Гарий Немченко - Сережка — авдеевский ветеран
И Егорка протягивал руку к железным прутьям и негромко говорил:
«Миша, Мишаня, давай за ухом тебе почешу!..»
Медведь боком приваливался к железным прутьям, подставлял громадную свою голову, и, пока Егорка тихонько трепал его за ухо, зверь дружелюбно косил на мальчишку маленьким своим карим глазом…
«Пусть теперь скажет спасибо!» — просили мальчишки.
«Ну, Мишанька, скажи спасибо!» — говорил Егорка и первый кивал.
И тут медведь начинал с силой мотать головой — будто усердно кланялся.
— Что он, узнал тебя? — спрашивали у Егорки ребята.
— Пусть покивает, а?..
— Делать ему больше нечего, что ли, — сказал Егорка насмешливо. — Вон смотри какой он, бедняга, стал…
Мальчишки облепили клетку.
Медведь сидел на полу, спиной привалясь к прутьям, и тяжело и часто дышал. Красная пасть его была приоткрыта, наполовину высунутый язык подёргивался и дрожал, точно у собаки в жару.
За лето зверь здорово вылинял, и брюхо у него стало почти голое, подмышки вытерлись, а на задних ногах — на «штанах» — шерсть хоть и оставалась густой, зато свалялась от грязи. На морде у медведя виднелись следы засохших помоев, худые бока тоже были измазаны, и маленькие карие глаза, которые исподлобья глядели сейчас на ребят, были очень печальны.
— Это он без нас, бедный, соскучился, — сказал Венька Степаков.
— Ну да, как же! — усмехнулся Егорка. — Ждёт он тебя небось не дождётся — давно конфеты никто не отбирал!
А ребята переговаривались, приглядываясь к медведю:
— Его и не купали, наверное, летом…
— Конечно, шланга вон и близко не видно.
— А ел он чего?
— Ну да, нас же не было, столовая не работала…
— А Конон ему из лагеря возил…
— Как же, привезёт он тебе — жди!
— Сам не привезёт, так Пётр Васильич заставит. Скажешь, не заставит?
А один мальчишка предложил:
— Давайте ему чего-нибудь вкусненького принесём — что из дома?
И все разбежались по спальням, а потом тут же вернулись к медведю, и кто ему творожную ватрушку принёс, которую мама испекла на дорогу, кто — пирожок с груздями, кто — шанежку со сладкой черёмухой, а одна девчонка принесла даже баночку черничного варенья…
У Веньки Степакова глаза забегали — всё бы небось поотбирал, если бы это малыши принесли, а не ребята постарше!
В сетке была небольшая дыра, и через неё Егорка Полунин побросал всё, что медведю принесли, и даже баночка с вареньем пролетела, не задев за прутья клетки. Правда, там она опрокинулась, но ребята ведь так и решили: пусть опрокидывается, ладно, Мишка всё языком слижет.
— Ну, поешь, Миша, поешь, — уговаривали теперь мальчишки.
— Ага, знаешь, ватрушка вкусная!..
— Попробуй, Миша!
Да только медведь и не шелохнулся, сидел себе в углу, дышал тяжело и даже и не глядел ни на ватрушку, ни на пирожок с груздями, ни на шанежку со сладкой черёмухой.
Совсем рядом с ним лужицей растеклось варенье из черники, и это, наверное, было очень вкусное варенье — до ребят долетал его густой и душистый запах, — но Мишка на него и глазом не повёл.
Видно, хотелось Мишке чего-то совсем другого.
К ребятам подошёл Пётр Васильич, посмотрел на медведя и тоже пожалел:
— Жарко ему!..
А Егорка Полунин вдруг сказал:
— Пётр Васильич!.. А может, давайте мы его выпустим?.. Отвезём на машине в тайгу…
— Вот как? — удивился директор. — А помнится мне, когда я раньше предлагал выпустить, кто-то тут кричал больше всех…
— Я тогда, наверное, ещё маленький был, — признался Егорка Полунин. — Думал, ему хорошо у нас будет… весело!
— Нигде не может быть зверю лучше, чем на вольной волюшке, — сказал Пётр Васильич. — Как бы человек ни старался — всё равно воля лучше… Да только как же мы теперь его выпустим?.. Он себя сам в тайге теперь небось и не прокормит — привык, что тётя Ульяна ему ведро принесёт, и все заботы. Он теперь и на воле так: пойдёт себе в деревню, чтобы люди его накормили. А там его охотники только увидят…
— Конечно, лучше мы его сами потом убьём — чего там! — перебил шофёр Конон, который тоже подошёл к клетке и стоял теперь рядом с Петром Васильевичем, ветошкой вытирая масло на руках. — Шкуру его у вас в кабинете постелим… А жиром медвежьим буду я свою золотуху лечить, а то совсем меня эта золотуха заела!
— Ух вы — убить! — возмутились ребята.
— Такого медведя!..
А шофёр Конон надвинул кепку с затылка на нос, стал, упершись локтем в металлическую сетку, сказал, снова хвастая:
— Я этих медведей перебил на своём веку — не сосчитать!.. Щёлкнул его — и готов. Для хорошего охотника медведь — зверь не страшный. Пусть он меня боится, а не я его, верно?.. Пусть он только услышит: Конон, мол, Виктор Михалыч, идёт — и уже в штаны…
— А у него и штанов нет! — продолжали спорить ребята.
— И не жалко?
А Пётр Васильич строго спросил:
— Машина уже готова, Виктор Михалыч?..
— Давно готова…
— Подождите меня, пожалуйста, около неё, — не то попросил, не то потребовал директор. — И впредь прошу вас не перебивать меня, когда я беседую с ребятами, вам ясно?..
Конон что-то такое непонятное пробормотал, пожал плечами и пошёл к гаражу. А Пётр Васильич повернулся к школьному саду и показал на маленький кирпичный домик, который построили здесь за время каникул.
— Видите вон тот сараюшек?.. Видите. А знаете, что это такое? Это новый зверинец. В нём Мишка наш жить будет со всеми удобствами. Вот закончим его на днях и Мишку туда и переселим.
— Смотрите! — громко сказал Венька Степаков. — Поднялся Мишан — тоже на дом свой смотрит!..
Ребята обернулись к медведю.
Он стоял теперь, передними лапами взявшись за прутья.
— Миха, Миха! — ласково позвал Егорка. — Ты узнал меня, а, Мишанька?..
И медведь, глядя на друга своего Егорку, замотал большой головой.
— Узнал! — обрадовались ребята. — Точно, узнал!..
— Ага, кивает, Егору привет передаёт…
— А как вы его туда будете переселять? — спросил у Петра Васильича Венька Степаков, кивая на новый зверинец. — Он же вырвется да ещё убежит?..
И все разом заговорили: и в самом деле — а как?
— А это вы скоро увидите, — пообещал Пётр Васильич. — Мы тут с нашими шефами одну такую штуку придумали…
И тут Венька Степаков, который, как всегда, уже не слушал, а по сторонам глядел, громко сказал:
— Гля, какой старикан идёт!..
И все обернулись и увидели в самом деле очень странного человека. Он был худой и высокий, с бородкою и в пенсне, и на нём была высокая чёрная шляпа и узкое чёрное пальто с маленьким бархатным воротничком, и в правой руке он держал длинную трость, а в левой — большой потёртый портфель…
Странный этот человек остановился напротив Петра Васильича, внимательно посмотрел на него, вытянув шею, и тоненьким голосом спросил:
— Насколько я понимаю, вы — директор интерната?..
— Совершенно верно, — подтвердил Пётр Васильич.
Тогда человек сначала переложил трость в левую руку, потом правой приподнял шляпу и снова очень тоненьким голосом сказал:
— Антон Симеонович Бочкарёв-Мелекесов, старший научный сотрудник краеведческого музея…
И Пётр Васильич тоже слегка поклонился:
— Чем, как говорится, могу?..
Старик ткнул тростью в землю, повёл набалдашником вперёд, словно рычаг какой передвинул, и бородку задрал так, будто обращался к кому-то, сидевшему на берёзе рядом с клеткой.
— Надеюсь, вы читали в газете э-н-наше объявление о том, что для экспозиции в диораме нам требуется э-м-мед-ведь?..
Пётр Васильич удивился:
— Он же вам всю диораму разломает, наш Мишка!
Старик захихикал так смешно, словно кого-то передразнивал, и бородку опять задрал так, словно тот, кого он передразнивал, сидел-таки на берёзе — Венька Степаков, тот даже на берёзу посмотрел: может, там и правда кто есть?..
— Вы меня насмешили, — сказал потом странный старик. — Конечно же, перед тем как э-п-поставить экспонат в диораму, над ним ещё поработает э-т-таксидермист!..
— Ах, вот оно что! — протянул Пётр Васильич. — Вы хотите из нашего Мишки чучело сделать?..
И старик снова тоненько рассмеялся, тряся бородкой и всё словно поглядывая вверх, а потом поднял указательный палец и значительно сказал:
— Э-именно!..
И ребята так и застыли с открытыми ртами…
4Осень была тёплая и сухая, с лёгким морозцем да туманами по утрам, а голубым днём — с ясным солнышком, но всё равно скоро или холодным дождям пойти, или упасть да тут же растаять первому снегу — а тогда уж до пасеки на Узунцах доберись попробуй… Вот тогда ещё насидится Егорка Полунин в интернате — до тех пор, пока не проедут к отцу на санях из соседней деревни или не пробьют к нему тропу охотники из города да из посёлка.
