Шандор Тот - Второе рождение Жолта Керекеша
Впоследствии Жолт был совершенно уверен, что девочка узнала его еще в тот момент, когда он спустился с лестницы. Во-первых, у нее смешно подпрыгнули брови; во-вторых, тот, кто сидит на скамье, сразу заметит человека, который к нему идет; в-третьих, она страшно старалась, чтоб их чудесная встреча — а она была действительно чудом — случайно не сорвалась. Для начала девочка пропела ему нехитрую песенку, которую, конечно, сто раз напевала ей мать. Но фальшивила она здорово, в искусстве притворства ей еще надо было поупражняться.
Жолт первым делом заметил собаку. Это была замечательная немецкая овчарка, вернее, трех– или четырехмесячный щенок с небрежно-вкрадчивой, как у тигра, поступью и остро торчащими ушами. Щенок сел. Он смотрел на Жолта. Жолт приближался.
Зависть, словно оса, ужалила его в самое сердце: какая собака! Она просто великолепна! Чья? И тут он узнал синие брюки с разрезами и синюю блузу, сшитую чуть короче, чем надо, чтоб хорошенько был виден живот. Ну, если так, если блузу так старательно мастерили, Жолт бросил туда небрежный взгляд.
— Чао! — сказал Жолт.
— Ты здороваешься со мной? — глядя куда-то вверх, подозрительно быстро, словно заученный текст, произнесла девочка.
— С тобой, — сказал Жолт. — Посвети вокруг фарами и сразу увидишь.
— Значит, мы знакомы?..
— Значит, знакомы.
— А по-моему, ты ошибаешься!
Ясное дело, девчонка что есть сил притворялась, а притворство и всякие там ужимки Жолт ненавидел всей душой. Но времени у него была уйма и, кроме того, привлекала собака. Он не ушел.
— Сказать, как тебя зовут? — спросил он.
— Скажи.
— Ольга.
— Зато фамилии моей ты не знаешь.
— Не знаю.
— Значит, мы не знакомы.
Лицо девочки было очень красиво. Гладкое, цвета слоновой кости, но не мертвого желтоватого тона, а с примесью матового к почти ярко-розового оттенков; оно светилось, и глаза тоже светились — каким-то особенным золотистым блеском. Смесь красок была потрясающая. «Просто здорово, — подумал Жолт. — Но текст «вступительной речи» на редкость дешевый».
— Ступни у тебя еще зудят? — спросил он.
— Ты о чем?
— Могу достать по случаю несколько головастиков.
— А-а, ты ведь тоже был тогда в Зебегени, — сказала она, сделав вид, что узнала его только сейчас.
— Ага, и я тоже, — сказал Жолт.
— Неужели ты думаешь, что я запоминаю каждого мальчика, с которым один разок встретилась?
Жолт вообще об этом не думал и потому иронически промолчал. Да и времени у него было достаточно, так как встреча с Хенриком и компанией была назначена только под вечер. Он свел с ними знакомство на соревнованиях по гандболу, и Хенрик показался ему просто замечательным парнем: у него была куча автоэмблем, и он сам, без просьбы Жолта, пообещал показать, где можно их раздобыть. Хенрик думал, конечно, что Жолт несмышленыш или что он свалился с луны и потому не догадывается, где зреют плоды, именуемые автоэмблемой. Сегодня же он докажет Хенрику, что тот основательно заблуждается; а кроме того, знакомство с Хенриком может вылиться во что-нибудь необыкновенное, потому что Хенрик парень отважный. Чтобы красть автоэмблемы, тоже ведь требуется отвага. Это ясно, как дважды два.
Жолт взглянул на часы. Было только половина третьего.
— Можешь сесть, — блеснув глазами, сказала девочка.
— Спасибо! — сказал Жолт.
А сам подумал: вот провокатор, и еще какой! Он же видел, что овчарка насторожила уши, прислушивается. Но, затормозив свои рефлексы, Жолт решительно шагнул к скамье и сел. Без предостерегающего ворчания собака коротко взвизгнула и вцепилась зубами в руку Жолта, прикрытую рукавом рубашки, и он почувствовал, как клыки впиваются в кожу.
— Отпусти, Кристи! — спокойно скомандовала девочка и с сияющим лицом повернулась к Жолту: — Видишь, как Кристи меня охраняет! А ей еще только пять месяцев. Ничего ведь страшного, правда? Немного порван рукав, — добавила она со смешком.
— Не беда! — сказал Жолт, почесал собаку под подбородком и моментально с ней подружился. Теперь уже играя, Кристи легонько покусывала его ладонь. — Умная ты собака, — сказал ей Жолт. — Зато про твою хозяйку этого не скажешь.
— Я же не знала, что она будет кусаться… — глядя на разодранный рукав, начала в свое оправдание девочка. — Схватить она может, но никого еще ни разу не укусила. Правда! — Все с большей тревогой она смотрела на руку Жолта: сквозь ткань на месте укуса просачивалась кровь, и красное пятно вокруг быстро увеличивалось. — Господи! Кровь! У тебя же рука в крови!
— Конечно, в крови, раз меня укусили, — сказал Жолт со злостью.
— Честное слово, так сильно она еще никогда не кусалась… Жолт, не сердись!
— Разве ты знаешь, как меня зовут?
— Конечно, знаю… то есть я вспомнила… Надо скорей промыть рану!
— Не надо ничего промывать! Сейчас я высосу кровь, и все! — сказал Жолт и засучил рукав. На руке выше кисти кровоточила продолговатая рана.
— Давай я! — сказала девочка.
— Ты что, спятила? Ведь противно!
— Давай!
У Жолта округлились глаза. Он протянул ей руку и сидел одеревенев, как истукан. Девочка нагнулась и приникла губами к ране.
Когда она подняла голову, глаза у нее были смущенные и лицо выражало неприкрытое отвращение.
— Сплюнь! — сказал Жолт, оглушенный сочувствием.
Она сплюнула.
— Соленая! — сказала она затем и, вынув из кармана белый платочек, аккуратно вытерла рот.
— Надо еще чуть-чуть отсосать, — сказал Жолт. — Теперь я сам.
— Да, — сказала она.
— И правда соленая, — сказал Жолт, звучно сплюнув.
— Давай перевяжем, — сказала девочка.
Перевязав рану носовым платком, она погладила руку Жолта легким движением, словно перебрала струны гитары.
— Как твоя фамилия? — спросил Жолт.
— Же?дени.
— А собака твоя?
— Конечно.
— Через полгода, когда она подрастет, ты с ней не справишься. Она будет сильно тянуть.
— К тому времени я ее натаскаю… А теперь мне пора идти. Ты больше не сердишься?
— Нет. Сказать тебе мою фамилию?
— А я знаю. Твой папа главврач Керекеш.
— Зачем же ты притворялась?
— Не знаю. Может быть, для того, чтобы ты не зазнался.
— Да я сразу же понял, что ты меня узнала. Глаза тебя выдали.
— А ты никогда не врешь?
— Только тогда, когда очень нужно. И если этого очень хотят.
— А кто может хотеть, чтоб ты ему врал?
— И такое бывает. Девочке этого не понять, — кратко ответил Жолт.
На солнце глаза ее вспыхнули золотисто-желтым светом.
— Ну зачем ты мне все это напеваешь? Я и сама умею не хуже. Дома я никогда не рассказываю, когда за мной ухаживают мужчины.
— Какие мужчины? — спросил Жолт, пораженный.
— А всякие. Которые в меня постоянно влюбляются. Один на мне даже хотел жениться.
— Жениться?
— Да, жениться. Правда, смешно?
— Довольно смешно, — буркнул Жолт.
— Мои предки и собаку купили, чтоб она меня охраняла. Потому что поклонники меня просто преследуют.
Жолт молчал, точно каменный.
Он нагнулся и стал обрывать вокруг траву. Настроение его было испорчено. Потрясенный тем, что услышал, и не умея преодолеть преграду, которую она воздвигла между ним и собой, он чувствовал себя так, будто сел в лужу и сидит в ней по самую шею. Все ее россказни походили на правду и даже были ему интересны. Он украдкой взглянул на ее тонкое, ослепительное лицо: кожа сверкала, будто сквозь нее просвечивало яркое пламя. Он с трудом удерживал руки — они так и тянулись к ее лицу! Она говорила мягкой скороговоркой, и в словах ее проглядывало безудержное, просто безумное любопытство. Любопытство и, может быть, нечто большее звучало в ее нежно летящем смехе.
— Жолт! — тихо позвала девочка.
Он робко прислушался. Призыв был так явствен и звенел так чисто, словно долгий и одинокий звук гитарной струны.
— Да, — сказал он, и голос его прервался.
— Нет, ничего. Я просто попробовала, как звучит твое имя. Жолт, — повторила она и сама чутко прислушалась.
«Ну и девчонка! Что со мной теперь будет?» — думал Жолт.
Совершенно беспомощный, он как-то неловко сидел на краю скамьи с крепко прижатыми к спинке руками. Ему стало вдруг жарко. А молчание между тем превращалось в глупость, и девочка с любопытством смотрела ему в лицо. Ну и взгляд у нее!.. Такой золотистый, такой мило внимательный — когда на тебя вот так смотрят, ты говоришь совсем не то, что хочешь.
— Ольга, — сказал глухо Жолт.
— Да? — Девочка понимающе засмеялась.
— Нет, ничего. Я только попробовал, как звучит твое имя.
Жолт услышал, что в голосе его проскользнула отвратительная покорность.
