раз.
Я уже не слушал, что говорил прораб и кого выкликал к столу. Я любовался своими сапогами. Такие сапоги не купишь в магазине. Такие сапоги можно получить только на стройке!
Собрание закончилось. Я шел домой в новых сапогах. Они приятно и мелодично поскрипывали, оставляли на земле четкие строгие узоры.
Возле палаток меня догнала Ира-маленькая. Она смущенно посмотрела на меня и сказала:
— Коля, я тебя тоже поздравляю, ты в этих сапогах очень хорошенький!
Только Леньки Курина не было видно на горизонте. А между тем, именно сейчас мне не хватало общества этого человека. Я хотел прочитать ему письмо отца и еще раз показать свои сапоги. Если говорить объективно, мне выдали самую лучшую и самую ценную премию.
Волоча по земле ноги, чтобы не выйти из новых сапог, я отправился в тайгу. Вскоре я увидел своего приятеля. Ленька сидел на стволе поваленного бурей дерева и пощипывал струны гитары.
Я показал Леньке свои сапоги и прочел письмо отца. После того, как мы подробно обсудили письмо и попутно ругнули похитителя пиропов Манича, я задал Леньке вопрос на вольную тему.
— Ленька, — сказал я, — я видел на дереве надпись — «Л + И = любовь». Ты это в самом деле или просто так?
С Ленькой произошло то, что происходит со всеми влюбленными на свете. Он покраснел и смущенно опустил глаза.
— Это не твое дело, — сказал Ленька. — Подсматривать нечего…
Я напомнил Леньке, что подсматривать не имею моды и надпись обнаружил совершенно случайно. Если Ленька друг, тогда он скажет, а если нет, пускай сидит в тайге один со своей гитарой.
Друг всегда остается другом. Ленька открыл мне свое сердце и признался, что любит Иру-большую еще с третьего класса.
Я с ужасом слушал своего друга.
— Ты целовал ее?
Ленька смотрел на меня, как на человека, который ничего не смыслит в любви.
— Конечно, — серьезно сказал он. — Мы ж с ней влюбленные!
— И она что… не смазала тебя по шее?
Ленька улыбнулся.
— Нет, — беспечно сказал он. — Я сразу убежал.
Ленька раскрыл свою душу и вдруг насупился и помрачнел. Видимо, он жалел, что рассказал про Иру-большую и поцелуи. Но теперь мне до этого не было никакого дела. Я снялся с якоря и, теряя на ходу сапоги, помчался к Ире-маленькой. Я тоже хотел выяснить наши отношения. Я получил на стройке сапоги, штукатурил с люльки трехэтажный дом, а в школе получил за сочинение пятерку. Чем я хуже какого-то Леньки!
Иру-маленькую я нашел возле девчачьей палатки. Она сидела на скамеечке и скучала. Я набрался кое-как духу и запинаясь сказал:
— Ира, пойдем с тобой погуляем!
Лицо Иры озарилось улыбкой, а узенькие черные глаза засверкали, будто угольки в костре.
— За цветами?
— Нет, мы погуляем просто так, — сказал я. — У меня тут одно дело…
Ира-маленькая не поняла намека. Она встала со скамейки и сказала:
— Ты, Коля, подожди немножко. Я пойду переоденусь.
Минут через пять Ира-маленькая вышла из палатки в новом розовом платье и капроновой косыночке, которую выдал сегодня Ире-большой прораб Афанасьев. Я посмотрел на Иру-маленькую и понял, что безумно влюблен в нее.
Мы вошли с Ирой-маленькой в тайгу. Было прохладно и сыро. На земле, усеянной тонкими сосновыми иголками, лежали, будто новые пятаки, солнечные блики.
Я знал по рассказам и видел сам, что все влюбленные ходят под ручку. Я подошел к Ире-маленькой и, умирая от страха, взял ее за рукав. Ира вежливо отстранила мою руку и, совершенно не думая о моей любви, сказала:
— Коля, не бери меня за платье, а то помнешь.
Я шел рядом с Ирой, как дурак, и не знал, что мне делать. Ира молчала и думала о чем-то своем. В глазах ее лучился мягкий, доверчивый и немного грустный свет.
Вечерело, а я еще даже не намекнул Ире про поцелуи, я не знал, как это делать — спрашивать разрешения или сначала поцеловать, а потом дать, как Ленька Курин, стречка. Если спросить Иру — «да» или «нет», она ни за что не ответит. Ира очень застенчивая и никогда не захочет целоваться с посторонними людьми.
Я даже пожалел, что затеял эту дурацкую историю с поцелуями. Но теперь отступать было поздно. Я сказал себе: «Давай, Колька, не трусь»!
Я подкрался к Ире, наклонился к ней и с разгону чмокнул ее в щеку.
Ира отшатнулась от меня и схватилась рукой за щеку, будто ее вовсе не целовали, а больно и незаслуженно ударили. Ира смотрела на меня несколько минут, а потом вдруг закрыла лицо рукавом нового розового платья и зарыдала.
Я стоял перед Ирой-маленькой, проклиная себя, Леньку Курина и вообще всех, кто выдумал эти глупые, никому не нужные поцелуи.
— Перестань, Ира, — сказал я. — Я ж нарочно. Разве ты шуток не понимаешь!
Ира плакала долго и безутешно. Но вот, наконец, она успокоилась и пришла в себя. Вытерла слезы сразу двумя руками, посмотрела на меня узенькими, покрасневшими от слез глазами и сказала:
— Коля, дай слово, что ты больше никогда не будешь меня целовать.
Я много пережил и перестрадал, пока плакала Ира-маленькая. Я дал клятву Ире, что больше никогда не буду ее целовать. Хватит уже с меня. Теперь я ученый!
На вечерней линейке Пал Палыч сказал, что наша производственная практика подходит к концу и через три дня мы поедем в свой ПГТ.
Мы стояли на полянке возле палаток и молчали. Отшумела, отзвенела таежная жизнь. Теперь не догнать ее на веселом быстроногом олене, не вернуть, как песню, которую начали в одночасье да так и не успели окончить в коротком походе.
Прощай, тайга, прощайте, милые сердцу палатки и высокие, бегущие на косогор дома. Прощай всё…
Пал Палыч понимал наше настроение.
— Вы, ребята, не огорчайтесь, — сказал он. — Мы заработали немного денег и теперь можем поехать на экскурсию в Якутск.
Пал Палыч смолк на минутку, посмотрел на нас своими строгими и в то же время добрыми глазами и вдруг, точно так как наш инструктор Ваня, сказал:
— Не хныкать. Выше голову, братва!
В горле у меня что-то запнулось и по лицу покатились слезы. Я не знаю, что творилось со мной в эту минуту. Я поднял голову и, сдерживая себя изо всех сил, прохрипел:
