Людмила Матвеева - Шесть тетрадок
— Не про каждую. Археологи специально изучают историю трассы метростроя.
— А вы все эти книги прочли? — спросила Катя и показала на высокие шкафы. Там, за стеклом, темнели толстые тома.
— Все. А вы знаете, чем отличается любопытство от любознательности?
— Не знаю, — сказали Таня, Леденчик, Борис.
Историк немного подумал:
— И я не знаю.
Мартын и марчеванка
Мишка любит приходить в школу вечером. Ушли ребята, которые учатся во второй смене. Школа пустая, она кажется просторной, странной.
Истопница тётя Нюра звенит ключами.
— Чего прибёг? Дня мало?
— Тетрадь в шкафу забыл, — объясняет Мишка. — Пришёл домой, хотел записать исторические факты. Смотрю, а тетрадки нет.
— Ну, беги, записывай свои факты. Только ноги вытри. Полы, видишь, чистые. Дня им мало. Что за дети пошли — больно умные, развитие имеют, не то что раньше. Исторические факты — подумать только!
Мишка сидит за своей партой и пишет:
«Остоженка называется Остоженкой потому, что там были луга и стога. Остожье. В конюшнях работали конюхи, шорники. Были специальные повара, которые варили лошадям обеды…»
Вот шестая тетрадка. Толстая, приятно тяжёлая. Скоро и она будет исписана до конца.
Мишка листает страницы.
«Папа сказал, если щель в тоннеле нельзя заделать цементом, её заливают жидким стеклом. Почти по всей трассе закончены бетонные работы. Осталась облицовка — мрамор, гранит». Это, конечно, Катя. А дальше — Борис:
«С Украины приехали старики мраморщики. Я сам видел одного. У него усы висят и загорелая голова совсем без волос. Он сказал, что мраморщики умеют шлифовать мрамор, он получается гладкий, как стекло, а на нём самый прекрасный узор. В метро будут мраморные стены и колонны из мрамора. Интересно, какой он, мрамор».
«Это я, Таня Амелькина, услышала про Джорджа Моргана по радио. Я сама разыскала его. Джордж Морган — американский инженер. На нашем метро он считается консультантом. Он работал в разных странах — в Америке, в Канаде, в Японии. Он сказал так: «Обо мне ходит легенда, что я придираюсь. Да, люблю, чтобы всё было проверено. Считаю, что техника не держится на случайностях. Я начал свою работу в Москве с того, что отклонил одиннадцать проектов. Конечно, особой симпатии это не вызывает. «Морган капризничает, Морган не даёт житья. Всё ему не так». А я не обращал внимания на эту легенду обо мне. Пришёл приемлемый проект — принял.
Необдуманных шагов не терплю.
Работа на Метрострое очень интересна. Если бы мне стало неинтересно, я бы немедленно уехал. Такая у меня судьба. Я инженер-путешественник».
«Ольге Устиновой в детстве мать запрещала вступать в пионеры. Потому что мать была в религиозной секте. А Оля всё равно записалась в отряд. Мать её била. Оля подросла и уехала в Москву. Выучилась на слесаря, пошла работать на метро. В тридцать третьем году для работы на метро мобилизовали десять тысяч комсомольцев, их назвали десятитысячниками. Устинова тоже десятитысячница. Тогда ещё девушек на метро было мало. Бригадир сказал: «Как мне работать с такой бригадой — одни девчонки!» Они на него как завизжат, ногами затопали. Сразу испугался и замолчал. А работали хорошо. Все двенадцать девушек стали ударницами. И теперь бригадир не хочет в другую бригаду. Вот что значит — девчонки. Таня Амелькина».
А это опять пишет Борис с чужого двора:
«Фамилия проходчика Холод, но он хороший. И очень смешно рассказывает, я прямо обхохотался. Я записываю его рассказ.
«Приехал из Донбасса, думал, много они в своей Москве понимают в горном деле. Вот я знаю горное дело, потому что я шахтёр. Влез в шахту, сразу вижу — не похоже. Даже названия непривычные. Мартын, Марчеванка. Думаю: что это? Спрашивать позорно, всем говорил — опытный проходчик. Потом осмотрелся, огляделся, разобрался. Думал, Мартын — это имя мастера или бригадира. А Марчеванка кто же? Девушка какая-нибудь. Прислушиваюсь. Одну зовут Дуся, другую Зина. Есть Полина. А Марчеванки нет. И бригадир не Мартын, а дядя Коля. Ладно, гордый, спрашивать не хочу. Знаешь, что оказалось? Марчеванка — доска, она поддерживает породу. А мартын — та же кувалда, в мартыне пуда три.
В шахтах Донбасса мы за креплениями не так уж смотрели. Пускай заваливаются сколько хотят, мы уже прошли и уголь взяли. Над нами — степь донецкая. А здесь же совсем другое. Ты, как крот, под землёй, а над тобой люди, трамваи или дом стоит.
Однажды дом на Моховой, под которым мы шли, дал осадку. В одной комнате от толчка упали иконы со стены. Какая паника началась! Бежит старая женщина, кричит:
— Конец света! Иконы зря не упадут! Мы так и знали, что земля обвалится! Виданное ли дело — под землёй поезда пускать!
Меня послали жильцов успокаивать. Целый вечер я им разъяснял. И шутил, и серьёзно говорил. Кое-как успокоились люди. А мы на неделю проходку прекратили, укрепили фундамент их дома. Только тогда пошли дальше».
И опять Танины красивые буквы:
«Асе Ефремовой дома сказали:
— Не пойдёшь на метро. Ищи работу на земле.
Её мама тоже говорила:
— Ерунда. Обвалится.
Тогда многие люди не верили в метро.
Потом видит Асина мама — не обваливается, скоро уже готово. Стала радоваться, что её дочь — знатная бетонщица.
Когда они одни дома, она всё-таки Асю ругает. Не послушалась мать, своенравная. А когда заходит кто-нибудь посторонний, она гордится, что у неё такая дочь, и всем показывает значок ударника».
А вот Пучков. Мишка вчера видел, как в школьной библиотеке Пучков листал подшивку «Пионерской правды» и что-то выписывал. Мишка не стал к Пучкову подходить. Очень ему нужно подходить.
«Было мало мраморщиков — всего восемь стариков. Раньше они отделывали мрамором особняки богачей. Молодых метростроевцев прикрепили к ним учиться мраморному делу. Старики важные, говорят:
— В один год не научишься. Мы долго учились, и вам придётся долго учиться.
А молодые неумелые, но поворотливые. Старики дыры в мраморной плите пробивают вручную, а ученики поставили электродрель. Старики крутят крючья вручную, а молодые приспособили тиски.
Понравились молодые ребята этим старикам, видят, что голова у них работает. Стали учить от души.
Папа говорит, что мраморщиками стали те, кто раньше был проходчиком, потом крепильщиком, потом — бетонщиком. А когда метро стали нужны мраморщики, они стали учиться на мраморщиков».
«Стих.
Кто там беспокоится, что метро обвалится?
Могут успокоиться! Вовсе не обвалится!
Будем все кататься, взрослые и дети!
Наше лучшее метро, лучше всех на свете!»
В стихотворении Леденчика на этот раз было много восклицательных знаков. И пускай это были не очень хорошие стихи, Мишке понравилось, что они весёлые и боевые.
Вечное перо
Мишка пишет свою страницу про историю московских улиц.
«В Охотном ряду торговали разными съестными припасами: мясом, рыбой, мёдом.
Крымская площадь. Там проезжали посланники крымского хана».
Чьи-то лёгкие шаги слышит Мишка. Дверь открывается, в класс входит Таня Амелькина. Может быть, ему это снится? Разве так может быть? Вечер, синие окна, от печки в углу идёт тепло. На улице, где-то далеко, звонкий голос кричит:
— Воображала, хвост поджала!
А в класс входит сама Таня Амелькина.
— Что ты, Мишка, на меня смотришь, как будто с неба свалился?
— Это ты с неба свалилась, — отвечает Мишка.
Таня смеётся, и Мишка смеётся. И вдруг Мишка перестаёт чувствовать себя неловким и глупым. Раньше он при Тане всегда становился глупым и неловким. А сейчас он почему-то знает, что всё, что он скажет, будет к месту. Всё, что сделает, будет хорошо. Такой уж он человек складный, этот Мишка.
— Ой, как ты много написал! — говорит Таня и садится рядом. — Ты, Мишка, молодец. Но и я тоже много написала. И про Асю, знатную бетонщицу. А ещё про инженера из Америки. У него, Мишка, есть вечное перо. Я сама видела, честное слово.
— Подумаешь, какое дело, — отвечает Мишка. — У Мельниченко тоже есть вечное перо. И я, когда вырасту, себе обязательно куплю вечное перо. И тебе тоже, если ты захочешь.
— Купи, — тихо говорит Таня. Ресницы у неё дрожат, как крылья чёрной бархатной бабочки.
Истопница тётя Нюра входит в класс и начинает ругаться:
— Сидят, как два голубя сизых! Дня им мало.
Какая она славная, тётя Нюра: толстая, нос картошкой и голос зычный.
— Домой, домой! Полуночники. Исторические факты небось давно записали. Домой!
Они идут по переулку. Снег не скрипит от шагов, мороза нет и, наверное, больше не будет. Мишка опять где-то потерял варежки, а рукам тепло. Скоро весна. Пахнет рекой. На низкой крыше висят бахромой сосульки. Мишка сшибает их ребром ладони — и хрустальные осколки сыплются к Таниным ногам в чёрных тупоносых ботиках.
