Георгий Струмский - Наско-Почемучка
Капитан и староста переглянулись. Верино платье словно огнём осветило комнату.
— И мы готовы, сударыня, — галантно поклонился капитан. — Но дитя оставьте с бабушкой. Участок — это не детский сад.
Вера поцеловала младенца в щёчку и оставила его лежать на подушке.
Старая бросилась ей на шею:
— Куда они тебя уводят?
— Не надо, мама. — Вера нежно обняла её за плечи. — Я скоро вернусь. Ты пригляди за Младенчо. Я на тебя его оставляю.
— И в трубе ничего нет, господин Пантев, — доложил почерневший от сажи жандарм.
Веру грубо подтолкнули к выходу, красный огонёк её платья метнулся к дверям.
Капитан что-то хрипло скомандовал. Роза упала на пол. Несколько подкованных ботинок растоптали её.
Грузовичок зарычал и дёрнулся. Вера хотела что-то крикнуть с грузовика, но не удержала равновесия. Красное платье исчезло в клубах пыли.
Ребёнок проснулся и заплакал. Бабка прижала его к своей сухой груди. Он не успокаивался. Она положила его на подушку и распеленала. В пелёнках что-то зашелестело, выпали два листка — письмо от Ивана, которое по всему дому искали жандармы.
— Сынок, сынок, где ты сейчас? — всхлипнула старуха.
…Фердинанд уселся возле учительского стола и закинул ногу на ногу.
Владимир Недялков стоял перед ним обессилевший, опираясь на первую парту в классной комнате четвёртого класса.
— Напрасно стараешься. Твои товарищи всё равно уже все убиты.
— Никаких подпольщиков я не прятал, — отрицал бай Владо.
— «Не прятал, не прятал»! Одна и та же песня! А это видел? — ткнул ему в лицо свёрток с газетами Фердинанд.
— Видел.
— Не отопрёшься. Видел, конечно. Это нашли у тебя на чердаке. Как вы назвали газету? Ха! «Друг народа»! А твой друг где? Куда он исчез? Растаял, что ли? Кто писал эту статью? Говори!
— Я.
— Что-о-о? — вскочил капитан.
— Я её написал, — спокойно повторил бай Владо, пытаясь стереть со щеки струйку крови о своё собственное плечо.
— А эту?
— А эту я получил по почте.
— Кто тебе её послал?
— Не знаю. Получил по почте. А кто послал, не знаю. В ней всё правильно говорится, вот я её и напечатал.
Фердинанд Пантев и Владимир Недялков стояли друг против друга в классной комнате четвёртого класса. На зелёных партах были нацарапаны ребячьи имена, какие-то стрелки, причудливые фигурки. На доске — следы незаконченного урока о Фракии. «Площадь 800 квадратных километров, разводят табак и пшеницу. Главный хозяйственно-административный центр — город Пловдив…»
Пантев сделался притворно-любезен:
— Ах, извините, что до сего момента так бестактно называл вас на «ты», господин журналист! А мне-то говорили, что вы плотник. Я не знал, что вы — главный редактор газеты. Прошу вас, садитесь.
Владимир Недялков сел. Ему никак не удавалось стереть кровь со щеки.
Капитан кликнул ординарца:
— Принеси лист бумаги и чернила.
Снова в любезном тоне обратился к баю Владо:
— Не желаете ли закурить, господин редактор? Ах, вы не можете — у вас руки в наручниках. Ну ничего. Вы мне позволите закурить?
Ординарец принёс бумагу и чернила. Положил на стол.
— Сними с него наручники, — приказал Пантев. — А сейчас, господин редактор, напишите при мне статейку. Например, «Правда о Восточном фронте», «Помогайте защитникам народа — партизанам». Или, может быть, вас вдохновит другая тема, такая, как «Ложь, которую у нас распространяют гитлеровские подголоски»?
Владимир Недялков наконец отёр кровь со щеки и глухо возразил:
— Не имеет смысла.
— Что же вы не пишете, господин журналист? Ваши руки свободны, а бумагой и чернилами мы вас обеспечили. Что вам мешает?
Бай Владо пожал плечами.
— Что-то нет у меня настроения писать с такой разбитой башкой. Иначе бы обязательно написал.
Капитан, позабыв о своей любезности, заорал:
— Долго будешь меня разыгрывать? Вот, уже после твоего ареста мы обнаружили свежий номер газеты. Сегодня отпечатан. Сегодня, слышишь? Может быть, и это всё ты написал?
Владо пошевелился. В его потемневших глазах на мгновение вспыхнул радостный огонёк.
— И это всё я написал. Я на целый месяц вперёд написал.
Фердинанд Пантев шагнул к окну. Потом вернулся к двери.
— Не старайся казаться хуже, чем ты есть. И на молитву ты утром отказался идти.
Владо наморщил брови.
— Плохи же дела у царя, если он моими молитвами хочет попасть в царствие небесное.
— Так, значит, господин главный редактор? — Фердинанд Пантев подошёл вплотную к арестованному, пристально глядя на него своими серыми немигающими глазами. — Ты пишешь здесь, что борешься за землю и за правду?
— За землю и за правду, — повторил Владо.
— Хорошо-о-о! Я тебе дам землю. Землю получишь завтра, а правду найдёшь там, на небе. Понял? Завтра!
Фердинанд Пантев ударил кулаком по расстеленной на столе карте Европы, но тут же отдёрнул руку. Синие и красные полосы, извиваясь по карте, обозначали линию фронта. Капитан заметил насмешку в глазах арестованного.
— Нет, не надейся, товарищ Владимир Недялков! Не дождёшься своих товарищей. Завтра Красная Армия не явится сюда тебя спасать. Новое оружие рейха сметёт вас всех с пути, всех, ясно тебе? Что глядишь на меня, что молчишь, свинья!
Капитан вскочил и, трясясь от злобы, схватил бая Владо за горло. Дёрнул и порвал на нём рубаху.
— Вы таким образом Красную Армию хотите напугать, капитан?
— Что?! Грозишь мне? Ты мне грозишь? Земля, в которую тебя закопают, — здесь, — капитан ткнул пальцем в пол, — а правда — там, — поднял он палец кверху. — До бога не докричишься.
Они стояли перед доской в классной комнате четвёртого класса. Рядом с зелёными партами, на которых были нацарапаны ребячьи имена, какие-то стрелки, причудливые фигурки. Возле пустой парты Васила.
…Темнота охватила село со всех сторон. Ни одной звёздочки не было видно из-за густых облаков. Только иногда глядел на землю страшный и жёлтый лунный глаз.
В школьном подвале Вера перевязывала баю Владо раны, разорвав свою косынку на бинты.
— Газеты и сегодня вышли. Значит, товарищи спаслись. Это ты, Вера?
— Я, бай Владо.
— Русские скоро придут?
— Придут. Ты лежи, — успокаивала его молодая женщина, прикладывая холодную ладонь к горящему лбу.
— Как они придут, я им скажу: «Меня зовут бай Владо, братушки. Я был плотником. Был пахарем. Кооператором стал. Человеком».
— Ты сейчас-то лежи спокойно, ведь весь как в огне.
— Я им это по-русски скажу. «Здравствуйте, братушки, — скажу. — Я вас ждал. Пятьдесят лет жил на свете и ждал. Спасибо, что пришли…» Я правильно говорю, Вера?
Темнота охватила Велиново со всех сторон. В школе, в кабинете естествознания, защитники царя и отечества наливались ракией, горланили:
На деревне колодец копали, леле,
На деревне колодец копали.
А кто же копал, кто же мастер, леле,
А кто же копал, кто копал…
По коридору снова мчался толстый фельдфебель. Остановился перед кабинетом. Застегнул верхнюю пуговицу на кителе и постучал.
В кабинете на полках стояли птичьи чучела.
Капитан и трое помощников играли в карты. На полу валялись окурки.
— Разрешите доложить, гос’дин капитан. Совсем никак не стирается.
— Что-о-о?!
— Звезда, гос’дин капитан. И автоген не берёт.
Капитан, не отрывая взгляда от карт, схватил воронье чучело и шваркнул его в фельдфебеля. В эту ночь ему жутко не везло в карты.
— Убирайся вон! — И вздохнул: — С дураками приходится иметь дело.
Рассказывает Иввик
Разговаривали Иван и бай Владо:
— Если бы ты, бай Владо, всю жизнь строил один и тот же дом, ты бы уже до Луны достроил, а? — посмеивался Иван. — А тебе всё приходилось достраивать один и тут же начинать другой.
— Это точно. Поэтому я так уважаю того, кто не боится мечтать дотронуться до Луны.
Из дневника Наско-ПочемучкиМёртвые глаза птичьих чучел смотрели холодно и безразлично. А живые чучела — защитники царя и отечества — пили и пели:
Лёх, лёх, лили лёх, лёх, лили лёх.
Поцелуи и любовь — всякий к ним готов…
Я слушал, до боли стискивал кулаки, прижимаясь к холодной школьной стене. Меня охватывали гнев и отвращение.
Васил в эту тревожную ночь куда-то пропал. Сказал, что ему нужно связаться с товарищами из соседнего села.
Я пытаюсь не думать о жандармах и не могу. Этот тёплый вечер принадлежит им. И школа — тоже. И эти съёжившиеся от страха деревенские домики. И Харьков — их. Немцы осаждают Ленинград. Красноармейцы отступают — запылённые, усталые. Я видел кинохронику военных лет.
