Алексей Белянинов - Много дней впереди
Я сжался и дыхание затаил; я очень боялся: вдруг он возьмёт доху!.. Или ту, которой я укрыт, или ту, которой Кристеп. И тогда всё пропало!
Но нет, обошлось…
Мотор заурчал.
Я боком почувствовал первый толчок. Машина тронулась, она с места взяла большую скорость.
— Едем, едем, едем, — шептал я сам себе. — Едем за тобой и найдём…
Пока машина шла по накатанной дороге, лежать было действительно хорошо — тепло и мягко. Но потом началось! Толчок за толчком, и ухватиться, главное, не за что, чтобы держаться. Так все бока отобьёшь, пока доедешь… Но я терпел, ни разу не охнул. Правильно, шофёр, гони. Скорей приедем, скорей и поиски начнём. Ну куда, куда она могла деваться?! Ну что могло с ней случиться?!
Машина внезапно остановилась.
Я ещё ничего не успел понять: кто-то рывком сдёрнул с меня доху.
— Вылезай кто там есть! — сказал дядя Федя — он на коленях стоял возле меня. — То-то я смотрю: доха копошится, как живая… Э-э, вас ещё и двое!
— Это Кристеп со мной, — сказал я.
— Я вижу… Ты сын охотника Гермогенова, Спиридона Иннокентьевича, я не ошибаюсь?
— Спиридон Иннокентьевич — мой отец, — сказал Кристеп.
Вот так дела!.. А мне казалось, я лежу неподвижно!
Я ничего не говорил, а у Кристепа и вовсе испуганный был вид. Он даже не вылезал из-под своей дохи. Голова его в лисьей шапке торчала наружу, и он был похож на какого-то невиданного зверя — весь чёрный, а голова рыжая. В другое время я бы захохотал и стал бы дразнить его…
Главный врач заглядывал в кузов с одной подножки, шофёр — с другой.
— Что ты с ними поделаешь?.. — проворчал старик. — Не возвращаться же из-за них в Ыйылы? Придётся позвонить из Хара-Сайялыка, чтобы там не беспокоились…
— А не надо звонить, — сказал я. — И никто там не беспокоится. Сейчас все уже знают, что мы с вами уехали.
— Время… — сказал шофёр.
— Да, время, — сказал Пётр Тихонович. — Фёдор Григорьевич, давайте обоих сюда, а я переберусь к вам в кузов.
— Дядя Федя, — попросил я, — мы в кабину не хотим. Верно, Кристеп? Мы лучше с вами… А вы… вы не сердитесь на меня…
— Я не сержусь, Женя, — сказал он совсем тихо и очень грустно и обратился к старику: — Не хотят они, Пётр Тихонович, меняться местами. Садитесь… А я их здесь хорошенько устрою, ничего…
Он расстелил две длинные и широкие дохи возле самой кабины. И так закутал меня и Кристепа — каждого по отдельности, — что одни только носы торчали да глаза блестели. Кристеп был похож на большой тюк. И я, наверно, тоже, если со стороны посмотреть.
Дядя Федя ещё подоткнул нам полы под ноги и постучал по крыше кабины.
Машина снова помчалась.
— Едем дальше?..
И Кристеп отозвался:
— Однако, едем!
Мы ехали!..
Дорога была как узкая полоска между деревьями, и эта полоска убегала назад. Словно кто-то разматывал длинный-длинный, бесконечный бинт. Да, тайга сжимала с обеих сторон дорогу. Деревья были тихие, какие-то сонные. Сосны протягивали к машине белые мохнатые лапы. Лиственницы стояли голые. Их чёрные ветки прочёркивали пасмурный день, как если бы в альбоме с серой бумагой нарисовать их остро заточенным карандашом и давить сильно.
На полном ходу разговаривать было трудно: ветер вырывал слова изо рта, разбрасывал их далеко по сторонам. Я уткнулся подбородком в воротник и молчал. И Кристеп молчал.
Машина резко сбавила ход, нас качнуло вправо и прижало к бочке с бензином… Что это шофёр?.. Не знает, как мы торопимся в Хара-Сайялык?
Дядя Федя — он сидел передо мной — встал со своего места посмотреть, что такое случилось, почему медленно едем. И мы с Кристепом кое-как выпутались из дох, поднялись на ноги, ухватились за крышу кабины, чтобы не упасть.
И вот что мы увидали…
По дороге впереди нас бежала какая-то женщина. Полы дохи она поддерживала руками. И перед нею шагах в двадцати неторопливо трусила косматая вороная лошадка, запряжённая в пустые сани. Как только женщина начинала бежать быстрей, чтобы догнать, и лошадка встряхивала длинной гривой и прибавляла ходу. Хитрая… Расстояние между ними не уменьшалось.
Так бы и мы тащились неизвестно сколько. Дорога-то узкая, обогнать сани невозможно! Если попробовать с дороги свернуть в сторону, там глубокий снег: засядешь и даже вездеход оттуда не выберется.
Хорошо ещё, с этой женщиной была собака, коренастая серая лайка, уши торчком, хвост крючком… Лайка, видимо, сначала не поняла, в чём дело, что такое случилось. Думала, так и надо… Но потом… потом как кинется вперёд, обогнала сани, увязая в снегу по брюхо, и запрыгала перед непослушной лошадью. Морда кверху и лает грозно: ты это что делаешь, я вот тебе сейчас!
Лошадь помотала башкой, помотала и встала на дороге. Её хозяйка нагнала сани, плюхнулась на сено, как мешок упал, — устала, должно быть, бежать. Она подобрала вожжи и съехала в снег, уступая нам проезжую дорогу.
Машина тут же прибавила скорость. Сани остались позади, исчезли за поворотом. Кристеп помахал женщине рукой, но она не видела и не помахала в ответ. Или так устала, что сил у неё не было руку поднять.
— Долго нам ещё? — спросил я, когда дядя Федя снова укутывал меня в доху.
— До Хара-Сайялыка осталось километров восемнадцать, больше не будет, — ответил он. — Сорок минут езды, тут дальше дорога пойдёт хорошая.
Значит, скоро!
Раньше я всегда любил дорогу, любил смотреть в окно: где едешь, как всё меняется вокруг, запоминать разные места… И всегда бывало жалко, когда дорога кончалась, когда приезжали на место. А сейчас ничто не интересовало. Лишь бы скорей начинались поиски!.. И сидеть мне казалось очень неудобно, и мех на дохе возле лица стал мокрым от дыхания; слипшиеся мелкие волоски противно лезли в рот, щекотали подбородок, щёки и нос…
Мы сидели спиной к морозному ветру, который бил навстречу изо всех сил, обжигал лицо, если смотреть вперёд. Поэтому и не сразу мы заметили, как тайга раздвинулась, как показался небольшой посёлок. Узнали, что приехали, только когда машина вошла в улицу и дома высыпали по обе стороны.
Машина проехала через весь посёлок и остановилась возле приземистого бревенчатого здания. Над крыльцом был прибит красный флаг.
— Идём, идём… — сказал дядя Федя, поднялся и скинул с себя доху.
Мы с Кристепом одновременно спрыгнули следом за ним; снег скрипел у нас под ногами, когда мы шли к крыльцу. Поднялись наверх по скользким обледенелым ступенькам.
Коридор, куда мы вошли, был короткий, но широкий. Туда выходило три двери, обитые толстым войлоком.
На одной из них, слева, была прибита деревянная табличка:
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СЕЛЬСОВЕТА ХАРА-САЙЯЛЫК
О л л о н о в Д м и т р и й Р о м а н о в и ч
Эту дверь и толкнул Пётр Тихонович. Он шёл первым и первым счистил в коридоре снег с валенок растопырившимся, как ёж, веничком.
В кабинете председателя докрасна раскалилась чугунная круглая печка. А за столом кто-то, наверно сам Оллонов Дмитрий Романович, разговаривал по телефону. Он приподнялся на стуле, как только Пётр Тихонович, а за ним и мы появились на пороге, кивнул нам и рукой показал — садитесь…
Кристеп мне шепнул:
— Он про наше дело говорит… Про поиски. Звонит в соседний колхоз и спрашивает, не видал ли кто русскую женщину и ямщика-якута.
— А они что?
— Подожди, не мешай слушать.
Здесь все понимали по-якутски: и Кристеп, и дядя Федя, и, видно, Пётр Тихонович, — по тому, как он слушал разговор председателя. Один я не знал, о чём идёт речь. А мне-то было важнее, чем всем.
Вот председатель что-то отрывисто переспросил и даже другое ухо прикрыл ладонью, чтобы лучше расслышать. А что он переспросил, что ему там сказали?..
По их лицам я догадался: какая-то очень важная новость.
Дядя Федя вскочил с табуретки и облокотился на стол рядом с телефоном — хотел подслушать голос с другого конца провода.
— Что, что, ну что? — затормошил я Кристепа.
— Они говорят, к ним в колхоз, на конный двор, пришла пара лошадей. Совсем недавно пришли лошади… Они запряжены в кошеву — в лёгкие санки…
— Значит?..
— Пустая… Нет людей.
У меня сперва заколотилось сердце… Когда он сказал, что кони пришли. А потом всё оборвалось, и я ничего не замечал, что делается вокруг, не слушал, о чём они совещаются, что думают предпринять. И сколько времени так прошло — не знаю… Очнулся я, только когда дядя Федя придвинул табуретку, сел рядом со мной и положил руку мне на колено.
— Женя… Женя, ты слышишь меня?
— Слышу.
— Слушай внимательно, Женя. Очень важные новости. Кристеп тебе сказал: лошади сами вышли к жилью. Вчера и сегодня снегопада не было. Понимаешь, что это значит?
— Нет, не понимаю, — сказал я.
— Это значит, что по их следу мы выйдем прямо к маме!.. Я сейчас ещё не могу сказать, что там такое произошло, но думаю, всё будет в порядке. Видимо, кони чего-то испугались и понесли. А мама и ямщик отстали. Вот как сегодня — видел женщину на дороге? Вот так и у них могло…
