Борис Алмазов - Считаю до трех!
— Улита едет. Когда-то будет, — услышали они ехидный голос из-под земли. Это старик гончар крикнул им в открытое окно своей мастерской.
— Вот вредный старик! — засмеялся Вадим.
— На таких стариках мир стоит! — сказал директор. — Лучший в нашей области умелец. Медали международных выставок имеет. В «Огоньке» про него громадная статья была… Ну как, уговорили вас?
— Уговорили, — сказал Вадим. — Выставка так выставка.
Они стали обсуждать, как будут выставлены работы Вадима в клубе, а Лёшка всё никак не мог отделаться от неотвязных мыслей, что появились у него после разговора с гончаром.
«А может, и правда всё это не нужно? Ни матрёшки деда Клавы, ни кувшины-цветы, что поднимались под рукой мастера».
Тёплый весенний ветерок гонял по асфальту пыль. Голой и неуютной была эта новая улица.
«Да я в таком же посёлке живу», — вспомнил Лёшка слова того мужика в зелёной шляпе, что выпросил самоварный кран. «Они все одинаковые, а деревня наша одна такая была на целом свете».
— Алик! — услышал мальчишка.
Кусков поднял голову. В двери балкона пятого этажа стоял Катин брат Васька.
— Привет! — ответил Лёшка. — А чего ты там стоишь?
— Мне тута лучше, — ответил мальчишка.
«Высоты боится, — понял Кусков. — Боится на балкон выходить».
— А где Катя? — спросил он.
— Она с Петей в райцентр поехала за батарейками. У нас приёмник разговаривать перестал.
«Вечно этот Петя сунется!» — подумал Лёшка.
— Вот к приезду экспедиции и приурочим открытие выставки, — сказал директор. — Они пятнадцатого июня приезжают. Предписано приготовить помещение. Ну, да у нас с этим просто. Вон два дома совсем готовые стоят. Мы людей туда осенью переселять будем, после того как они урожай с приусадебных участков снимут. А сейчас у нас там вроде гостиницы. Если хотите, переезжайте — предоставим вам хоть две квартиры. В одной живите, в другой работайте, что вам в лесу ютиться?
— Спасибо, — сказал Вадим рассеянно.
Глава девятнадцатая
«Вышлите ультрамарин»
— Где здесь почта? — спросил Вадим.
— К сожалению, — ответил директор, — помещение у нас уже построено, а почта ещё не начала работать. А вам что-нибудь нужно отправить?
— Телеграмму.
— О! — сказал Лёшка. — Давайте, я отправлю.
— Это на автобусе двадцать минут езды, — стал объяснять директор. — Райцентр, там станция, вот прямо на станции три двери, одна — комната для пассажиров, а две другие — парикмахерская и почта…
— Да найду я! — сказал Лёшка и подумал: «Может, Катю встречу».
Художник достал листок из записной книжки.
Почему-то при этом внимательно и грустно посмотрел на Кускова.
— Вот текст. Вот деньги, — сказал он, тяжело вздохнув. — Сдачу можешь истратить.
«Сколько же тут будет сдачи? — думал Лёшка, влезая в автобус. — Допустим, слово по пятнадцати копеек». Он развернул записку и увидел, что она очень короткая. «Срочно вышлите ультрамарин».
«Это сорок пять копеек, — стал считать Кусков. — Ну, пускай рубль — адрес. Ого! Остаётся больше трёшницы! Ого!» Чувствуя себя миллионером или по меньшей мере золотопромышленником из Клондайка, который нашёл громадную россыпь и теперь едет регистрировать участок, Лёшка стал насвистывать, благо в автобусе был он один.
«Хорошо бы Штифту письмо написать, — подумал он. — Всё! Про крепость, про болото». Но тут же решил, что Штифт скорее всего этому не поверит. То вдруг вилла была, и яхты, и всякие иностранцы, а тут сразу лесные дебри и крепость! Многовато получается приключений.
Автобус пылил по просёлочной дороге, мимо зелёных полей, где копошились ярко-жёлтые и красные трактора. Шумели вдоль дороги нежно-зелёные берёзы, сияло солнце, и во всю ширину автобусного окна было синее небо.
Лёшка часто разбирал тюбики с краской у Вадима в этюднике. Ему очень нравились названия на пёстрых наклейках. Например, «берлинская лазурь» и «охра светлая» или ещё «умбра натуральная», «краплак». Звучно и непонятно.
Сидя за спиной у пишущего этюды художника, Кусков уже научился на глаз определять цвет и готовился к тому моменту, когда в подходящей компании можно будет сказать тоном знатока: «Этот натюрморт должен быть более охристый» или: «Тут явно не хватает ультрамарина…»
Кусков даже подпрыгнул на сиденье! Вчера он относил в избушку этюдник, споткнулся о порог, этюдник раскрылся, и оттуда вывалились тюбики с краской. Лёшка стал торопливо укладывать их обратно… и он точно помнил! Там был ультрамарин. Несколько тюбиков.
«Странно! — подумал мальчишка. — Зачем ему ещё ультрамарин?»
— Ты чего? Заснул, что ли? — закричал ему водитель. — Слезай. Вот станция.
Лёшка отыскал нужную дверь. Подал телеграмму. Сдачи оказалось три рубля семьдесят копеек! Капитал!
— Нормально! — сказал Кусков сам себе. — Теперь нужно найти гастроном и можно будет купить хоть полкило конфет, а может, и больше… Смотря каких… — Кусков очень любил сладкое и стеснялся этого.
Он вышел на привокзальную плошадь, где завивал пыль лёгкий утренний ветерок и два весёлых щенка гонялись за бумажками.
У газетного киоска, там, где была автобусная остановка, на лавочке сидел какой-то мужчина.
— Простите, — сказал вежливым голосом Лёшка. — Где здесь гастроном?
Мужчина обернулся, и Кусков обмер. Это был Иван Иванович!
Лёшка так растерялся, что забыл закрыть рот, как ворона в жару.
— Здравствуй, Алёша, — сказал своим сиплым моряцким голосом Иван Иванович.
— Здрасте! — прошептал Кусков.
— Вот, значит, как… — для чего-то сняв фуражку и вытирая блестящий козырёк рукавом, сказал Иван Иванович. — Вот, отыскал я тебя, значит…
— Ну и что? — Кусков засунул руки в карманы. — Я и не прятался. И нечего было меня выслеживать…
— Мать извелась вся, — укоризненно покачал головой моряк.
— Ничего, — ответил Лёшка и хотел добавить: «Не умрёт», но не решился. Сейчас он себе очень нравился! Так здорово отвечал и не робел нисколько.
— Я ломоть отрезанный! — сказал он как можно увереннее. — И нечего обо мне волноваться! Не пропаду!
— Это конечно, — согласился Иван Иванович. — А всё ж оставил бы адрес.
— Что ж она сама не приехала? Что ж она вас послала, если уж так волнуется?
— Да болеют они.
— Кто это — они?
— Анна Николаевна да Колька, сынишка мой. Простудился, всё на балконе торчал…
«Меня дожидался», — подумал Кусков. Он вспомнил, как малыш солил суп, и закричал:
— Я никого не звал! И мне никто не нужен!
— Волнуется она. Здоров ли ты? — оправдывался моряк.
— «Здоров»! «Волнуется»! Что ж она раньше не волновалась. Здоров! Куда хочу, туда и еду!
— Да разве она против? Ты бы только сказал куда…
— Ага! — закричал Кусков. — Конечно. Ещё и денег на дорогу дали бы, чтобы я убирался с глаз долой, чтобы вам не мешал!
— Эх! — крякнул моряк. — Зря ты так, Алёша! Зря!
— Что «зря»! Что «зря»! — кричал Лёшка, и ему было так себя жалко, что он боялся заплакать. — Я вам не мешаю! Целуйтесь-милуйтесь на здоровье на старости лет! Тоже мне любовь придумали!
На другой стороне улицы показались старухи, они, как бы между прочим, остановились поговорить, но даже отсюда, через улицу, по их спинам и оттопыренным из-под беленьких платочков ушам было видно, что они просто умирают от любопытства.
Иван Иванович глянул на них и покраснел.
— Мал ты ещё про любовь толковать! — сухо сказал он и решительно надел фуражку.
— Ах, мал? — зашёлся Лёшка.
— Мал! — как кирпич положил, веско сказал моряк. — Ты бы пожил один с дитём малым, которое день и ночь мамку просит… Не виноватил бы нас. Вот! А как она с тобой одна маялась? Ты хоть видел, что у тебя мать ела все эти годы? Сам-то вон какой вымахал… А мать-то у тебя как былиночка. На стройке, думаешь, просто? Ты её хоть раз пожалел?
— А она меня пожалела? — сел на любимую лошадку Лёшка.
— Пожалела, — твёрдо сказал Иван Иванович. — Она для тебя и замуж собралась.
— Как это? — опешил Кусков.
— А так! — ответил моряк. — Ты в армию пойдёшь или учиться — что, думаешь, у тебя по ней душа не заболит, а так она не одна останется!
— Не бойтесь, не заболит! — сказал Кусков.
— Много ты знаешь! — Иван Иванович расстегнул воротник рубашки, и стала видна полоска белой необветренной кожи. — Люди друг другу нужны! И поддержать, и помочь! Жизнь, Алексей, штука трудная и не больно ласковая, а когда люди друг за дружку держатся, тогда легче. А ты — «целуйтесь-милуйтесь». Не надо так про мать! Ты и так перед нею виноват.
— Я? — захлебнулся от возмущения Кусков. — Я? Это я, что ли, замуж собрался? Я, что ли, вас привёл?
— Ты сбежал! — сказал отчим.
— Не сбежал, а уехал! Уехал! Понятно?
— Мне-то понятно… Мне ох как понятно! — потупил голову моряк. — Я тоже один раз уехал! На фронт! И доехал до фронта! И сыном полка стал! И вернулся через три года! Красивый, весь в медалях! Куда там! Герой! Пятнадцать лет — а кавалер ордена!.. А мама-то уж померла. И прощения просить не у кого. Вот так вот…
