Николай Печерский - Будь моим сыном
— Эй, кто тут живой? Отвечай!
Ванята узнал голос Платона Сергеевича, обрадовался.
— Я тут живой. Заходите!
— Не вижу ничего. Есть в этой избе выключатель?
— Возле двери. Вот там...
Парторг пошарил в темноте рукой, включил свет.
— Живой, значит?
— Ага, садитесь...
— Матери нет?
— Скоро придет. Вы подождите.
Платон Сергеевич сел возле Ваняты, положил на согнутое колено худую костлявую руку.
— На службу когда выпишут? — спросил он.
— Не пускает докторша.
— Ну ничего. Врачей слушать надо. Они...
— Все слушают, что ли?
Платон Сергеевич понял намек.
— Я не в счет. Такой характер...
— У меня тоже...
— Да ну?
Парторг взял Ванятину руку, стал слушать пульс.
— Точно! А я, брат, и не знал. Тикает...
Платон Сергеевич вынул пачку папирос, посмотрел на Ваняту и снова спрятал в карман.
— Надоело болеть?
— Все места отлежал.
— Ладно. Мать подождем. Как она решит, так и будет... Помочь ей пришел. С рационами для коров разобраться надо. Ты как — соображаешь в этом деле?
— Нет, я в рационах не понимаю, — полушутя, полусерьезно ответил Ванята. — Я только на счетах чуть-чуть...
— Странно... впрочем, я тоже не особенно. В институте сельскохозяйственном когда-то учился... Давно обещали нам зоотехника прислать, а вот все нет. Беда, и только. Скоро, говоришь, мать придет?
— Теперь скоро. Вы ж ей напомните, Платон Сергеевич?
— Конечно! Тебя на ферме все ждут. Марфенька тоже. Ты помоги ей. Трудная у вас там публика есть.
— Знаю... Кирпичом бы этого Сашку...
Платон Сергеевич с любопытством посмотрел на Ваняту. На щеки его пала густая, хмурая тень.
— Зря! — сказал он. — Так вы его совсем затюкаете.
— А чего ж с ним делать? — недоумевая, спросил Ванята.
— Думать надо. Тут торопиться нельзя. Это все равно, как машину вести. Где прибавил газу, а где сбросил. Поведешь на третьей скорости — через ямы и ухабы — костей не соберешь.
Платон Сергеевич задумался. На впалых щеках его и подбородке еще отчетливее засеребрилась щетинка.
— Трудно, наверно, парторгом работать? — спросил Ванята.
Платон Сергеевич поднял бровь. На лбу — от переносицы до кромки волос — собрались морщины. Видимо, думал: стоит выдавать секреты какому-то Пузыреву или не стоит? Но все же ответил:
— Легкой работы не бывает. Если, конечно, душу вкладывать... Главное, Ванята, жизнь с пользой израсходовать. Как патроны в винтовке — до последнего. Жить для самого себя неинтересно и подло. Вот поможешь человеку, выведешь его на верную дорогу, ну и рад. Вроде бы ты не одну свою жизнь прожил, а сразу две или три. Понимаешь, что ли?
— Понимаю, — тихо ответил Ванята. — Я говорю, трудно вам, наверно?
— Да уж где там легко! С людьми знаешь как: одному это подавай, другому то растолкуй, а третий вообще не знает, что ему надо!.. Вот тебя взять — чего ты с Сотником не поделил?
— Не знаю, — вяло и неохотно ответил Ванята. — Он вообще такой...
Платон Сергеевич покачал головой, вздохнул.
— Это ты зря. Хороший он парень, настырный...
— Вы ж сами говорили — не особенно нравится, — напомнил Ванята.
— Говорил? Может быть, и говорил... А все-таки напрасно...
Платон Сергеевич снова вытащил папиросы и теперь уже закурил. Возле губ прорезались острые, глубокие складки. Видимо, он и в самом деле болен, но только хитрит, скрывает это от других, а может, даже от самого себя.
— Вы есть не хотите? — спросил Ванята.
Парторг покачал головой.
— У трактористов обедал. С отцом Пыховых про курсы говорил. Хочется мне, Ванята, школьную бригаду сколотить. Чтобы сами все делали — и пахали, и сеяли, и урожай собирали. А то бросаем вас туда и сюда... Не дело это, правда? Думаю, получится. Пыхов сказал — на трактористов вас учить будет. Трактористом хочешь?
— Не знаю, — замялся Ванята.
— Зна-аешь! — протянул парторг. — Пыхов Ким тоже не знал, а потом про Сотника услышал и сразу забастовку объявил. Все вы такие...
Закончить важный, немного затянувшийся разговор помешала мать. Она вошла в избу, открыла настежь окно, замахала полотенцем, будто бы гнала из комнаты зловредных мух.
— Вместе смолили, что ли?
— Ну да — вместе. Сигары...
Мать опустила полотенце.
— Ох, допрыгаетесь вы, Платон Сергеевич! Врачи что говорили? Ужинать станете, что ли?
Она налила молока из кувшина, отрезала белого городского батона.
— Ешьте...
Ваняте тоже достались батон и молоко. Они ели степенно, с расстановкой, как едят мужчины, которые всласть поработали, знают цену хлебу и вообще всей жизни. Потом Ваняте приказали спать. Если врач разрешит, пускай завтра встает. Что тут рассуждать...
Ванята перевернулся на правый бок, закрыл глаза. Шептались за столом мать и Платон Сергеевич, листали книжку с рационами для коров. В мире наступили покой и тишина. Жаль, что только утром увидит он всех. Вон еще сколько до рассвета! Наверно, давно уже все улеглись. Закаляется на сеновале без одеяла и подушки йог Пыхов Гриша, хмурит во сне суровые брови Сотник, свернулась кренделем Марфенька, спит без задних ног бывший забастовщик Пыхов Ким.
До завтра! Кончилась ночь, кончилась и Ванятина болезнь. Так хорошо и свежо было во всем теле — будто из речки или прохладного леса выбрался. Не хрустнет косточка, не туманятся горячей дымкой глаза. Будто бы вообще и не болел он, не глотал микстуру, не морщился от быстрых колючих уколов.
Ванята пришел на ферму в новом комбинезоне. На задних карманах — заклепки, на груди вьется, сверкает зубчиками «молния». Все смотрели на него и на этот комбинезон — и Марфенька, и Пыховы, и Сашка. Смотрел и, конечно, очень удивлялся этому великолепию учитель истории Иван Григорьевич.
— Молодец! — сказал он. — Нашего полку прибыло.
Пока Ванята валялся в постели, ребята успели побелить два коровника. Оставался еще один. Там уже звенели ведра, клубами взлетала над ямой негашеная известка.
Марфенька подождала, пока соберется возле коровника вся бригада. Потом она взяла тетрадку, стала делать перекличку. Ребята отвечали, как солдаты на утренней поверке — четко, кратко, отрывисто:
— Я!
— Я!
— Я!
Ванята чуть-чуть зазевался. Марфенька недовольно подняла голову от тетрадки.
— Пузырев Ванята, ты что — спишь?
Матриархат вступал в свою силу.
Глава семнадцатая
ПУСТЬ ЗНАЮТ ВСЕ!
В колхозную контору пришла телеграмма. На сером и еще липком от свежего клея бланке было напечатано:
«Прошу подготовить съемке правнука Егора Дороха Сашу Трунова. Приеду вторник. Фотограф Бадаяк».
Старый, с желтыми прокуренными усами бухгалтер ничему на свете не удивлялся. Не удивился он и этой странной, не совсем понятной телеграмме. Бухгалтер прочел ее еще раз, почесал кончиком ручки за ухом и написал в уголке крупным разборчивым почерком:
«Тов. Трунов! Прошу обеспечить!»
Телеграмму с резолюцией бухгалтер передал колхозному рассыльному деду Савелию. В ожидании распоряжений Савелий сидел с утра в уголке конторы, втихомолку покуривал и пускал дым в открытую дверцу печки.
Рассыльный неохотно взял телеграмму и вышел с ней на крылечко. Закурил еще раз на воле, поглядел не торопясь вокруг и тут заметил идущего по улице Ваняту.
— Эй, хлопец! — крикнул он. — Сюда иди!
Ванята подошел.
— Пузыревой ты сын, что ли?
— Ага, Пузыревой...
— Ну, молодец, — похвалил Савелий. — Прямо я тебе дам! Труновы знаешь где живут? Ну вот, сынок, снеси вот это. Отдай там...
Ванята устал после работы, мечтал вдоволь накупаться, а если останется время, посидеть с удочкой, принести матери свежей рыбешки.
Но отступать было поздно. Дед Савелий без дальнейших расспросов передал телеграмму Ваняте, сказал еще раз, что он молодец, и, довольный таким исходом дела, скрылся в конторе.
Так, не думая, не гадая, Ванята попал в капкан. Вместо речки потащился к дому Сашки Трунова. По двору Труновых, разгребая пыль, бродили куры, чертил вензеля своим крылом-циркулем грудастый петух; на веранде сушились на длинных вязках грибы. Дверь в избе была открыта, но там никого не оказалось. Ванята хотел воткнуть телеграмму в дверную ручку и тут увидел Сашку.
Правнук деда Егора вышел из-за сарая, придерживая руками порты. Он заметил неожиданного гостя и, смутившись, спросил:
— На речку звать пришел?
— Нет, чепуху эту принес! Бери...
Сашка прижал порты локтем, начал читать телеграмму. Лицо его как-то сразу залоснилось, будто бы его смазали постным маслом.
— Читал, что пишут? — спросил он, — А ты говоришь! Булавки нет?
В кепке Ваняты, рядом с запасным крючком, была пристегнута острая, тугая булавка. Он отдал булавку Сашке и посоветовал пришить к портам пуговицу.
