Карло Коберидзе - Зеленые каникулы
— Не знаешь, откуда они? — спрашиваю Зураба.
— Точно не знаю, но говорят, они тоже механизаторы будущие, в Плави учатся.
Девочки были одна веселее другой. Не сорвали и по початку, а уже песню затянули; глядя на них, я стал работать как угорелый — бегом уносил корзины с кукурузой. Вынесу одну, высыплю и скорее обратно. Хотел передохнуть — не мог, уже поджидала полная корзина! И машины как будто соревнуются — мы их нагружаем так, что кажется, с места не тронутся, а они тут же обратно мчатся. Я даже усомнился: довозят ли кукурузу до места?
Я не решался заговорить с девочками, а Зураб мигом освоился, шутит с ними да еще подтрунивает надо мной, что я стесняюсь. Девочки смеются, поглядывают на меня лукаво, хоть беги отсюда, чувствую — даже покраснел.
Хорошо, к нам опять директор подошел с тем незнакомым человеком и выручил меня.
— Как идет работа, сынок? — спросил он.
— Хорошо, учитель.
— Вот видишь, какие усердные ребята! С любым делом справляются. — И пошли они дальше, в кукурузное поле.
Я прошел метров двадцать и вижу — однокурсник мой указывает рукой в сторону директора и кричит:
— Змея!
Директор посмотрел под ноги и тихо попятился.
Я подошел ближе и тоже увидел: около него извивался змееныш длиной в три пяди. Вытянул голову в сторону директора — то ли со страху, то ли собираясь укусить.
Директор отступил еще на шаг.
Я никому не стал говорить об этом: ничего стыдного и зазорного нет в том, что человек испугался змеи.
Письмо без адресата
Мы вернулись усталые, но довольные. Не успел я прилечь, пришел Зураб. Он собирался девочек проводить в Плави — решил проявить себя, но что-то очень быстро вернулся.
— Девочки прогнали? — Я приподнялся с постели.
— Директор не позволил.
— Почему?
— Потому…
Пойми его…
— Пойду принесу свежую воду. — Он потянулся к графину на подоконнике и тут же поднял что-то с полу.
— Смотри, тебе письмо!
Я вскочил, выхватил у него конверт. Письмо было от Михи. От радости у меня даже слезы навернулись.
«Гио!
Как живешь Гио, освоился уже в новой школе или нет? Может, и там есть химичка? Ты обижаешься на родных, понимаю, а мне почему не пишешь? Как увижу почтальона, так сердце ёкает в груди — думаю, письмо от тебя.
После твоего отъезда бабушку не узнать — поедом всех ест. И мама не в лучшем настроении. Только отец ходит довольный и говорит: «Нечего о Гио беспокоиться, у меня друг в училище, в обиду его не даст». Не знаю, правда ли это, может, просто успокаивает маму и бабушку? Только не выдавай меня, не говори, что я тебе пишу об этом.
Не знаю, как каши, а я все время думаю о тебе. Может, ты и не поверишь, но я очень скучаю по тебе. Не пустят, а то приехал бы повидать. Без спроса не могу — рассердится на меня мама. Я вроде тебя больше всего мамы боюсь.
В школе ничего нового: только преподавательница географии теперь и химию ведет — химичка наша геологом оказалась. Я сказал отцу, что стану химиком и буду преподавать в нашей школе — выручу географичку. Давай, говорит, согласен.
В деревне особых новостей нет. Собака у Барабидзе попала под машину. И вот еще что было: Резо Кудалашвили остановил однажды свой тракторишко на дороге возле нашего дома, а бабушка увидела с веранды. Она вышла к трактору, а в руках у нее вязанье. Вяжет, а сама ходит вокруг трактора, оглядывает его, так увлеклась — не смотрит, как вяжет. Резо взял и спросил: чего это она трактором заинтересовалась? Бабушка ничего не ответила, вытерла уголком головного платка слезу и вздохнула. А когда Резо стал допытываться, она сказала: «Бедный мой Гио, и как он разберется в этих железяках, вон сколько их в тракторе!» Прослышали об этом наши ребята и теперь у всех на языке эти «железяки», все незнакомое железякой называют.
Что тебе еще написать? Все мы здоровы. И ртвели ожидается хороший. Больше всех по тебе все-таки бабушка скучает: надо же, говорит, забросили внука на чужбину, затеряли бог весть где… Ей Цихистави далекой Америкой представляется. За столом куска не проглотит, не пролив по тебе слезу: я, говорит, тут белый домашний хлеб ем, а у моего Гио, может, с голоду кишки сводит. Папа смеется на это. Посмотрел бы ты, как расходится тогда бабушка!
Напиши мне подробно обо всем.
Не нужны ли деньги? Если нужны, не стесняйся, я у мамы пятерку взял на книги — завезли новые, пошлю по телеграфу. Твои бывшие одноклассники передают тебе привет.
Пишет твой брат Михо Бичиашвили
15 сентября 1969 г.».
Прочел письмо, и сразу грустно стало. Так захотелось вдруг, чтобы в комнату сейчас вошел, протирая очки, мой брат! Захотелось увидеть даже тех, о ком никогда не вспоминал и не думал. Перед глазами встала покрытая осенней желтизной родная деревня, потянуло домой, захотелось очутиться в нашем дворе — среди фруктовых деревьев, возле ворчащей и хлопочущей бабушки.
После ужина я сел писать.
— Счастливый твой брат: имеет такого брата, как ты, — сразу сел ответ писать, — засмеялся Зураб.
…Вот уж несколько дней как я надумал выкинуть одну шутку. Вечером, когда Зураб улегся, я сочинил такое вот письмо:
«Девочкам школы механизаторов села Плави. Лично — самой ленивой и отсталой!
Я лентяй из лентяев, в школе был чемпионом по лентяйству и в училище не уступаю никому этого звания. В этом плане я превосхожу всех. Вот почему я выбираю тебя — самую ленивую и отстающую из девочек.
Выбираю и даю слово: женюсь на тебе, как стукнет восемнадцать, если только сумею стать трактористом, а ты не вздумаешь исправляться. Если исправишься, слово свое возьму назад. Училище можно кончить и на тройки! Жаль, на двойки нельзя учиться — могут выставить!..
А чтобы не думала, что я шучу, письмо подписываю:
Гио, он же Георгий Бичиашвили.
Почти десять часов. Надо гасить свет и ложиться спать, не то расшумятся.
Не задерживай ответа».
Утром я бросил письмо в почтовый ящик. Интересно, ответит кто-нибудь? Когда мы собирали кукурузу, пригляделся к девочкам — все как на подбор, на лентяек не похожи. А если найдется, наверное уродина — я же невезучий! Ну и что, я ведь пошутил! Посмеются, и все. Шутка есть шутка.
А вообще, признаться, сам себе удивился, такую шутку выкинул, и главное, в тайне от Зураба!
Вперед, лентяи!
Сейчас проходим двигатель. Пока требуется знать название деталей, как раз то, что я не люблю — заучивать на память. Разбирать и собирать будем на следующих уроках.
Преподаватель проверил по журналу присутствующих (зачем, не понимаю — никто тут не прогуливает) и говорит:
— Давайте к делу. Кто пойдет отвечать? — и почему-то устремил взгляд на меня.
Я пригнул голову.
— Ты, Бичиашвили, не рвешься отвечать, конечно. Ни тебя, ни Одикадзе вызывать нет смысла, вы ничего не учите и ничего не знаете, это так же ясно и точно, как смена дня и ночи. Так кто пойдет отвечать?
Вышел Анзор Кациашвили. Он всегда все знает. Учить-то он все назубок учит, а как трактор водить будет, не представляю. Хилый, щуплый, я его, как пушинку, подниму. Я и здоровее его, крепче и борьбой занимаюсь, не то что он, куда ему против меня! Если бы и я вроде него учебников из рук не выпускал — а он и в столовой, и в коридоре, и во дворе, и даже в спортзале читает, — учился бы не хуже.
Анзор подошел к двигателю и как затараторил:
— Это головка, это шатун, это входной клапан, это…
— Не спеши, не спеши, за тобой никто не гонится, — ласково остановил его преподаватель.
Анзор смутился, почесал затылок и продолжал, сначала медленно, а потом опять застрочил:
— Это поршень, это…
Преподаватель глянул в мою сторону:
— Слушай, Бичиашвили, слушай, может, хоть сейчас уразумеешь что-нибудь и запомнишь!
Все обернулись ко мне, будто первый раз видели! Я почувствовал: заливаюсь краской. Преподаватель меня тупицей считает, значит. Подумаешь, какой гений Анзор.
— Захочу, не хуже его буду знать… — выпалил я.
— Так что ж, не хочешь и потому не занимаешься? Как же думаешь трактористом стать? А может, уже не хочешь быть трактористом? Тогда скажи прямо, зачем зря место занимаешь?
Кто-то засмеялся. Я уставился в парту. Промолчал. Сказать было нечего. Со стыда и злости на себя я вовсе перестал слушать и слушать Анзора.
Всю перемену просидел в классе и думал… Почему я и тут плетусь в конце всех? А вдруг приедет отец, как объясню свои двойки? Химией? Все-таки почему я не могу заставить себя сесть за учебники? Жду, пока выставят из училища? А что делать тогда?
Вечером я собрался с духом и завел разговор с Зурабом. Признаться боялся, что он засмеет меня.
— Слушай, Зураб, я решил, как говорят, взяться за ум. У меня двоек больше, чем троек, — как бы не выставили из училища… Что я отцу скажу?..
