Эжен Мюллер - Робинзонетта
Когда он исчез, господин Гризоль весело произнес:
– Пусть болтает, не слушайте его! Ничего мы не увидим. Он подписал – и кончено: сделка заключена по всем правилам, все в порядке. Действительно, я сказал, что выселю девочку, что и сделал. Но ведь не было оговорено, на сколько времени… И вот я решил укоротить это время. Все, оно кончилось! Как видите, мне удалось отомстить ему, да еще как! Представьте, этот глупый толстяк воображал, что у меня совсем нет памяти… А вот нет же, все вышло не так, как он надеялся!.. И кого, спрашиваю я вас, он хотел заставить заплатить за мою ошибку? Эту девочку!..
При этих словах взволнованный Гризоль взял Мари за руку, обвел ее вокруг стола и сказал:
– Встань сюда, против меня, девочка, и расскажи мне, каким образом ты устроилась там наверху, в моих развалинах, где ты и останешься, если хочешь. Пусть господин Гюро лопнет от злости, но я беру всех этих людей в свидетели, что отдаю их тебе в вечную аренду и – заметьте хорошенько! – даром, потому что это условие не может нарушить волю моей покойной матери. Но мне очень любопытно было бы посмотреть, как ты смогла устроиться в таком месте, где жили одни только совы. Не хочешь ли пойти вместе со мной и показать мне свое жилище?
– Конечно! – ответила Мари, лицо которой приняло обычное веселое выражение.
– Так и сделаем! Ты поведешь меня туда и покажешь все свое хозяйство, не правда ли, маленькая Робинзонетта?
– Мое имя Мари, – простодушно возразила девочка.
– Очень хорошо! – ласково сказал господин Гризоль. – Это чудесное имя дано тебе крестной матерью; но я нашел для тебя другое, не хуже: я хочу назвать тебя Робинзонеттой, потому что тебя можно смело считать маленькой дочкой Робинзона. Значит, отныне тебя зовут Робинзонетта, не правда ли?
– Как вам угодно, – кротко ответила Мари.
И это имя тотчас же стало повторяться в толпе, в которой, наверное, не все понимали смысл придуманного господином Гризолем прозвища.
Когда господин Гризоль и его юная арендаторша покинули гостиницу и направились к Совиной башне, более пятидесяти человек последовали за ними, и это шествие через всю деревню превратилось в торжественную процессию. Слышны были крики: «Да здравствует добрый господин Гризоль!», люди хлопали в ладоши, повторяли имя «Робинзонетта». А некоторые даже кричали: «Долой Гюро!»
Куда исчезло всемогущество ростовщика? Какое чудо уничтожило его роковое влияние? По правде сказать, эта перемена взглядов, или, вернее, утрата сдержанности, которую все проявляли по отношению к толстяку, – все это произошло не сразу. Надо было, чтобы нашелся кто-то, кто осмелился бы надеть на Гюро шутовской колпак, и понятно также, что тяжелое впечатление, произведенное беспричинным преследованием маленькой Мари, послужило сигналом к возмущению. Господин Мишо был первым, кто не побоялся открыто принять сторону мамаши Бюрель, изгнанной из дому за защиту бедной девочки ее сыном. Своим честным и мужественным поступком господин Мишо заставил многих задуматься, почему они унижаются перед этим злым человеком и, ничем ему не обязанные, выделяют его среди других, зная, что он не заслуживает этого? И смелости другого богатого фермера, господина Гризоля оказалось достаточно, чтобы окончательно разрушить эту стену угодливости. Мало-помалу образовался круг людей, которые перестали бояться господина Гюро; чувство презрения и негодования пришло на смену прежнему раболепию. Личность господина Гюро начали разбирать по косточкам, и вскоре нашлись смельчаки, которые, не стесняясь, высказывали свое нелестное мнение о нем. Не одно предприятие, хранимое до сих пор в строжайшей тайне, было теперь предано гласности, и нашлось множество доказательств, которые изобличали этого человека в весьма некрасивых поступках. Одни знали одно, другие другое; доверие к Гюро, а также нравственное влияние этого жадного, грубого, безжалостного афериста постепенно сошло на нет.
Таким образом, чувство негодования, постепенно распространяясь, охватило лучших и достойнейших людей; вот отчего и старшина, зараженный примером других, посчитал себя обязанным воспользоваться приключением маленькой девочки, к которой он относился совершенно равнодушно, чтобы исполнить свой долг по восстановлению справедливости, что, по его мнению, было его священной обязанностью.
Понятно, что такое унизительное и обидное отношение задевало ростовщика и, учитывая его грубый, упрямый и надменный нрав, только подстрекало к борьбе и заставляло сопротивляться с отчаянным упорством. Он высокомерно принял вызов и, замечая, что почва ускользает у него из-под ног, становился все более жестоким, все более безжалостным, требуя уплаты долгов и стараясь выжать из своих жертв все, что только можно.
Вот почему толпа так обрадовалась удачной мести господина Гризоля.
Нечего и говорить, что матушка Бюрель изо всех сил стремилась расплатиться со своим бывшим хозяином; она заплатила ему из первых денег, полученных за работу у господина Мишо; она отдала также жалованье сына за шесть первых месяцев, причем фермер, зная, что этой суммой не покрывается весь долг, дополнил ее, выдав недостающую сумму авансом. С тех пор и мать, и сын вздохнули свободнее, и надежда на лучшее будущее наполняла их души радостью.
Как бы там ни было, Робинзонетта – ее теперь иначе и не называли – вступила в полное и законное владение Совиной башней на правах пожизненной арендаторши; избавившись от всякой зависимости, она могла теперь свободно думать об улучшении своего хозяйства и своей жизни вообще.
Благодаря прибыльности ее маленького, но все разраставшегося торгового дела, она могла почти каждый день добавлять что-нибудь к своей обстановке.
С помощью каменщика, которому ей пришлось довольно дорого заплатить за четыре дня работы, ей удалось сделать из берлоги настоящую комнату – с дверью, окном и очагом. Постепенно появилась хоть простая, но чистая и удобная мебель, прежде всего кушетка. Пьер смастерил ей из остатков досок – подарка крестьян, у которых Мари покупала товар за хорошую цену, – стол, скамью, полку и другую полезную утварь. Он также помог ей устроить курятник, голубятню, клетку для кроликов – словом, целую ферму, число обитателей которой быстро увеличилось и стало очень доходной статьей хозяйства Робинзонетты.
Солнце, как бы рано оно ни показывалось на небе, никогда не заставало Мари спящей. Она не оставила невспаханным ни одного клочка земли между развалинами. Эту землю можно было хорошо удобрять – благодаря пасущемуся на ней мелкому домашнему скоту Мари. Она сеяла в одном месте, сажала в другом, и все это с таким необыкновенным усердием, что господин Гризоль, человек уже пожилой и не имеющий собственной семьи, уходя от нее, обещал устроить так, чтобы его жиличка никогда не лишилась плодов своего трудолюбия.
Все изменилось, все оживилось в развалинах и вокруг них; когда маленькая владелица уходила из дому, верный и бдительный Волчок, крайне добросовестно относившийся к своим обязанностям, охранял ее собственность с неутомимым усердием.
Проходили недели, месяцы; за это время ласковая со всеми, деятельная Мари приобрела всеобщее уважение, тогда как ростовщик, его приспешник Грибью и дочь-злючка все больше теряли в глазах окружающих; они внушали людям только отвращение.
Часть четвертая
Торжество справедливости
1. Два празднества
После долгой зимы вновь настала весна. В селении ожидались два торжественных события; все жители дали себе слово присутствовать на обоих, тем более что в одном случае они могли открыто выразить свои симпатии, а в другом – свою неприязнь.
В течение зимы к господину Гюро несколько раз приезжал какой-то странный незнакомец и, довольно долго пробыв у ростовщика, возвращался в его сопровождении на большую дорогу, к карете, которая отвозила его в город. Это был человек лет тридцати, в желтых перчатках, с длинными и густыми усами, с локонами на висках и с выпуклой грудью; его талия была стянута сюртуком, или, вернее, чем-то вроде наглухо застегнутого мундира; он носил широкие панталоны со штрипками и маленькую шапочку с приподнятыми краями, которую надвигал на ухо; он постоянно играл тросточкой с серебряной рукояткой и все время хмурил свои густые брови; он курил дорогие сигары и с какой-то заученной медлительностью выпускал дым; из маленького кармана на правой стороне груди у него всегда торчал кончик тонкого батистового платка с вышитой виньеткой. Однажды он приехал и уехал верхом на лошади. Все интересовались, кто это такой, и наконец Грибью, с большим удовольствием отвечая на вопросы, рассказал, что это маркиз де Бюрлезан, будущий супруг мадемуазель Жюли, которая, по всей вероятности, к Пасхе станет маркизой.
Грибью показывал несколько монет, полученных им от щедрого маркиза, и в напыщенно-красноречивых выражениях описывал достоинства этого отпрыска высокопоставленной и богатой фамилии, который намеревался соединиться браком с мадемуазель Гюро. Он действительно влюбился в нее, хоть она и не красавица, – так утверждал Грибью, – сидя однажды рядом с ней на званом обеде в городе, у своего банкира, который был в тесных отношениях с господином Гюро.
