Ян Ларри - Записки школьницы
И вот когда мне не очень хочется посидеть лишний час с учебниками, я стараюсь представить перед собою и этот столб и эту верёвку, потом щёлкаю себя по носу и говорю:
— А ну, без фокусов! Садись и сейчас же зубри, дрянная девчонка. Я не позволю никому издеваться над собою!
И всё получается отлично.
Да, когда имеешь силу воли, — жизнь тогда и лёгкая и радостная. И чем крепче она, эта сила, тем приятнее жить и учиться. Сейчас я вынесла постановление укрепить свою силу воли ещё больше и для её укрепления писать в эти тетрадки каждый день не меньше тринадцати страниц (по числу моих лет).
Но сегодня о воспитании Марго надо столько писать, что еле-еле только уложусь в тринадцать страниц. И всё потому, что с Марго у меня пока ничего не получается. А не получается потому, что просто не могу понять, с какой стороны лучше всего подойти к ней. Дядя Вася говорит, что к любому человеку можно найти подход. Только надо найти ключик, который открывает сердце человека. Но вот с каким ключиком подойти к Марго? Уж с чего только не начинала я свою воспитательную работу, но она такая бесчувственная, что просто руки опускаются.
Вчера попробовала говорить с ней о будущем. Спросила, кем она хочет быть и что думает вообще о своём будущем.
И что же?
Оказывается, Марго вообще не думает ни о чём!
Не понимаю, как можно жить и не думать о том, для чего живёшь и что собираешься делать? У меня столько разных планов на будущее, что сама не знаю, на чём остановиться, кем быть и что в конце концов надо делать, чтобы жить интересно, весело, радостно.
Одно время я твёрдо решила работать укротительницей львов. Несколько дней изучала по книгам их повадки, ходила в зоосад и там смотрела львам прямо в глаза, чтобы приучить себя не бояться их.
Может быть, я и стала бы в конце концов укротительницей, если бы у львов не было ужасно неприятного запаха. Нюхать их ежедневно и утром и вечером не слишком большое удовольствие, не говоря уже о том, что любой лев в любое время и любому укротителю может даже очень запросто откусить голову или же разорвать на части.
Иногда мне кажется, что не плохо стать балериной. Но хорошей балериной. Вроде Улановой или Плисецкой.
Ой, как это было бы чудесно!
Я кончаю балетную школу и выступаю в самом большом театре. Бесплатно! Для всех ребят нашей школы. Но никто из них ещё не знает, что я — это я. Они сидят и зевают. Им скучно. Они уже собираются уходить. И вдруг выходит конферансье и говорит громко:
— Выступает талантливая, заслуженная деятельница танцев Галина Сологубова!
Ребята толкают друг друга локтями, шепчутся:
— Это не та Галька Сологубова, которая училась в нашей школе?
— Ну, что ты, что ты? Какая ж она балерина? У неё же по математике две двойки были, а за драку с мальчишками она получила четвёрку за поведение.
Вовка Волнухин говорит, оттопырив губы:
— Тоже мне балерина! Да я её за косички тысячу раз таскал, а вы говорите — балерина! Мелко плавает!
А я выбегаю на сцену в коротенькой юбочке, которая называется «пачка», и тогда ребята видят моё лицо.
— Она! — проносится шёпот по залу. — Галька! Та самая!
— Точно! Та самая, которую я за косы!
Музыка играет танец маленького лебедя, и я танцую, развожу руками, порхаю, как Уланова, улыбаюсь, чтобы показать всем, как легко и радостно танцевать.
Все ужасно довольны, все хлопают, стучат ногами, а я прикладываю руки к сердцу и произношу маленькую речь.
О чём? Ну, это не так важно! Речь придумать гораздо легче, чем научиться танцевать.
Да, балериной не плохо быть, только ведь после танца ничего не остаётся, кроме воспоминаний. А я хотела бы оставить после себя на земле что-нибудь нужное, полезное. Вот как останутся после папы его дома. Он уже столько построил их, что теперь в каждом районе есть его дом. Стоят папины дома и на нашей Кузнецовской улице. И когда мы с ним проходим мимо этих домов, папа говорит громко:
— Стоят голубчики! И ещё сотни лет простоят! Как памятник каменщику Сологубову со други!
Один раз я была на стройке десятиэтажного дома. Папа работал на самом верху. Смотреть оттуда вниз так страшно, что у меня кружилась немного голова.
— Облака, как видишь, рядом, — сказал папа. — До солнца запросто рукой достать. Благодать! Жарко станет — снимай рубашку и клади её на любое облако. Для просушки. Вот какое оно, поднебесное министерство. Нравится, Галчонок?
Папино министерство мне очень и очень понравилось. Понравились и высота, и облака. И всё, всё… Город отсюда виден как на ладони. Воздух чистый-пречистый. И кругом так просторно, так солнечно, что хочется даже петь. И ветер здесь весёлый, певучий. И красный флаг пляшет на ветру, словно наверху всегда бывают только праздники.
Папа повёл рукою и сказал:
— Смотри, Галка! Было тут когда-то болото топкое. Да такое болото, что ни одна порядочная лягушка не жила в нём. Мальчонком, бывало, я сетки ставил здесь на перелётных уток. А теперь? Видишь, красоту какую воздвигли каменщики! Широкие проспекты! Красивые дома! Просторные площади! Любо-дорого смотреть!
Я положила одиннадцать кирпичей, а папа намазал их чем-то, и они приклеились. Если будете проходить по Московскому проспекту, обязательно посмотрите на десятиэтажные дома. В одном из них лежат одиннадцать моих собственных кирпичей. И все они помечены крестиками. Я сама отметила карандашом каждый кирпич.
Что ж, может быть, я тоже стану строить красивые дома. Ведь это же очень интересно — проходить мимо своих собственных домов и говорить громко:
— Стоят голубчики! И сотни лет будут стоять. Как памятник каменщице Сологубовой со други!
Ну, в самом деле, разве не интересно построить такой дом, который останется после тебя как память о твоей жизни?
Вообще мне хочется жить так, чтобы люди считали меня полезной, чтобы гордились мною, уважали меня. Вот почему иногда я хотела бы заняться спортом, добиться звания чемпионки мира по лыжному спорту, по бегу, плаванию, прыжкам, метанию диска и вообще ставить мировые рекорды.
Не для себя! Нет! А для того, чтобы все гордились мною. Я бы ездила по всем Олимпиадам и скорее умерла бы, чем уступила первое место. Ну, разве не замечательно выступать за всю нашу страну и побеждать для всех наших людей, для славы Родины? А иногда хочется водить корабли в самые дальние страны, видеть весь мир, смотреть своими глазами на то, о чём много раз читала в книгах.
И всё ведь это возможно! Стоит только захотеть, и ты будешь кем хочешь.
Раньше мне казалось, что моя мама неудачно выбрала себе занятие. Я думала, работать поваром совсем неинтересно.
Мама сказала однажды, когда я завела такой разговор:
— Дурочка, не место красит человека, а человек — место! У нас, запомни, нет и не может быть плохих профессий, а вот люди плохие ещё встречаются. А коли сам никудышный, так такому любая работа кажется плохой. Про нашу, про кулинарную скажу работу. Почему нет на свете выше этой профессии? Да потому — всем нужная она! И учёному, и министру, и писателю, и артисту, и герою труда, и самому старому, и самому малому! Кормилец он людей, повар-то! И пока человек не может обходиться без пищи, — нет важнее работы, чем наша, поварская!
Один раз я была на фабрике-кухне, где мама работает шеф-поваром, и там сама увидела, как уважают маму.
Я сидела в общем зале, ждала, когда мама освободится, чтобы взять у неё деньги на билет в ТЮЗ. И вот рядом со мною сел мужчина с большими усами и совсем без волос. То есть, не совсем, потому что на голове у него было что-то вроде птичьего пуха, но уж прически-то из этого пуха никто бы не сделал. Мужчина заказал обед и стал есть, а потом постучал ножом по тарелке и сказал:
— Хочу сказать несколько слов шеф-повару!
Мама, конечно, вышла в общий зал, чтобы послушать несколько слов. Мужчина вскочил, начал трясти мамину руку и закричал на весь зал:
— Благодарю! Спасибо! Уж так пообедал сегодня, как давно не ел. Замечательно! Вкусно! Просто объедение! Это надо же сообразить такой борщ! Гениально!
Мама спросила:
— Вам ещё что-нибудь нужно?
— Только карету скорой помощи! Я же не просто поел, но буквально объелся! Подумайте, три порции умял талантливого борща! Ну, право же, меня хоть на носилках выноси! Еле дышу! Честное слово!
И тут все обедающие закричали:
— Да разве только борщ хорош? Вы бы щи ленивые попробовали, растегаи, солянку, окрошку! А люля-кебаб? А котлеты по-киевски? А шашлык по-черкесски? Пальчики оближете!
— А какие чахомбили здесь подают! — вскочил один толстый мужчина и причмокнул губами так, словно выстрелил. — Это же не повар, это ж настоящий Наполеон кухни. — И, взмахнув руками, бросился к маме с криком: — Чествовать! Чествовать!
